На базаре к Мэро подходили индейцы, немпешные, спокойные, как старый Катультесе. Черноволосые неразговорчивые люди охотно велели нас к себе, в лес, угощали душистым какао, блинами, испеченными на костре, ломтиками наперченного сладковатого мяса, плодами манго и вяленной рыбой. Иногда мы оставались в индейских домах на ночь. В тьме полыхали костры, освещали золотисто-бронзовые фигуры юношей; девушки в белой одежде, пошатываясь, тихо пели печальных песен; утром кто-то из юношей провожал нас к “замку”, переговаривал с сеньорой Роситой несколькими фразами и исчезал. Со временем я понял, что среди индейцев у хозяйке “замка” было немало родственников.
Случалось, мы и сами, без провожатых, углублялись в сельву, шли, пробираясь сквозь заросли, аж пока не заканчивалась тропа, протоптанная людьми. В ветвях прыгали чудные попугаи ара, неуловимые колибри стайками порхали над нами и погружались в гущу, преисполненную шороха, птичьего вопля; на деревьях забавлялись обезьяны, издалека замечали нас, смолкали и прятались в густых кронах. Мэро все время куда-то исчезала, пряталась в кустах и не обзывалась, беся Рыжего Зайца. В ответ на его угрозы больше никогда не брать ее на прогулку, она заливалась смехом. Девчушка ничегошеньки не боялась, джунгли были ее родным домом. Мэро могла спокойно подойти к дереву, которое называлось “пало санто”. Его стволе аж кишел вишневыми муравьями, кровожадными созданиями, которые люто бросались на человека. Даже трава не росла под этими деревьями. Все обминали их десятой дорогой, а Мэро хотя бы что — подбежит, похлопает ладонями по мягкой коре, и как только из ствола, из всех щелей высыпят муравьи, с хохотом отскакивает назад.
Дважды на неделю старый Катультесе будил меня и Рыжего Зайца до восхода солнца, и мы отправлялись рыбачить: садились в узкую остроносую лодку, в молоке тумана плыли по Вачуайо. Потом заворачивали в дремотный залив. Катультесе зажигал факел, мы тихо брели вдоль берега, сжимая в руках короткие остроги, следя, не промелькнет ли в воде, как тень, спина сома…
Постепенно удивительный чужой мир все меньше казался мне пасмурным и неприветливым. Он раскрывайся исподволь, как те ночные цветы, которые попадались на берегу реки, на опушке. Днем я проходил мимо и не замечал их, а с наступлением сумерек цветы просыпались и поражали сказочной красотой.
С отцом я виделся нечасто. Он появлялся в “замке” весь в грязи, небритый, одежда на нем свисал тряпьем. Отдыхал двое—трое суток, и снова — в джунгли. Работы у него хватало. Мой отец — главный эксперт Комитета продовольственных нужд при ООН. В начале нашего XXI столетия количество населения земного шара быстро возрастает. Это каждому школьнику известно. Но не все знают, сколько ныне забот в ученых, у специалистов-природоведов. Они бьются, чтобы отыскать на планете, как говорит отец, “новые закрома с продовольствием”. Ищут не только на земле — и под землей, и в морях-океанах, даже в атмосфере. Отец считает, что сама природа проявила большую мудрость, создав джунглям славу недоступности, будто предугадала, что люди когда-то скажут ей за это большое спасибо. Ведь природа будто придержала в запасе настоящие сокровища, не дав растранжирить их преждевременно. Теперь настала очередь и этого, нетронутого до сих пор, “запаса”. Моему отцу выпало возглавить исследовательскую группу, в начале лета прибывшая в городок Пэри. Отсюда экспедиция начала обследование тропических лесов, изучая районы сельвы на юг от Вачуайо, где еще не ступала нога человека.
Отец взял меня с собой. Год назад наша квартира в Комсомольске-на-Днепре опустела. Моя мать была океанологом, принимала участие в сооружении первой на планете подводной колонии в Атлантике и погибла во время страшной катастрофы, которая произошла на пятикилометровой глубине. Вулканический взрыв уничтожил людей и все подводные сооружения Экспериментальной глубоководной базы, или ЭГБ-1, как ее называли.
Узнав о своей продолжительной командировке за границу, отец не отважился оставить меня самого в доме, где поселилась грусть. Я рад был далекому путешествию в неведомые края и, готовясь в дорогую, долго водил пальцем по карте Латинской Америки, ища загадочную страну Сени-Моро. Отец объяснил мне, что это напрасная работа: молодая республика совсем недавно добилась независимости, на географические карты ее еще не успели нанести. Сени-Моро на языке одного из старых индейских племен означает “Земля векового леса”.
…После обеда сеньора Росита забрала Ержи и повела в дом. Малая Мэро показала нам язык и попрыгала на одной ноге за ними вслед. И мне, и Жаку не терпелось узнать, кто же она, эта зеленоглазая девушка, как и почему оказалась в “замке”. И мы притворялись, что нам это безразлично. Побродив по парку, рванули к реке. Отвесная покрученная тропа вела вниз, на песчаный берег.
Рыжий Заяц неожиданно воскликнул:
— Катер! Взгляни, какой странный катер!
Неподалеку от песчаной косы из-за стены деревьев выплывала белая яхта. Это была настоящая, теперь уже редкость, моторно-парусная яхта, а не обычный катер или лодка-вездеход на воздушной подушке. У нас на Днепре такие старые суденышки случаются нечасто, их еще изредка водят те упрямые чудаки, которые никак не могут смирится с мыслю, что паруса, лопастный винты, деревянная палуба давно отошли в прошлое. И я также среди “чудаков”. Мне перехватывает дыхание от хлопанья парусины на ветру, от упругого дрожания туго натянутых вантов, от запаха нагретой солнцем смолы и краски. Летом, во время школьных каникул, я с ребятами охотно готовил “Чайку”, что давно считалась “ветераном” городского яхт-клуба, к новым рейсам. Мы ходили на яхте вплоть до Черноморского побережья, в Одессу, Очаков, в Скадовск. В море нас играючи опережали электроходы и гидрокаюты, возле борта парусника выныривали прозрачные подводные гондолы и, как те летающие рыбы, проносились в воздухе над волнами, чтобы через миг снова исчезнуть в глубинах. И мы никому не завидовали. Большая премудрость в наше время — подводная гондола, в ней любой бездельник сумеет путешествовать и под волнами, и над водой — сиди себе сложив руки, дремай, все сделает за тебя автоматика. Другое дело — напрягать мышцы возле парусов, своими руками запускать мотор, ощущать босиком тепло влажной палубы, вдыхать соленые брызги…Настоящее наслаждение!
Желтоватые волны Вачуайо баюкали стремительный корпус со скошенной впереди рубкой. Слепяще сияла латунь иллюминаторов, посылая в гущу берега солнечные зайчики. Паруса были свернуты, доносился тихий стук двигателя. Яхта медленно обминала косу.
Мы помчались вниз, к воде. Рыжий Заяц кричал, что есть сил, я вторил ему, тоже не жалея глотки. За нами бежал косматый Приблуда, стараясь ухватить то одного, то второго за бедра.
На корме яхты стоял высокий худой мужчина, рассматривал в бинокль “замок”. Услышав наши восклицания, он порывисто повернулся. Я хорошо разглядел сухое, загорелое, уже немолодое лицо с тонкой полоской серебристых усов.
За кормой закипела, вспенилась вода, суденышко набирало скорость. Мужчина с биноклем улыбался, махал нам пробковым шлемом, седой волосы шевелил ветер. За минуту яхту заступили густые заросли берегового папоротника, лишь верхушки мачт еще некоторое время виднелись над зеленью. И вот исчезли и мачты.
— Странный катер. А красивый, правда же? — проговорил Рыжий Заяц. И прибавил: — Могу поспорить, что она прибыла на этом катере.
— Кто — она?
— Та девушка, Ержи.
— Это не катер. Яхта… А почему ты так думаешь?
— Потому что пассажирский самолет прибывает сюда один раз в десять дней. Она не могла прилететь. Ержи приплыла на яхте, а сеньор Аугустино встретил ее на берегу.
Мы смотрели в ту сторону, где исчезло суденышко.
На песок накатилась запоздалая волна, лизнула ноги и снова отползла в реку. Мог ли я подумать в те минуты, что очень скоро развернутся удивительные события, которые столкнут меня с седым незнакомцем с яхты и принесут столько неожиданностей и тревог?
Глава IIПЕСНЯ СТАРИКА КАТУЛЬТЕСЕ
Поднимаясь по тропе к “замку”, мы еще раз, сверзу, увидели яхту, ее белый корпус уже маячил на широком плесе реки. Судно плыло по течению, быстро исчезала вдали.
Косматый Приблуда увидел старого Катультесе, радостно замахал хвостом и побежал к нему, забыв о нас. Индккц стоял над обрывом. Он пристально смотрел на реку, туда, где яхта виднелась уже маленькой белой черточкой.
Недвижимая фигура Катультесе казалась вычеканенной на бриллиантовой голубизне неба. Он не обращал внимания на Приблуду, который ластился к нему, становился на задние лапы. Солнце светило в лицо, и старый держал ладонь возле глаз, смотрел на реку, не отводя взгляда.
Услышав наши шаги, Катультесе оглянулся, морщины вокруг глаз разгладились, но не сложились в знакомую нам улыбку. Старик взял меня за плечи, повернул к дому и легенько подтолкнул, быстро и негромко сказав несколько слов на своем языке.
— Чего же ты стоишь? — пришел в изумление Рыжий Заяц. — Он говорит, что из джунглей возвратился твой отец…
Дальше я уже не слушал, помчался через парк.
Отец сидел на веранде. Выпрямив ноги в тяжелых шнурованных ботинках, он держал между коленями сифон, цедил содовую и пил маленькими глотками, бросая у рот кусочки льда. Сквозь распахнутую рубашку на спине видно было загорелое тело, на широкой розовой царапине белела наклейка из пластыря. Синие штаны, полинявшие от воды и солнца, давно потеряли свой цвет, были еще и подраны в нескольких местах — он их так-сяк залатал грубой нитью. Одежда на отце имела именно тот ужасный вид, от которого сеньоре Росите каждый раз делалось плохо. Отец еще не успел переодеться и побриться, густой шапкой волосы падали на глаза, которые поблескивали весело, без наименьшей усталости — будто он только что возвратился из прогулки.
Я нерешительно остановился возле веранды, заметив там незнакомого мужчину. Он примостился в уголке. Сквозь зелень, которая заплетала веранду, пробивалось солнце, светлые пятна падали на его лицо. Отец, видно, продолжал разговор: