– Как «кому мешают»? Женщина, подумай, что ты говоришь? Это ж до чего угодно они так могут дойти. Ну хорошо еще, если бы был легкий братский поцелуй – ладно, пускай. А взасос? Это мыслимо ли раньше было?
Бала со смехом заметил:
– А откуда вы знаете, как раньше-то было?
Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:
– Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать… Люди уже в автобусах целуются – а им «ну и что!».
Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?
– Вам звонили… – доложила Гезель. – Жена. Потом из обкома. Еще прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.
Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я еще мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.
– Есть чай. – Гезель включила свет, было уже сумрачно. Я внимательно посмотрел на нее. Под моим взглядом Гезель не прошла – скорее проплыла к двери, обтекаемая, невесомая в ватной полноте кокона. Было ясно, что очень скоро я лишусь одного из самых надежных своих помощников. – Прокурор бассейна в принципе одобрил закрытие установки…
– Точно, – Бала кивнул.
Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. По тому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдет в прокуратуру.
Так и было.
В коридоре послышались шаги.
– Это Эдуард Гусейнович, – предупредил Бала.
Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался – на нем был новый с иголочки костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.
– Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил… – В конфликте с Кудренатых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.
– Кто мог это сделать?
– Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин – пустое место… Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что – «уволить»! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.
Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.
– Я позвонил на тот берег… – начал он. – Они допросят команду парома – может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм – мог остаться запах карбида или сам химикат. – Он достал платок, тщательно продул нос. – Когда паром вернется, произведем повторный осмотр.
Бураков был, несомненно, профессионалом в своем деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры – не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортер, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они с тайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал одышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжелых дорогих переплетах – Светоний, Эразм Роттердамский, Платон… «Пойду на пенсию – буду читать…» – пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.
– Несколько человек я послал на пристань, – продолжал Бураков. – Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе – видели что-то либо слышали. Я думаю – это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий… Опыты!
Я не стал его разочаровывать: «Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!..»
Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удается найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки – важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.
Гезель ушла. Один за другим поднялись Цаххан Алиев и Бураков. Агаев все сидел, время от времени поправляя острую стрелку на костюме. Ожидал ли он, что я проявлю интерес к его экипировке?
Наконец поднялся и он.
– Готовится большая общесетевая операция на море. Дату сообщат в последнюю минуту в запечатанном конверте…
– Вот как. – Предупрежденный Сувалдиным, я не проявил особого любопытства.
– …Будут задействованы водоохранные суда, вертолеты. Весь личный состав… Удар нанесем крепкий и неожиданный.
– В ближайшие дни?
– Я думаю, недели через полторы…
«Начальство успеет отыграть торжества…» – подумал я.
– А план операции?
– Мне как раз и надо сегодня согласовать его с генералом Эминовым…
Я взглянул за окно, было совсем темно.
– Эминов пригласил к себе. Вместе с Лорой. Лорка и его жена какие-то там родственницы…
Он объяснил свое появление в парадном костюме и заодно предостерег.
– …И еще. Меня пару-тройку дней не будет. Поеду по участку. Так что – связь с Бураковым… – Он простился, не подав руки.
Пятиэтажный, хрущевской застройки, дом стоял в самой глубине двора. Я поднялся по незнакомой, плохо освещенной лестнице. Дверь была не заперта. Меня ждали. В крохотную прихожую падал свет, проникавший сквозь короткое колено узкого коридорчика.
Анна вышла навстречу, загородив свет. Я не видел лица, висок ее оказался рядом с моими губами, я поцеловал его вместе с жесткой прядкой волос, а моя рука невольно ощутила сильную упругую грудь, закрытую тяжелой гладкой материей. Анна подняла голову, с минуту, а может, всего секунду мы стояли, прижавшись друг к другу, дрожа, – покорные, даже печальные перед стихией, которая нами теперь распоряжалась.
Нас закружило. Не разъединяясь, не говоря ни слова, не разнимая рук, мы вошли в комнату. Против двери стояла тахта; не отпуская друг друга, мы лихорадочно-быстро стали раздеваться. Я ощутил под ногами мягкий туркменский ковер. Свет погас.
– Милый-милый-милый… – вполголоса бессвязно повторяла Анна.
Потом мы лежали молча, мысленно прогнозируя возможные последствия происшедшего.
Никогда в жизни у меня не было коротких связей. Я всегда принадлежал человеку, с каким делил ложе, и чувствовал себя виноватым перед женщинами, с которыми раньше был близок.
Оказали ли на это влияние позднее созревание или полная сексуальная непросвещенность моего поколения? Что мы знали? Рассказы о шпанских мушках, которых никто никогда не видел, но которые якобы все сильно облегчали, если подложить их в еду или питье. Долгое время над моим сознанием, как и у других десяти-двенадцатилетних пацанов, висела страшная угроза «склещивания» – соединения «намертво» с девочкой во время близости. Впереди маячила полная безвыходность, поскольку разъединиться в таких случаях можно было единственно только с помощью ванны и парного молока. Но если с ванной еще все в общем было ясно, то полностью непонятно – как бы мы попали в нее и как достали необходимое количество молока…
– Не спишь? – спросил я.
– Нет. – Она смотрела перед собой, в потолок. – Я думаю, как все осложнилось теперь для нас обоих.
– Но вы с Эминовым разошлись?
– Официально? Нет, он не дает мне развода. Боится, чтобы это не отразилось на его карьере.
Я повернулся и ощутил ее нежное, крепкое бедро. Анна освободилась от моей руки, повернула голову. Жесткая копна волос снова упала мне на плечо.
– Милый-милый… – Ее горячие губы коснулись моей ключицы. – Милый-милый…
Поздно ночью мы пили на кухне зеленый ароматный чай и говорили обо всем, кроме того, что касалось нас самих.
Я рассказал, что прокурор бассейна в принципе одобрил запрет на пользование пусковой установкой.
– Надо ждать: вот-вот появится комиссия из Москвы!..
Она улыбнулась невпопад – чему-то, что теперь было между нами, погладила меня по руке.
– Все равно все обернется против Сувалдина и тебя. За Кудреватых можно не волноваться. Он – Герой Труда. Комбинат всесоюзного значения. Считается, что работает на оборону. Директор откупится! Так уже бывало. Я ведь местная, знаю. Откупится и на этот раз.
– Чем? Сажей?
– Зачем сажей? Красной рыбой! – Она взяла мою руку и неожиданно поцеловала. – Самое ценное в наших краях – чего нет нигде: это зеленое море, красная рыба и черная икра… – Она почти слово в слово повторила то же, что и Сувалдин.
– Сейчас начнут готовить операцию на море…
– И после набьют холодильники осетровыми?
– Ни в коем случае! Браконьеры, перекупщики, снабженцы получат задание начальства и сами все принесут. А когда откупятся, для виду будет устроена облава. С катерами, с вертолетами. Только ловить будет некого… Это каждый год повторяется… Помню, в доме у Эминова в это время всегда появлялись огромные чаны. Икра, осетрина… В день рождения все это подавалось. Вместе с сайгаком…
– А сайгак откуда?
– Твой сослуживец Эдик Агаев за несколько дней до юбилея возьмет служебную командировку в горы…
– Он уже предупредил меня об отъезде… Что это?
В углу что-то тихо зашуршало, я прислушался.
– Ты чего? – спросила Анна.
– Тш-ш!
– Боишься мышей?
– Панически. Особенно крыс!
– А я котов. – Анна засмеялась. – Наверное, в другой жизни я сама была мышь или крыса…
– А знаешь… – сказал я. – В этом году все будет иначе. Я смешаю им карты…
5
Бала ждал во дворе.
Позади хлопнула дверь – это был Хаджинур. Я окликнул его:
– Домой?
– Да нет. – Он прикурил. На Хаджинуре была все та же кожаная куртка и брюки, раструбом спускавшиеся на мягкие сапоги. – Надо пройти по пристани, там вечерами предлагают краденое.
Кто-то позвал его: из дежурки выкатилось сразу несколько человек.
Я отошел.
Под деревьями было уже темно – несколько магнитофонов крутили один и тот же модный шлягер, который я слышал в машине Сувалдина: «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас…»