Кто-то, нетерпеливо ждавший своей очереди, втиснулся в яйцо, оттолкнув меня от кабинки.
Я пошел к выходу, раздумывая о своей единственной и неразлучной на всю жизнь подруге. Не было случая, чтобы после нашего разговора по телефону я почувствовал бы себя счастливее или хотя бы бодрее.
Я уселся в «Ниву» и тихонько отъехал от морвокзала. Надо было где-то поужинать. Дома ничего нет да и быть не может. Я вспомнил теплую, гнилостную сырость выключенного навсегда холодильника и решил ехать в ресторан.
В этот момент я увидел идущую по тротуару Анну Мурадову. Я узнал ее сразу, хотя разделяло нас метров пятьдесят.
Шла женщина, не спеша и мило размахивая сумкой на длинном ремне. На ней был традиционный туркменский наряд – платье «куйнек». Этакое среднеазиатское «макси». Но во всем ее облике было какое-то удивительное плавно-ленивое изящество.
Я выключил скорость, и машина бесшумно догнала ее. Я тормознул, высунувшись в окно:
– Не нужно прокатить?
Она подняла голову, всмотрелась в меня и засмеялась:
– О-о-о! Вы что, по вечерам подрабатываете как таксист?
– Да, среди интересующих меня женщин.
– Нет смысла занимать вашу машину, – сказала она с усмешкой. – Тут ходьбы до дома пять минут.
– А вы что, с работы? – спросил я.
Она кивнула.
– Идемте куда-нибудь вместе поужинаем. Я с утра во рту не имел еще той самой пресловутой маковой росинки. Где у вас можно поесть?
Она пожала плечами:
– Если честно сказать, то я просто боюсь наших душегубов с поварешками. Но если невтерпеж, можно пойти в ресторан на морвокзале. Это надо объехать вокруг здания.
– Садитесь, – распахнул я дверь.
Она уселась в машину, и я на крутом форсаже, как гонщик, описал дугу вокруг двухэтажного морвокзала.
Около плохо освещенных дверей с вывеской «Ресторан» мы заперли машину к, распахнув двери, оказались в здании.
– Прекрасно…
В полупустом зале какие-то подвыпившие люди громко разговаривали, а магнитофон вполголоса хрипел что-то хард-роковое.
Мы уселись за свободный стол, посмотрели друг на друга. Глаза у нее сейчас были светло-синие. Это было видно, несмотря на густой полумрак ресторанного интима. Она повесила сумочку на спинку стула и спросила меня:
– А почему с вами не приехала жена?
Я развел руками:
– Проблема бытовой неустроенности.
Она покачала головой и одновременно просто и как-то очень настойчиво поинтересовалась:
– У вас хорошая жена?
– Да! – воскликнул я готов но. – Нас объединяет общее чувство любви к ней.
Она засмеялась.
– Вы что, жалуетесь на жену мне?
Я не успел ответить, поскольку появился опухший толстый официант и спросил:
– Что будете есть?
– А вы нам дайте меню, – попросил я.
– А зачем? У нас все равно есть только шашлык «Дружба».
– Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть?
– Так полагается. Шашлык «Дружбу» будете?
– Будем, – обреченно согласился я. – Дайте нам четыре шашлыка «Дружба». Кстати, а почему «Дружба»?
Официант развел короткопалые ручки и показал на пальцах:
– Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины – дружба.
– Коньяка и минеральной воды! – крикнул я ему вслед.
Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул – вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко:
– Ну, как впечатления на новом месте?
– Трудно сказать… Сегодня ходил к начальству представляться.
– И как прошло?
– Да трудный дядя здешний ваш Первый…
Анна вздохнула.
– Он несчастный человек. У него тяжело, неизлечимо больна дочь. Если бы от меня зависело, я бы никогда не назначала большими руководителями несчастных людей. Они проецируют свою судьбу на подчиненных.
– Боюсь, мы тогда бы вообще не нашли руководителей, поскольку известно, все в мире несчастны.
– Что да, то да, – усмехнулась она. – Очень счастливых людей в поле зрения не наблюдается. Но есть откровенно, кричаще несчастные…
Я отрицательно покачал головой:
– Глядя на Митрохина, этого не скажешь. Мне показалось, что в нем живет готовность сделать несчастным всякого, кто не соглашается с его мнением.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Не торопитесь с суждениями. Мы живем в странном мире. Тут странная жизнь и странные люди.
– Да, я уже заметил, – сказал я. – У вас как в Сицилии – кого ни спросишь, никто ничего не знает, никто ничего не помнит.
Анна с интересом спросила меня:
– И вам ничего не удалось узнать за это время?
– У нас нет правильного направления. Зачем, например, ко мне приходил Пухов накануне своей смерти? Если бы это удалось понять, мы бы решили вопрос.
– Я думаю, что найти убийцу Пухова будет очень трудно.
– Я тоже так думаю, – согласился я.
Официант принес бутылки на подносе и тарелки с шашлыком, слабо украшенным соленым огурцом.
– Как же так, у вас, на краю субтропиков, нет никаких овощей? – спросил я его, пожав плечами.
– Откуда они возьмутся? У нас порог пустыни!
– Ежегодно область отчитывается о бескрайних садах, разбитых здесь, нескончаемых огородах, тысячах высаженных деревьев…
Анна усмехнулась:
– Если бы все это не было липой, мы бы давно жили в джунглях. А так все порог пустыни!
Официант буркнул:
– Я за это не отвечаю.
Повернулся, направился от нас.
– Спичек принесите! – крикнул я ему.
– Спички тоже дефицит, – сказала Анна.
– Я все время думаю о том, зачем ко мне приходил Пухов? – сказал я ей.
Мы выпили по рюмке коньяка и с удовольствием вонзились в шашлык «Дружба» – жесткий, переперченный, острый, похожий на любовь, неразделенную любовь.
Вернулся официант и протянул мне коробок спичек.
– Спасибо, – поблагодарил я его. Взял картонную коробочку и обратил внимание, что на этикетке все тот же Циолковский на фоне музея космонавтики в Калуге.
Я взял официанта за рукав, не давая ему снова покинуть нас, и спросил:
– Скажите, эти спички продаются везде в городе?
– Да нет, это нам на той неделе из Каспийского пароходства, из орса завезли.
– Скажите, а рыбинспектора Пухова вы знали?
Официант насторожился и осторожно высвободил свой рукав.
– Знал. А что?
– Он у вас на этих днях был?
– Вообще-то был, недели две назад.
– А после этого?
– Нет, не был, – твердо покачал головой официант.
В моей комнате – чистоплотное запустение казенного дома. Кочевая необремененность никакими приметами обжитости. Только белые занавески на пыльных окнах, отпертый чемодан в углу на полу и портфель-дипломат на столе. Кроме них, ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живет. Это нехорошо. Когда я вошел сюда несколько дней назад, под окном валялись засохшие листья с тополей – их еще с осени занесло сюда через неплотно прикрытую форточку. Форточку прикрыли, листья вымели, слегка протерли пыль, и я поселился.
А сейчас уже весна, преддверье лета!
Вернувшись домой, как я мысленно называл уже свою пристройку, я заварил крутой чай. И выпил его. Лег. Погасил свет.
Ладно! Теперь мне жить тут. Вряд ли жена примчится когда-нибудь, чтобы делить со мной радости синекуры. Она вообще-то человек стойкий, с юмором и трудностей никаких не боится, так она, во всяком случае, говорит… Но беда в том, что она не любит кататься как сыр в масле. Не пробовала наверняка. Наверное, она не ощущает себя в должной мере сыром. И у меня нет духа даже предложить ей это сказочное наслаждение. Ладно, бог с ней. Пока мне даже одному лучше… Обычно, доходя до этой мысли, я понимаю, что сейчас усну.
Что-то прошуршало под шкафом, я мгновенно пробудился. Как женщина, которая может спать во время артиллерийской канонады, но мгновенно просыпается, стоит только ее ребенку пошевелиться, – так и я во время сна ориентирован на едва слышные шорохи и царапанье.
Крыса!
Несколько секунд лежал я, представляя, как мерзкая хвостатая тварь быстро, бесшумно пролагает путь по комнате.
Я не считаю себя трусом и, увидев ночью подозрительные личности, идущие мне навстречу, хладнокровно решаю, как действовать. Но мысль о крысе вызывает во мне настоящую панику. Тварь эта вырастает в моем воображении до размеров доисторического животного. Не оттуда ли, из глубины веков, от наших пещерных предков, эта не поддающаяся контролю разума удивительная реакция? Ведь крыса – многократно уменьшенная, копия древнего ящера с его огромным мощным хвостом.
Прыжок! Вот она уже поверх стопки моих неразвязанных книг, оттуда – на письменный стол. Теперь она уже на уровне подушки, рядом со мной. Мысль, что между нами никакой преграды и ее колкая серая шерсть, костистые лапки или голый шершавый хвост могут сейчас коснуться моего лба, заставляет меня буквально похолодеть.
Так проходит несколько долгих неприятных минут. Но шорох больше не повторяется.
Крыса ушла.
3
Когда я вышел из дома, то увидел, что «Нива», которую я вечером припарковал под окнами, унизительно скособочилась на правую сторону. Оба правых колеса были проколоты. Я постоял на дороге в некоторой растерянности, бесплодно раздумывая о том, зачем и кто мог это сделать. У машины был жалкий вид, как у собаки с перебитыми ногами.
Я спустился вниз по улице до площади, и около приюта для стариков меня догнал похоронный желтый автобус. Я махнул рукой, и он готовно остановился. Я влез внутрь и подивился тому, что для маршрутного автобуса даже никто не постарался сделать нормальные лавочки поперек салона, здесь сиденья были как в обычном катафалке, вдоль бортов.
Странная жизнь. И надо было вписываться в ее реалии. Не спрашивая меня, водитель автобуса через несколько минут притормозил около здания прокуратуры. Все тут действительно знали друг друга.