[1] заявляет, что флот — весьма важный фактор при решении дипломатических вопросов, и он необходим России вне всякой зависимости от забот по обороне наших берегов. Надо думать об участии в решении предстоящих мировых вопросов, в которых Россия отсутствовать не может!
— Втолкуйте им, что вся история учит нас: флот играет вспомогательную роль рядом с сухопутной армией!
— Времена меняются. Автомобиль возник. Однако...
— Однако, — Сухомлинов понизил голос, — чего-либо сделать не могу! Совершенно! Я заикнулся на докладе у государя, а он в тот день как раз был в морской форме. Ваше величество, не след обижать верную вашу армию за счет флота! Так он ответил: «Разрешите уж нам, морякам, самим принимать решения по тем вопросам, которые касаются флота». Я сухопутный генерал, я молчу... Потомки будут считать меня дуралеем. Большим дуралеем. Но что я могу поделать? Это, разумеется, между нами... Что?
— Помилуйте, Владимир Александрович.
— Да, да, я понимаю, но так уж. Знаете ли в сердцах...
Так вот они и разговаривали о строительстве флота, о мнении потомков, и тем не менее от министра удалось добиться очень важного решения. В тот же вечер. Он согласился устроить испытательный пробег для определения штабного типа автомобиля, годного к полевой службе, и провести этот пробег под эгидой военного ведомства с участием самых знаменитых автомобильных марок и «руссо-балтиков». «Пусть все увидят качество ваших машин, а мы, военные, в свою очередь широко оповестим общественность о результатах». Затем военный министр, смеясь, сказал, что сейчас покажет нечто занимательное, и повел гостей в библиотеку, где на ломберном столике у каминной ширмы, расписанной золотыми и зелеными павлинами, стоял огромный граммофон знаменитой французской фирмы «Патефе».
— Вот это качество, господа! Смотрите, как все сделано! Смотрите, какие ручечки и какая игла, как она крепится, извольте взглянуть... А звук какой! Французский агент[2] уверял меня, что это рядовая модель. Попрошу внимания! Георгий Николаевич, это специально для вас, вот если Руссо-Балт даст подобное качество...
При этих словах министр достал с полки черный диск, до отказа закрутил граммофонную ручку и опустил трубу. «Шоффэр мой милый, как ты хорош... — заревел граммофон. — Твоя машина бросает в дрожь... Ты знаешь, как направить, ты знаешь, как поставить, и внезапно полный ход даешь...»
— Ха, ха, ха...
— Господи, до чего дело дошло! Кошмар какой...
— Ну, расшалились, расшалились мужчины, — строгим голосом говорила Екатерина Викторовна и трепала Азора за ухо. Ее глаза смеялись.
Поздним вечером в гостиничном номере, облачившись в мягкий халат, Георгий Николаевич курил сигару, фантазировал:
— Я не такой уж добрый... Это я вам не просто эдакий куш кидаю. Дело стронется, я автоотдел к своим рукам приберу. Только будет это не отдел, а завод! Настоящий автомобильный завод. По твоей композиции построенный. Завтра к моему банкиру поедем... У него почву позондируем.
Бондарев верил и не верил.
За окнами лил дождь, плыли огни, в промежутках между домами небо было аспидно-черным, блестели мокрые крыши. Внизу в ресторане пел цыганский хор, дико гремели бубны, и бледные петербургские женщины пили шампанское из высоких бокалов, щурились от яркого света. Жизнь проходила. Жизнь летела по своим каким-то законам. Мимо. Кто-то жил легко, просто. Без лишних забот, по крайней мере. А он ждал своей зеленой стрелы удачи. Когда же мелькнет, наконец! Ведь надо, как надо, чтоб хоть раз повезло, а там пойдет. Не может не пойти.
Утром Георгий Николаевич был взволнован и суетлив.
— Кто такой Худяков? — спросил Бондарев.
Много будешь знать, сам скоро состаришься, — буркнул Алабин и, садясь в автомобиль, кряхтя приказал шоферу: «На Гороховую!» Только уже когда въехали под арку высокого дома и развернулись у подъезда в полукруглом дворике, разъяснил:
— К богатею идем. Григорий Васильевич ждет. Ты особо не шуми. Слушай больше. — Георгий Николаевич взглянул в зашторенные окна третьего этажа. — У себя... С богом! Ты, главное, не дрейфь. Ой, грехи наши...
Пошли в подъезд. На лестнице с подоконника поднялись два господина и, пряча папироски в ладонь, загородили было дорогу, но узнав Георгия Николаевича, пропустили.
В квартире пахло рогожами, кислым вином. В прихожей стоял нераспечатанный ящик, обвязанный веревками. Сам банкир сидел за широким обеденным столом, окруженный гостями, в прокуренной комнате с зашторенными окнами, и внушал что-то. Увидев Алабина, поднял руку:
— Ох, ха... Тезка пожаловал. Заждались уж. А этот, что за парень за тобой тащится?
— Молоденький, но разумный, — ловко подхватив предложенный тон, объяснил Алабин. — Пущай посидит, думаю.
— Пущай, — разрешил хозяин. — А ты, Алабушка, все, небось, по своим машинным делам? Ой, таракан железный.
— По ним. Таракан, как есть.
Ну и лады. Побеседуем, почему нет.
На нем был русский костюм: красная рубаха из тяжелого шелка, белый кушак, бархатные синие шаровары, вправленные в лакированные сапоги. Черная его борода с проседью ниспадала на грудь. Волосы были взлохмачены, глаза горели денатуратным каким-то светом. А большие руки лежали при этом спокойно, и было странно.
Худяков опрокинул стопку. Генерал, сидящий рядом, протянул ому соленого огурчика. Он кляцнул крепкими зубами, зажмурился.
— Ох, хо, хо... Мерси.
— На здоровье, Григорий Васильевич.
— А ты чего не пьешь, Алабушка? И пареньку своему налей рюмаху. Пущай пропустит в пузцо. А?
— Помнишь, Григорий Васильевич, разговаривал я с тобой насчет автомобильного производства, волнуюсь шибко.
— И зря. Машина — дело не русское. Это у немца в каменных городах нужна машина. А у русского в полях, в лесах привольных что? Душа! Надо в душу смотреть.
— Ты денег дать обещался. Машина прет. Надо, чтоб понимали. Время пропустим...
— И хотелось бы через улицу перейтить да боязно, ножки промочу... — отвечал хозяин.
— Защитит. С твоими-то капиталами...
— Орел летает, да кто скажет, какую овечку выберет, — со вздохом продолжал Григорий Васильевич, и из этого разговора Бондарев ровным счетом ничего не понял.
Гости пили водку, закусывали огурцами и пирогом с мясом, хозяин ломал пирог большими по-мужицки темными руками, совал в распахнутый рот, и борода его ходила ходуном.
Чуть погодя неугомонный Георгий Николаевич снова начал про автомобили.
— Обидно мне, ведь ежели взглянуть, в русской металлообрабатывающей промышленности и имен-то русских почти нету, все — Бромлеи, Гужоны, Лесснеры, Мюллеры... Давят немцы. Это ж наш вечный с ними спор. Не сдюжим — сотрут.
— Пущай, пущай иностранцы. Немцы, турки... Все едино! Время придет — от русских, от нас, ничего и не останется. Как-нибудь потом вспомнят, что были-де такие, а их уже не будет. Тю-тю... На немца равняться надо. В рот ему смотреть. Немец — сила, купец евойный — сила. Немец умеет работать. Немец молодец.
— А мы что, не умеем? И мы умеем. Обстоятельства нужны.
— Умеем... — передразнил Худяков. — Нам сидеть любовно и тихо и в самих себя смотреть перед прущей той машиной...
На этом все кончилось. Больше Георгий Николаевич никаких вопросов ему не задавал, поерзал, поерзал на стуле и вышел, мигнув Бондареву. Уже на лестнице Дмитрий Дмитриевич поинтересовался, откуда у Худякова такие капиталы. Любопытно стало.
— Стекольные заводы... Откупщик, на вине миллионы сделал. Привлечь хотел к автомобильным делам. Не выходит ни черта! Темнит. Большую силу имеет, подлец.
А легкомысленный министр слово свое сдержал. Был устроен пробег в 2 840 верст, и два «руссо-балтика» должны были конкурировать с такими марками, как «заурер», «воксхол», «форд», чтоб показать свои качества для полевей службы.
Дмитрий Дмитриевич так перенервничал с этим пробегом и столько было разговоров, что младший Бондарев, тоже Митя, гимназист-приготовишка, запомнил все технические данные основных конкурентов. Разбуди ночью, спроси: «Митя, а у «форда» какие показатели?» Тут же без запинки рапортовал: «У «форда»? У «форда», папа, мощность двигателя 60 лошадиных сил, число скоростей — 4, передача — цепная, колеса — деревянные, емкость бака — 4 пуда и 17 фунтов. Так. Высота нижней точки над землей — 28 сантиметров, пневматики — фирма «Проводник» тип «Колумб усиленный», кузов — торпедо, металлический, число мест — 6, освещение — 3 фонаря керосиновых и 3 ацетиленовых...»
В Новом Петергофе участников пробега встретил сам государь. Это после 2 840 верст пути! Говорили, что у монарха в то утро было прекрасное настроение. Он хорошо спал. Позавтракал с аппетитом. Вышел на крыльцо в мундире казачьего полковника, в синих лампасных шароварах, вправленных в скрипучие шевровые сапоги.
«...Поздоровавшись с командой нижних чинов и обойдя фронт автомобилей, — как было отражено в отчете военного министерства, изданного шикарным фолиантом с золотым обрезом, — его величество изволили пропустить их мимо себя, после чего последовали в собственную его величества дачу «Александрия»... Осчастливленные столь высокой милостью обожаемого монарха, участники пробега, радостные и довольные, забыв перенесенные невзгоды, продолжали путь в С.-Петербург».
«Руссо-балтики» показали себя с наилучшей стороны. Они были неприхотливы, просты в управлении, обе машины пришли к финишу без единой поломки. Следовало ожидать, что выделят средства на расширение автоотдела. Или последует заказ. Как бы не так! Никаких выводов не последовало. Разве что высочайший приказ: «...Объявляем свое царское спасибо и жалуем как строевым, так и нестроевым, имеющим шевроны, по 3 рубля, прочим — по 1 рублю на каждого».
Министр Сухомлинов благосклонно согласился лично посетить «Руссо-Балт». Но теперь с его визитом уже не связывали ничего значительного. Все надежды обратились к Андрею Платоновичу. Нужна была крупнейшая мировая гонка и обязательно победа.