Услышав первые автоматные очереди неподалеку от дома, Кит Пирсон резко вскочила. Вынув свой служебный пистолет – 9-миллиметровый «смит-вессон», агент ФБР подбежала к окну и выглянула в узкую щель между занавесками. Конечно, она не смогла ничего увидеть, но стрельба продолжалась. Сухой треск автоматных очередей, сопровождаемый гулким эхом, далеко разносился над невысокими холмами Вирджинии. Чувствуя усиливающееся сердцебиение, она присела, так что над подоконником была видна лишь ее голова. Независимо от того, кто стрелял, было несомненно, что где-то совсем рядом завязалась нешуточная битва.
– Неприятности, Кит? – услышала она голос Хэла Берка и уловила в нем отвратительную ехидную нотку.
Офицер ЦРУ, еще сильнее выпятив квадратный подбородок, тоже достал свой пистолет – «беретту». И целился он не куда-нибудь, а прямо в нее.
– Что за игру вы затеяли, Хэл? – спросила она, стараясь сохранять спокойствие. Она отлично понимала, что, как бы он ни был пьян, с такого расстояния он не промахнется. Во рту у нее сразу же пересохло. Она отчетливо видела капли пота, обильно выступившие на лбу Берка. Веко его правого глаза слегка подергивалось.
– Никакая это не игра! – грубо рявкнул он. – И ты сама это отлично знаешь. – Он ткнул в ее сторону пистолетом. – Сейчас я хочу, чтобы ты положила свою пушку на пол – только аккуратно, очень аккуратно. А еще я хочу, чтобы ты снова села на свое место. Так, чтобы я видел твои лапы.
– Успокойтесь, Хэл, – со всей доступной ей мягкостью проговорила Пирсон, пытаясь скрыть страх и уверенность в том, что Берк то ли лишился рассудка, то ли впал в белую горячку. – Я не знаю, что вы подумали, но уверяю вас, что…
Ее слова заглушил новый всплеск стрельбы, раздавшийся снаружи.
– Делай, что сказано, черт тебя возьми! – заорал в голос офицер ЦРУ. Его палец, лежавший на спусковом крючке, опасно напрягся. – Шевелись!
Чувствуя, как внутри у нее все леденеет, Пирсон медленно присела и положила свой «смит-вессон» на пол рукояткой от себя.
– Теперь толкни его ногой ко мне. Только аккуратно! – продолжал командовать Берк.
Она послушно толкнула ногой пистолет по затоптанному полу.
– Сидеть!
Охваченная гневом – на этого человека, который так странно и агрессивно повел себя, и на себя за то, что ей так страшно, – Пирсон повиновалась и медленно опустилась в неудобное потертое кресло. Руки она держала на подлокотниках, чтобы он мог постоянно видеть, что она не представляет для него никакой непосредственной опасности.
– Мне все же хотелось бы знать, Хэл, что я, по вашему мнению, сделала. И что там за стрельба.
Берк скорчил ехидную мину.
– Кит, зачем разыгрывать невинность? Ты уже вышла из этого возраста. Ты же не идиотка. И я, впрочем, тоже. Неужели ты думала, что могла притащить в мои частные владения своих филеров из ФБР так, чтобы я не узнал об этом через несколько минут?
Она покачала головой, на этот раз действительно чувствуя отчаяние.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Со мной никого не было – ни своих, ни «хвоста». Я совершенно чисто ехала от самого Вашингтона досюда!
– Лучше не финти, это все равно тебе не поможет, – холодно произнес Берк. Его правый глаз снова задергался, теперь часто-часто, а потом тик прекратился. – Ты только выведешь меня из себя.
Телефон на его столе зазвонил. Не отводя ни взгляда, ни дула пистолета от Пирсон, Берк протянул левую руку и схватил трубку еще до второго звонка.
– Да? – отрывисто бросил он. Несколько секунд он слушал, а потом покачал головой. – Нет, у меня ситуация полностью под контролем. Вы можете прийти. Дверь не заперта. – Он повесил трубку.
– Кто это был? – спросила она.
Офицер ЦРУ растянул губы в ухмылке, в которой не было и намека на юмор.
– Один человек, который очень хочет познакомиться с тобой.
Горько сожалея о своем опрометчивом решении побеседовать с Берком лично, Кит Пирсон напряженно сидела в кресле. Она лихорадочно просчитывала в уме различные варианты освобождения из этой дурацкой передряги и сразу же отбрасывала их как непрактичные, самоубийственные или сочетающие в себе оба этих недостатка. Она услышала, как входная дверь открылась, а потом закрылась.
Ее глаза широко распахнулись, когда в кабинет неслышными шагами вошел очень высокий и очень широкоплечий мужчина, двигавшийся с опасным изяществом тигра. Его поразительно зеленые глаза ярко сверкали в тусклом свете, отбрасываемом лампой на письменный стол. В первый момент она подумала, что видит того самого человека, которого подробно описал полковник Смит в своих показаниях по поводу разгрома Теллеровского института, – командира «террористической» группы, которая провела нападение. Но Пирсон тут же, не удержавшись, качнула головой. Это было совершенно невозможно. Предводитель того нападения был уничтожен нанофагами, выпущенными из бомб, которые разрушили лаборатории института.
– Это Терс, – резко изрек Хэл Берк. – Он возглавляет одну из моих оперативных групп «Набат». Его люди несли охрану снаружи. Они и засекли твоих топтунов, шлявшихся вокруг дома.
– Не знаю, кто там был, но это никак не связано со мной, – заявила Пирсон, напрягая все свои силы, чтобы ее голос прозвучал как можно убедительнее. Во всех учебных пособиях по психологии конспиративной работы для сотрудников ФБР подчеркивалась опасность нарастающей и неадекватной боязни предательства изнутри, являющейся распространенной фобией у работников тайной разведки. Как глава Отдела по борьбе с терроризмом Бюро, она часто эксплуатировала эти самые страхи, чтобы разваливать подозрительные ячейки, стравливая потенциальных террористов друг с другом, словно крыс, провалившихся в одну яму. Она с силой закусила нижнюю губу, почувствовав резкий соленый вкус собственной крови. Теперь эти силы, порожденные паранойей и подозрениями, заработали здесь, угрожая ее собственной жизни.
– Ну что, Кит, не выгорело? – со злобным ехидством произнес Берк. – Я не верю в совпадения, так что ты или лжешь, или спалилась. А моя операция не может позволить ни того ни другого.
Высокий мужчина, которого звали Терс, некоторое время молчал. Войдя в комнату, он первым делом наклонился и поднял с пола пистолет Пирсон. Сунув его в карман своей черной ветровки, он повернулся к офицеру ЦРУ.
– А теперь дайте мне ваше оружие, мистер Берк, – проговорил он мягким голосом. – Будьте любезны.
Берк, казавшийся рядом с вновь прибывшим чуть ли не карликом, удивленно воззрился на него. Эти слова явно застали его врасплох.
– Что?
– Дайте мне ваше оружие, – повторил Терс. Он шагнул вперед и теперь нависал над офицером ЦРУ всей своей громадной фигурой. – Это было бы… более безопасно… для всех нас.
– Почему?
Зеленоглазый мужчина кивнул на полупустую бутылку «Джима Бима», стоявшую на столе.
– Потому что вы выпили немного больше, чем это было бы разумно, мистер Берк, и я не полностью верю сейчас в вашу рассудительность и логику поведения. Вы можете спокойно отдыхать. Мои люди держат ситуацию под контролем.
За окнами снова загремела стрельба, только теперь заметно дальше.
Несколько мгновений Берк сидел, глядя на высоченного визитера сердито прищуренными глазами. Но потом он решил согласиться с его требованием и, угрюмо насупившись, протянул Терсу «беретту».
Кит Пирсон почувствовала, что часть напряжения словно свалилась с ее плеч, и выдохнула. Независимо от того, кем он мог быть, лидер оперативной группы «Набата» не был дураком. Сразу разоружить Берка было очень разумным поступком. Теперь можно попытаться закрыть эту смехотворную и опасную ситуацию. Она наклонилась вперед.
– Знаете, давайте подумаем, как нам лучше уладить всю эту неразбериху, – предложила она холодным тоном. – Во-первых, если кто-то из ФБР и притащился сюда следом за мной, он сделал это без моего согласия и не поставив меня в…
– Замолчите, миссис Пирсон! – резко прервал ее зеленоглазый. – Мне совершенно не важно, как или почему вас выследили. Ваши мотивы и ваша компетентность, равно как и отсутствие того или другого, не имеют никакого значения.
Кит Пирсон уставилась на него. До нее внезапно дошло, что, имея дело с этим человеком, она находится в не меньшей опасности, чем рядом с беснующимся Берком. И, возможно, в гораздо большей.
Окрестности Парижа
Два беспилотных самолетика летели на высоте трех тысяч футов. Чуть слышно жужжали моторы. Леса, дороги и деревни возникали из туманной утренней дымки, разрывавшейся где-то на полпути от далекого горизонта, проплывали внизу и исчезали в той же дымке далеко позади. Солнце, поднимавшееся на востоке над глубокими, окаймленными холмами долинами Сены и Марны, висело большим красным огненным шаром на фоне быстро исчезающего тонкого серого тумана.
По мере приближения к Парижу пейзаж начал изменяться, становясь более насыщенным признаками обитания множества людей. Древние деревни, окруженные лесами и обработанными полями, уступили место просторно раскинувшимся предместьям современной постройки, опутанным кружевами переплетенных автострад и линий железных дорог. Впереди уже различались высотные жилые дома; они торчали, разделенные нерегулярными интервалами, огибая по большой дуге внутреннее ядро города.
В небе, высоко над двумя самолетами-роботами, тянулись длинные белые инверсионные следы – полосы, возникающие в ясном холодном воздухе из ледяных кристаллов, которые образуются после пролета больших пассажирских реактивных авиалайнеров. Беспилотные летательные аппараты приближались к полетным зонам аэропортов Ле Бурже и Шарль Де Голль. Благодаря их небольшим размерам опасность обнаружения их радиолокаторами была очень мала, но управлявшие полетом не видели никакого смысла в излишнем риске. Следуя заранее заложенным в программу инструкциям, оба самолетика снизились до пятисот футов и сбавили скорость полета приблизительно до ста миль в час.
Центр, зал оперативного управления экспериментами
Зал оперативного управления Центра был расположен в глубине комплекса за множеством запертых дверей, пройти через которые могли лишь люди, снабженные документами с наивысшим уровнем допуска. В полутемном помещении перед большими пультами сидели несколько ученых и техников, которые неотрывно следили за изображениями и данными, поступавшими из Парижа – с датчиков, установленных в различных местах на земле, а также на двух беспилотных самолетах. Изменения направления и скорости ветра, влажности и атмосферного давления автоматически учитывались; так же автоматически в сложную программу могли вноситься изменения. На двух больших экранах демонстрировался ландшафт впереди и ниже самолетов-роботов. Числа в нижнем правом углу каждого экрана – расстояние до цели – часто менялись по мере того, как программа с высочайшей точностью обсчитывала изменение положения каждого самолета в пространстве. Люди в диспетчерской, сами того не замечая, все больше выпрямляли спины, глядя с растущим напряжением и волнением на то, как эти числа уменьшаются, быстро приближаясь к нулю.
0,4 км, 0,3 км, 0,15 км… На обоих экранах зажглась красная надпись «инициализация». В ту же немыслимо короткую долю секунды программа управления передала зашифрованный радиосигнал и направила его на спутник связи, висевший высоко над Землей, откуда он достиг беспилотных самолетов, находившихся немного севернее Парижа.
Ла-Курнёв
На пользующихся заслуженной дурной славой захламленных улицах, окружавших трущобный квартал Ла-Курнёв, появлялось все больше и больше людей. Кое-кто брел к ближайшей станции метро, направляясь туда, где можно было заработать на жизнь – обитателям этих мест порой удавалось найти какую-нибудь грязную, тяжелую и низкооплачиваемую работу. Но большинство вышедших на улицы составляли женщины с сумками и корзинами – матери, жены и бабушки, посланные купить дешевой еды на сегодня. Попадались и семейства, отправлявшиеся на прогулку в расположенные севернее пригорода парки и клочки леса. Воскресное утро предоставляло родителям редкую возможность дать детям хоть немного подышать свежим воздухом вдали от улиц и переулков, заполоненных хулиганами и настоящими преступниками, от стен, исписанных непристойными надписями, и от забитых старым хламом коридоров квартир домов Cite des Quatre Mille. Воры, головорезы, торговцы наркотиками и наркоманы – те, кто охотился на этих людей и делал их жизнь невыносимой, сейчас, по большей части, спали, крепко запершись в своих квартирах с голыми бетонными стенами, предоставленных им французским государством всеобщего благоденствия.
Двигаясь теперь параллельными курсами, два беспилотных самолета снова набрали высоту, поднявшись до тысячи с небольшим футов. Сохраняя скорость сто миль в час, они пересекли широкий проспект и оказались в воздушном пространстве над Ла-Курнёв. Почти одновременно в фюзеляже одного, а потом другого самолета щелкнули реле, приводившие в действие другую аппаратуру. Послышалось зловещее шипение, и из канистр невидимым потоком потекло их содержимое.
Сотни миллиардов нанофагов серии III поплыли над тяжелой громадой Ла-Курнёв; легчайшее, невидимое облако, несущее в себе неизбежную мучительную смерть, начало медленно оседать на обреченный район. Мириады незримых частиц дрейфовали среди тысяч ничего не подозревающих людей, липли к их коже и с каждым вдохом проникали в легкие. Еще десятки миллиардов микроскопических фагов были втянуты в огромные воздухозаборники вентиляционных шахт, расположенные на крышах трущоб-небоскребов, и были выброшены через вентиляционные отверстия в квартиры на всех этажах. Как только фаги оказывались внутри, сквозняки разносили их по всем комнатам, где невидимая смерть обволакивала спящих, пребывавших в наркотическом или алкогольном оцепенении, или бессмысленно пялившихся в телевизоры людей.
Большая часть фагов оставалась инертной; они, сохраняя ограниченные запасы энергии, ничем не выдавали своего присутствия и распространялись в крови и тканях зараженных, ожидая пускового сигнала к началу действия. Как и наноустройства серии II, использовавшиеся в Теллеровском институте, один из каждых примерно ста тысяч фагов был управляющим и представлял собой бо́льшую по размеру силиконовую сферу, напичканную множеством сложнейших биохимических датчиков. У этих источники энергии активизировались немедленно. Они стали принюхиваться к телам своих временных хозяев в поисках любых следов хоть какого-нибудь одного из множества болезненных состояний, на которые они были запрограммированы, будь это инфекционное или хроническое заболевание, аллергия или реактивный синдром. Первая же положительная реакция любого датчика приводила к немедленному выбросу молекул-посыльных, по сигналу которых меньшие фаги-убийцы должны были впасть в безумство разрушения.
В нескольких милях к юго-западу от Ла-Курнёв, в сердце парижского района Маре находился старинный серый каменный дом, верхний этаж и чердак которого заняла под свои нужды команда наблюдения, состоявшая из шести человек. На крутой шиферной крыше располагались микроволновые и радиоантенны, улавливавшие всю информацию, направлявшуюся датчиками и камерами, которые были установлены на территории, где проводилось испытание новых нанофагов. Оттуда данные собирались в банки информации объединенных в сеть компьютеров. Там они накапливались и оценивались, а затем кодировались и направлялись через спутники в находившийся очень далеко оттуда Центр. Чтобы не занимать радиодиапазон и не подвергать риску секретность операции, в режиме реального времени передавалась лишь самая важная информация.
Белоголовый мужчина по имени Линден смотрел через плечо одного из своих подчиненных на экран, где отображались данные, поступавшие с обреченных улиц. Линден старался не бросать лишних взглядов на стоявший прямо перед ним экран телемонитора, который показывал прямую передачу с улиц, окружавших Cite des Quatre Mille. «Ученые все это придумали, вот пусть они на это и смотрят», – мрачно думал он. У него были свои собственные задачи, которые он и выполнял. Он предпочитал поглядывать на другой экран, где мелькали картины, снимаемые с беспилотных самолетов. Они уже закончили барражировать над Ла-Курнёв и теперь летели на восток, параллельно Уркскому каналу.
Нажав кнопку, он заговорил в микрофон телекоммуникационной гарнитуры, которая была у него на голове, обращаясь к Ноунсу, находившемуся на пусковой позиции неподалеку от Мо:
– Полевой эксперимент номер три начат. Сбор данных проходит в штатном режиме. Ваши самолеты идут верным курсом с заданной скоростью. Расчетное время прибытия – порядка двадцати минут.
– Есть какие-нибудь признаки обнаружения случившегося? – спокойно спросил третий из Горациев.
Линден взглянул на Витора Абрантеса. Молодому португальцу было поручено вести прослушивание радиопереговоров на частотах полиции, пожарных, «Скорой помощи» и управления воздушным движением. В работе ему помогали компьютеры, настроенные на отслеживание определенных ключевых слов.
– Есть что-нибудь? – спросил у него Линден.
Молодой человек покачал головой.
– Пока что ничего. Парижские операторы экстренных служб получили несколько вызовов из целевой области, но совершенно ничего не поняли.
Линден кивнул. Он и его команда имели общее представление о том, как должны действовать нанофаги серии III, и знали, что прежде всего распадаются мягкие ткани рта и языка. Он снова щелкнул кнопкой микрофона.
– Пока что все спокойно, – доложил он Ноунсу. – Власти все еще спят.
Все еще стройная и миловидная кареглазая темная шатенка по имени Нурия Бессегир поспешно переходила через улицу, крепко держа за руку свою пятилетнюю дочь Тасу. Она знала, насколько любопытна ее дочурка и как легко отвлекается на все, что видит вокруг. Оставленная на минутку без присмотра, Таса вполне могла остановиться посередине улицы и приняться рассматривать причудливо изогнутую трещину в выбитом асфальте или какую-нибудь броскую надпись на стене соседнего здания. Конечно, на улицах Ла-Курнёв в этот час было не так уж много автомобилей, но очень мало от кого из их водителей можно было ожидать уважения к правилам дорожного движения, а также и того, что они притормозят, увидев ребенка посреди улицы. В этом беззаконном районе наезды на пешеходов, после которых водители, мчавшиеся с недозволенной скоростью, даже не притормаживали, были чрезвычайно распространенным явлением. А вот полиция крайне редко утруждала себя расследованием таких «несчастных случаев».
Столь же важно для Нурии было идти, не задерживаясь, чтобы ни в коем случае не привлекать к себе совершенно нежелательное внимание любого из двуногих хищников мужского пола, которые слонялись по этим темным улицам или копошились в узких переулках, куда почти никогда не проникало солнце. Шесть месяцев назад ее муж вернулся в свой родной Алжир, чтобы, как он ей сказал, заняться семейным бизнесом. Теперь он был мертв, убит во время столкновения между алжирскими силами безопасности и исламскими мятежниками, которые то и дело бросали вызов авторитарному правительству, правившему в этой стране. О его смерти она узнала лишь спустя несколько недель и до сих пор не имела представления, жертвой какой из двух враждующих фракций он оказался.
Таким образом, Нурия Бессегир сделалась вдовой – вдовой, французское происхождение которой давало ей право на скромное пособие от родного правительства. В глазах воров, сутенеров и жуликов, которые, по существу, управляли всем, что происходило в Cite des Quatre Mille, эта маленькая еженедельная пенсия делала ее довольно ценным товаром. Любой из этих мерзавцев с радостью предложил бы ей свою сомнительную «защиту» – по крайней мере, в обмен на возможность попользоваться ее деньгами и телом.
Подумав об этом, она скривила губы от омерзения. Конечно, Аллах не мог не знать, что ее покойный муж Хаким тоже вовсе не был подарком для своей семьи, но все равно она решила, что лучше умрет, чем позволит человекоподобным паразитам, которые постоянно копошились вокруг нее, прикасаться к ее телу со своими мерзкими ласками, а потом грабить ее. И поэтому Нурия, всякий раз, когда ей приходилось покидать свою крошечную квартирку, ходила как можно быстрее и не поднимала взгляда от земли. И она, и ее дочь постоянно носили хиджабы – бесформенное одеяние черного цвета, закрывающее все, кроме рук и лица, и обязательный большой платок на голову, прячущий от посторонних глаз лицо, – служившие признаком того, что они добропорядочные мусульманки.
– Мама, посмотри! – вдруг воскликнула Таса, указывая пальчиком в синее небо над их головами. Возбужденный голос маленькой девочки разнесся далеко вокруг. – Большая птица! Смотри, какая большая птица летит! Вон там! Просто огромная. Мама, а это что, кондор? Или птица Рух? Та, что из сказок? Ой, как бы папа удивился, если бы ее увидел!
Не на шутку встревоженная Нурия поспешила прикрикнуть на дочь. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь сейчас обернулся к ним. Еще больше ускорив шаги, она стиснула запястье Тасы и поволокла девочку за собой по заплеванному и замусоренному тротуару. Но было уже слишком поздно.
Пьяный с всклокоченной бородой и пористой от прыщей кожей, шатаясь, выступил из переулка и загородил им дорогу. Нурия стиснула зубы. От удушающего зловония грошового спиртного и немытого тела ее сразу затошнило. Бросив быстрый взгляд на этот еле волочивший ноги обломок, когда-то бывший человеком, она поспешно опустила голову и попыталась его обойти.
А он шагнул ближе, вынудив ее отступить. Пьяный, с выпученными глазами, человек кашлял и плевался, а потом издал гортанный стон, больше похожий на собачий рык, чем на звуки, которые издают люди.
Испытывая еще более усиливавшееся отвращение, Нурия скривила губы и поспешила отойти подальше, таща Тасу за собой. Она ощущала прямо-таки физическую боль от того, что ее прекрасной маленькой девочке приходится видеть так много примеров грязи, развращенности и человеческого падения. Ужас! Этот cochon[22] был настолько пьян, что не мог даже говорить! Она отвела глаза в сторону, пытаясь решить, как же ей поступить, чтобы спастись от этого вонючего скота. Взять Тасу на руки и со всех ног бежать на ту сторону улицы? Или это только привлечет к ним еще больше такого нежелательного внимания?
– Мама! – пролепетала ее дочь. – Дяде очень плохо. Видишь? У него везде кровь!
Нурия вскинула голову и с ужасом увидела, что Таса права. Пьяный рухнул на четвереньки прямо перед ними. Изо рта и ужасных ран, открывшихся на кистях рук и, похоже, даже под одеждой, обильно хлынула кровь. От его лица отваливались клочья плоти, падавшие на асфальт уже в виде красноватой полупрозрачной слизи. Он снова застонал, корчась от мучительной боли, сопровождавшей разложение его тела.
С трудом сдержав испуганный крик, Нурия отпрянула от умирающего мужчины и поспешила закрыть ладонью глаза дочери, чтобы оградить ее от ужасного зрелища. Но тут она услышала другие крики, исполненные страшной муки, и поспешно обернулась. Многие из мужчин, женщин и детей, которые также находились на улице, стояли на коленях или лежали, скорчившись от непереносимого страдания, и все стонали, нечленораздельно кричали и обхватывали сами себя руками в бессмысленных попытках спастись неведомо от чего. Очень многие уже выглядели почти так же, как несчастный пропойца. И даже за те секунды, пока она смотрела вокруг, все больше и больше людей становилось жертвами невидимого ужаса, обрушившегося на их район.
В течение нескольких показавшихся ей бесконечными секунд Нурия могла только смотреть со все нарастающим страхом на то, что творилось вокруг. Больше всего это походило на картину ада. А потом она схватила Тасу на руки и помчалась к подъезду ближайшего дома, отчаянно надеясь, что им удастся найти там убежище.
Но, увы, было уже слишком поздно.
Нурия Бессегир почувствовала первые волны обжигающей боли, направленные наружу от ее легких, жадно захватывавших воздух. С каждым вдохом эта боль распространялась все шире и шире по ее телу. Громко закричав от ужаса, она споткнулась и упала, тщетно пытаясь заслонить от этого кошмара свою дочь руками, на которых уже расползалась кожа, отваливались мышцы, обнажая кости.
Потом она почувствовала еще один приступ страшной боли, как будто ей в глаза вонзили раскаленные ножи. Перед глазами у нее в секунду померкло, а потом она перестала видеть. Остатки нервов, еще уцелевшие в том, что несколько минут назад представляло собой красивое женское тело, сообщили ей о том, что из ее глазниц вытекает какая-то влажная гуща. Она бессильно вытянулась на тротуаре и молча взмолилась, прося забвения, прося смерти, которая прекратила бы боль, терзавшую каждую частицу ее корчившегося, не чувствуя собственных движений, тела. И еще она отчаянно и безнадежно молила о чуде, которое спасло бы ее маленькую девочку от этих ужасных страданий.
Но, прежде чем безысходная темнота поглотила ее, она успела узнать, что даже эта последняя, предсмертная молитва не была услышана.
– Мама, – услышала она захлебывавшийся слезами голос Тасы, – мамочка, оно жжется… Мамочка, мне больно… очень больно…