Был март шестнадцатого года. Начало весны, слякоть, усталость, бесконечный питерский дождь. Ореолы вокруг фонарей. Мокрые носильщики. Мокрые провожающие. На соседнем пути из санитарного поезда сгружали носилки с ранеными.
Как много изменилось. Он дождался, что про автомобиль вспомнили в самых верхах. Но для этого понадобилось, чтоб русские полки дрогнули на Висле и в Галиции. Ни снарядов не подвезти, ни хлеба. И тяжелые орудия, оказалось, надо таскать на машинах, как у немцев. А не на лошадях. Искали виноватых. Кого-то стреляли, кого-то отдавали под суд. Владимир Александрович Сухомлинов, обвиненный в преступной неоперативности, во взяточничестве и шпионаже в пользу Германии, оказался со споротыми погонами в Петропавловской крепости, но автомобилей от этого не прибавилось. Правительство спешно выделило 100 миллионов золотом на покупку машин за границей. И деньги нашлись. Вот бы в свое время их да в автоотдел! Тут же Руссо-Балт получил крупные заказы. Начали строить военные автомобили с броневой защитой, полугусеничные вездеходы, грузовики для перевозки пехоты В авиационном отделе Игорь Иванович Сикорский строил четырехмоторные самолеты «Илья Муромец». Их тоже решили изготовлять крупными партиями. Пришлось из автомобилиста переквалифицироваться в авиатора.
На него надели военную форму. Из Дмитрия Дмитриевичи он превратился в господина капитана. Денщик жаловался, не везет: у ветеринара служил, теперь у инженера. То ли дело строевой барин! И выправка, и в зубы может дать.
«Илья Муромец» — отличная была машина. Четыре мотора по 150 сил каждый, восемь человек экипажа, восемь пулеметов, 37-миллиметровая пушка и полторы тонны бомб! Никто в мире таких самолетов не строил. Игорь приглаживал поредевшие волосы, вздыхал: «Мне б года три назад эти деньги отпустили б!»
Они собирали самолеты под Варшавой. И как-то прикатил к ним на дрожках военный корреспондент «Биржевых ведомостей», любопытный господин с вечным пером.
Васька Строганов накинулся на него. «Читать не могу, что в газетах пишут! Брехня сплошная. Кошмар!» Корреспондент повел взглядом по стене ангара.
— Вы строили?
— Ну?
— Чего это у вас ни одного угла прямого нет?
— Так спешка какая! И цемента нам тех марок не дают, и кирпич бракованный...
— Вот и у нас так же, — перебил корреспондент, и потом они очень смеялись, лишний раз задумавшись над тем, что развитие общества идет широким фронтом, а не отдельными всплесками в той или иной сфере.
Когда началось немецкое наступление, «Руссо-Балт» эвакуировали, Бондарев попал в Питер директором завода «Промет». Оттуда и сманили его к себе братья Рябушинские.
В конце пятнадцатого года военное министерство решило выдать заказ частным предпринимателям на строительство автомобильных заводов. Стоимость каждого определялась в 11 миллионов. Вот тогда-то на автомобильном горизонте и возник торговый дом братьев Рябушинских, фирма вполне солидная, судебными приговорами не опороченная и торговой несостоятельности не подпадавшая. Уломал-таки Степа осторожного Пал Палыча!
Купили земельный участок, начали подбирать инженеров. В Питер прикатил крепко надушенный Сергей Павлович, щурил цыганский глаз.
— А не переманить ли нам кого-нибудь от Форда? Как вы считаете? Сколько платили Отто Валентину?
— Сорок тысяч в год.
— Да, сумма немалая... — потер пальцем по кончику носа. — Господин Бондарев, я предлагаю вам сорок тысяч в год плюс сто рублей премии за каждый выпущенный автомобиль. Вам предоставляется при этом полная свобода в выборе инженерного персонала. Завод будет строиться так, как вы пожелаете. По рукам?
Он попросил три дня на размышления, и уже в конце первого не выдержал, сам позвонил.
К телефону долго не подходили. Наконец, в трубке раздался щелчок. «Да», — сказал Сергей Павлович раскатисто. — «Сергей Павлович, вы что делаете? Мне нужно вас видеть!»
Нельзя было терять времени. Он должен был строить свой завод.
Он отказался от руссо-балтовской модели, да и в правлении ни за какие деньги не выдали бы документации. Решено было купить лицензию в Турине, выпускать полуторку "фиат". Легкая, маневренная, сконструированная специально для войны в степях Триполитании, такая машина была наиболее подходящей для русского бездорожья. Если, конечно, не принимать во внимание «руссо-балтики».
Он оставил службу в «Промете», вызвал к себе Строганова, Макаровского. Кирюшку хотел позвать. И даже имел с ним беседу. Встретились в маленьком ресторанчике с претензией на модерн. Кельнер в черном фраке в малиновой бабочке принял заказ. Развернули салфетки.
— Кирюшка, такое дело начинается! Давай к нам!
— Устал я, Дим Димыч, — сказал Мансуров. — Уж как-нибудь без меня. Мы с Игорем тоже строили проекты, собак в воздух подымали, мировые рекорды устанавливали...
— Так летает же «Муромец»!
— Это без меня. Видишь ли, Митя, человеку отпущен определенный объем сюжетности. Я свои варианты исчерпал. Тоже, как и вы, хотели мы внимание власть держащих обратить. Летели на огонь. Сгорел я. Пепел. Сижу в министерстве путей сообщения, езжу с инспекторскими поездками. Взяток не беру, пока. Да и не дают. Это — служба. Для души — оперетка и кордебалет. Вполне достойное увлечение для русского инженера.
— Ой, Кирюшка, трепло ты несчастное. Послушай, что говоришь. Я отдаю тебе на откуп всю механическую часть. Станки будем покупать самые современные. Весь производственный цикл построим так, что на сборку будут поступать крупные агрегаты, не по мелочам складывать...
Кирюшка поднял глаза, взгляд которых приводил в смятение столько женских сердец, потянувшись, взял Бондарева за руку.
— Я серьезно, Митя. Я устал. Для жизни человеку нужно пять условий: хлеб, жилище, одежда, работа и... сказка. Так вот, я в сказку не верю.
Принесли паюсную икру с кусочками льда. Ростбиф. Кельнер вытер запотелую бутылку и, чуть отстранившись, приступил к открыванию, налился кровью, выдергивая штопор. Это их рассмешило.
— Митька, я желаю тебе удачи на все сто! Ты ее заслужил.
— Твое здоровье.
Певичка в серебряном платье пела французскую песенку про маленького влюбленного зуава.
Перед Бондаревым сидел усталый человек, по виду гораздо старше своих лет, и по всему — и как он был одет, и как держал вилку — было понятно, он много видел и ничем его уже не удивишь.
— Ты меня, конечно, извини, но я не слишком верю, что у вас все получится. Мы мужицкая страна. У нас склад мужицкий. Общинный, не индустриальный. Мы не готовы. У нас не любят, когда кто-то хочет выделиться. Жить надо со всеми рядышком, а то спалят. Надо быть как все. Или никого не трогать, как я. А вы задумали удивлять. Идеи генерируете. Того еще не хватало! Подрежут вам крылья. Хрясь, хрясь и пополам. Идеи могут давать пришлые варяги... А нам нельзя. Нет пророков в своем отечестве. Давай дернем. Нет и нет пророков.
— Кирюшка, а ведь знаешь, в чем дело? Тебя женить надо! Дети пойдут, — сам не веря в то, что говорит, начал Бондарев, оживляясь. — Семья делает человека взрослым. Не чины, не дело — семья! Папа, мама не в счет.
— О чем ты, Митя? Самые преданные существа на свете — это девочки из балета. Пролетарии чувств. Целый день у станка. Годами. Аскетизм во всем. Того не ешь, того не пей. А деньги? Какие деньги, их нет. Она молода, она мечтает блистать. Театр. Огни рампы. И если ты, добрый человек, подаришь ей немного счастья, она тебе отдаст всю душу. Самые верные жены, между прочим, из балетных. Бюргеры вы толстокожие, вы считаете, раз она в театре ноги свои голые показывает, то она падшая. Верх добродетели ваши бабы, которые варят вам «шти», никому ничего не показывают, в чем я, поверь мне, глубоко сомневаюсь. И вы считаете это семейным счастьем.
Вот на этом разговоре о балетных девочках и кончилась их встреча. Правда, они еще о чем-то говорили, но несвязно. И то не запомнилось.
Эта встреча в маленьком ресторанчике оставила после себя ощущение тоски и горькой безысходности, и тогда уже вкралось какое-то чувство, что прав Кирюшка, что ничего не получится. Но разве он имел право бросить все, если был хоть один шанс из тысячи? Один. А вдруг?
Как строить завод? Какие методологические предпосылки положить в основу проекта, чтоб увязать топографию с функциями всех служб? Завод — живой организм. Двух одинаковых заводов не бывает. Как нет одинаковых судеб.
Можно считать, закладывая цифры в проверенные формулы, и получать ответы. Но нет формулы на будущее. Формула — прошлый опыт. А будущее — это интуиция, это искусство, все те огромные знания, которые спрятаны до своего часа, чтоб выплеснуться в единственно правильное решение, которое подтвердит только время.
Свою квартиру на Большом проспекте на Петроградской стороне он превратил в бюро по проектированию нового завода.
Методика работы была такая: собирались утром к девяти часам, вместе пили чай. Строганова тут же отпускали гулять. "Иди, Васька, не мешай!» Затем рассаживались по своим местам и работали.
Васька приходил часа через два румяный, взволнованный. У него наверняка была уже какая-нибудь новая идея, которую он тут же должен был сообщить.
— Господа инженеры, — говорил, разматывая кашне, — а вот как вам понравится такой вариант, если весь заводец, душу из него вон, строить одним объемом. Стремиться к этому. Все заготовительные отделы по периферии, механические наверху, а сборка — внизу. А?
—Боже ты мой, — стонал Макаровский, и его тонкие ноздри трепетали от негодования. — У него зайчик в голове! Дима, он меня сведет с ума.
— Ан нет, — возражал Строганов. — Я тут кое-что набросал. В булочной бумажку попросил, а карандашик был... Ха-ха...
— Тебе не автомобилями заниматься!
— Правильно. Я разве спорю? Я давно говорю, что происходит перетекание интеллектуальных ценностей в иные области. В радиотехнику, в электромеханику... Да, а вот предложение мое, Дмитрий Дмитриевич, посмотрите.
Бондарев смотрел на Васькин эскиз и находил в нем интересные решения. Начинался спор. Что-то принимали, что-то отвергали. На следующий день все повторялось сначала. С той только разницей, что какое-нибудь предложение возникало у Макаровского, а на него набрасывался Строганов. Бондарев отбирал варианты. Работали всю зиму. А в марте курьерский поезд увозил его в Москву. С ним были проекты основных цехов и общая компоновка всего завода.