— Значит, как придет, сразу ко мне.
— Конечно, конечно...
Лихачев пришел ровно в двенадцать. Вот ведь часы по нему проверяй! Нашел время, когда выдержку свою показывать... Буквоед?
— Иван Алексеевич, давай, заходи.
Невысокий, большеголовый, с румянцем во всю щеку Лихачев выглядел гораздо моложе своих тридцати. «Может, дату в документах подправил, — подумал управляющий. — Вот ведь и я, когда мальчишкой на войну стремился, подкинул себе два годика».
— Садись, Иван, закуривай.
— Я не курю.
— Может, ты еще и не пьешь? — засмеялся Урываев.
— Не пью. У меня с сосудами плохо после контузии.
— Дело мужское. Сосуды-то у тебя где?
— Не знаю. Доктор сказал.
— Верь ты им больше, докторам! — Урываев махнул рукой. — Ну как, подготовился к встрече? Там мужички зубастые, палец им в рот не клади, по локоть отхватят. Положение тебе с заводской программой известно? Вот и хорошо. Собирались в прошлом году выпустить 400 автомобилей, взяли обязательства, финплан обсудили, отрапортовали, обнадежили трест и выпустили... сто!
— Сто три, за прошлый год — сто три, — поправил Лихачев, глядя на управляющего большими круглыми глазами.
— Все знаешь! Но тут ошибочка твоя, там перерасчет был. Я ориентирую тебя на то, что положение у нас сложилось ненормальное. Автомобили покупаем за границей вместо того, чтоб делать у себя.
— Сложное положение.
— Курс взят на индустриализацию страны, а социалистическая индустриализация должна будет обеспечить ведущую роль промышленности решительно во всем народном хозяйстве. И для Москвы, в частности, путь определен, Иван Алексеевич, окончательный. Превратим Москву ситцевую в Москву металлическую, в Москву автомобильную. Это к твоей будущей деятельности имеет прямое отношение...
— Я постановление ЦК ВКП(б) от 29 июля сего года не хуже тебя знаю, — сказал Лихачев строго.
— Ясное дело... Не хуже... Само собой... — заволновался Урываев. — А только я тебя без напутствия, согласись, отпустить от себя не могу. Как хозяйственник и как партиец... Ты, Иван Алексеевич, в своей работе должен повседневно исходить из того, что классовые враги и капитулянты внутри партии используют сложную внутреннюю и международную обстановку и борьба эта идет не на жизнь, а на смерть. Опять же безработица, оппозиция в партии, анархосиндикализм и полуменьшевизм... Троцкий воду мутит... Ты парень молодой, юный, можно сказать, в автомобильных вопросах в ротных масштабах кумекаешь. Никак не больше, прости. А теперь потребуется тебе не батальонный даже, а государственный взгляд. Авто — это сейчас главная точка приложения основной индустриальной силы. Летом восемнадцатого кто про автомобили думал? А Ленин на АМО приезжал и выступал перед коллективом. Владимир Ильич нашел время, потому что роль автомобильного транспорта хорошо понимал. Тут тебе гражданская полыхает, тут тебе эсеры мятеж готовят, а он рабочим о производстве автомобильном говорил. О той важности, которую имеет современный авто для пролетарского государства. Для нашей с тобой республики. Вот теперь давай и подумаем, как же быть тебе, директору, как вести свою линию в луче, так сказать, тех заветов Ленина. Или будешь ты просто совслужащим, или весь твой жизненный смысл сойдется на твоей заводской продукции.
«А зачем я это ему говорю, — вдруг спохватился Урываев. — Он ведь и в самом деле не хуже меня все знает». — Смутился. Нашел время поучать! Но нежная урываевская душа была в беспокойстве: как-то встретят Лихачева на заводе. Хотелось ободрить его, сказать что-нибудь к месту, вроде того, что не боги горшки обжигают, двигай в добрый час. Но Урываев сдержался. «В пансионе благородных девиц следовало бы мне служить», — подумал. И выругался, вспомнив большой загиб Петра Великого. Для разрядки.
На завод они поехали вместе. Трестовский автомобиль находился в ремонте, а кучер Филиппыч, наследие проклятого прошлого, по данным секретарши Фиры Наумовны, пил вторую неделю по-черному. Лошадь стояла некормленая в конюшие. Так что пришлось ехать на трамвае.
День был морозный. Кондукторша, необхватная в овчинном тулупе, дремала. На остановках лезли с задней площадки озябшие пассажиры. Кондукторша дергала за шнур. Звякал застуженный звонок. Под полом, ребристым как дно лодки, скрежетали колеса, трамвай дергался с места.
— Вот наладим производство автобусов и транваи сымем окончательно, — сказал Урываев, шевеля пальцами в тонких своих сапогах. — Морозильня это и сухаревская толкотня каженый раз!
— Другие трамваи надо строить. Экономичный транспорт.
— Это все старый быт. Главное транспортное направление — автомобиль.
Красное кирпичное здание заводоуправления, начатое еще Рябушинскими, стояло недостроенное. Амовские партийцы собрались в помещении, где когда-то размещалась кубовая для строителей. Куб там стоял перегонный, грели воду.
В незаклеенные окна дуло со двора. В железной печке, раскаленной докрасна, горели сырые дрова, облитые мазутом. Шипели и постреливали.
— Товарищи, — сказал Урываев, зорко оглядывая собравшихся, — 14 декабря в президиуме Московского комитета профсоюза металлистов обсуждался вопрос о новом директоре вашего завода и тогда же в протоколе за № 116 записали:
«Поддержать кандидатуру товарища Лихачева И. А. на должность директора АМО». Вот он, товарищ Лихачев, давайте обсудим, может ли он принять такой пост.
— Какие будут предложения к ведению? — спросил секретарь партячейки, поднимаясь над столом и складывая руки за спиной. — Товарищи партийцы, обеспокоенные непрерывной сменой своего руководства, мы потребовали, чтобы все мероприятия, связанные с заводом, в том числе и пересмотр технического персонала, предварительно согласовывался с бюро ячейки РКП(б). Вот перед нами товарищ Лихачев, давайте обсудим его. Разложим, так сказать, на четыре корки и сделаем выводы.
— Правильно, — зашумели партийцы, задвигали стульями. — Разложим!
— Пусть без регламента чешет.
— Выкладывай, Лихачев, биографию!
— Непорядок! С вопросов начнем... — запротестовал маляр Михаил Егорович Кузяев. — Ежели выдвиженец...
Его остановили.
— Давай, товарищ Лихачев, двигай со второй передачи, — сказал отсекр и, наливаясь суровостью от осознанного чувства ответственности, твердо сел на свой стул. — Просим.
В тот день 28 декабря 1926 года, когда управляющий Автотрестом представлял партийцам нового директора, Петра Платоновича на заводе не было. Накануне он уехал в Подольск за компрессором. Хороший там такой компрессор без дела стоял, ребята присмотрели и решили его к себе в гараж перевезти.
Вернулся Кузяев только вечером, въехал в завод, сторож ему и сказал, что новый директор ходит по цехам. И зовут нового — Лихачев Иван Алексеевич.
Невысокий, плотный, с белозубой деревенской улыбкой, новый директор произвел на своего шофера приятное впечатление. Скромный парень, видно сразу деловой.
— Отвезите товарища Урываева домой, — сказал. — А с завтрева начнем работать.
— Есть! — по-флотски ответил Кузяев.
Лихачев проводил управляющего до машины, на ходу они обсуждали положение дел в автопромышленности, и уже короткого этого разговора было достаточно, чтоб понять пролетарское происхождение директора. Говорил «шешнадцать» и «не ндравится». «Ну да это не самое страшное, — решил Петр Платонович. — Если корень у него настоящий, культуре обучим. — И вежливо, с шиком, будто за кем из Рябушинских подъехал, открыл управляющему дверцу. — Прошу». И защелкнул, будто курок взвел.
Дома Петра Платоновича уже ждали оба брата. Михаил делал вид, что сердится, что заводские дела его расстраивают до чрезвычайности, стучал кулаком.
— Молоденький слишком! Кавалера прислали. Ну, прямо как Степка наш. Чуть всего и старше.
— Бондарев тоже молоденький был.
— А этот, говорят, шоферское дело понимает.
— Увидим. Недолго ждать-то. Рыба она с головы...
— Ждать недолго, — согласился Петр Платонович, но поскольку мнения своего о новом директоре еще не составил, говорить просто так для колебания воздуха не стал. Сел хлебать суп.
— Нам строгого парня надо, — размышлял Михаил Егорович, кося в тарелку к брату. — Чтоб дисциплинку подтянул, чтоб в тресте к нему прислушивались.
— Новая метла всегда чище метет, надолго ли?
Тут дверь слегка приоткрылась и в комнату робко вошел сосед Игнатенков, муж тети Мани, поставил на стол бутылку и шлепнул рыбиной, перевязанной шпагатом.
— Слыхали, пролетарии, новый директор у нас?
Игнатенков тихонечко присел на край табуретки. Вообще-то в гости к Кузяеву он не ходил, но тут любопытство пересилило все остальные чувства. Он полагал, что директорский шофер уже много знает. Однако Петр Платонович молчал. Говорил Михаил Егорович, зубами вытягивая пробку из принесенной бутылки.
— Не тех... Не-а... Не тех, Игнатенков, у нас в директора выдвигают. Петь, дай посуду разлить. Рази в заводе нет своих кандидатур? Рази не найти? Вот ты, Игнатенков...
— Я чего?
— А ничего! К тому говорю, каких людей можно подыскать!
— Я ничего, — робко сказал сосед, — я смоленский.
— Ну а он тульский!
— Степа, — приказал отец, — достань из-за окна холодца, гостей угощать.
Говорили много и шумно, накурили — не продохнуть. Лампочка светила как луна в тумане. Сосед Игнатенков все порывался что-то сказать, но дядя Миша хватал его за колено и говорил сам. Наконец, сосед прорвался, это когда ужо оба дяди ушли и отец открыл окно, чтоб проветрить помещение.
— Вот шахматы, — без всякого вступления начал Игнатенков, глядя в угол печальными захмелевшими глазами. — Есть там в них сицильянская защита. Что за Сицилия? Где она? На хрен кому нужна. Но есть! А я сам смоленский. И вот смоленской защиты нет! Некому нас, смоленских, защитить. Эх, Петр Платонович, Петр Платонович...
Петр Платонович покачал головой, сказал соседу:
— Иван, зря ты мысли на меня держишь. Не враг я тебе.
— Да ведь, Петр Платонович, что такое враг?