– Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.
Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губу. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование – это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.
Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.
Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: «Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы».
Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты – шляпа, бинокль и костыли – находились рядом.
– Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал…
Он принадлежал к той категории людей, чье слово превращается в проповедь.
– Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплаваю щих… «Рыбы нет – потому что ее съели птицы!» Или: «Лещей съели бакланы…» Но подумали бы – может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..
Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.
– Это докладная Сережи. Вернее – копия. А это… анонимное письмо. В нем написано, что я… автор книги в защиту рыбоядных птиц… отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность…
Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.
– Докладную я возьму, – сказал я. – А заниматься анонимкой у меня просто нет времени…
– Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить.
– Спустите ее в унитаз.
– Можно? – Он обрадовался.
Я поднялся.
– Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на берегу…
– К сожалению.
– Я понимаю, – с горечью сказал он. – Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!
– Тут водятся фламинго? – Последний раз я видел их еще школьником – в зоопарке.
– И не только они… – Он указал на фотографию на стене. – Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.
Я задержался.
Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно – головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи…
– Знаете, что я подумал? – сказал Сувалдин. – Лучше ей висеть в вашей экологической прокуратуре… – Он, конечно же, был фанат. – Она всегда будет напоминать вам о защите слабых! Увозите!
Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.
– Потом… Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?
– Двадцать восемь. Можете не считать.
Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?
Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?
«…Я убедился и том, – писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу… Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.
Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 – 5 калад по 2000 – 5000 крючков, которые круглосуточно и круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 – 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.
В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.
Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 – 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре – октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 – 500 килограммов рыбы.
«Ездоки», по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 – 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.
Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларгимов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.
Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.
Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 – 35 рублей и 3 – 4 килограмма осетрины…»
Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам…
– Спрашивают Балу. – Гезель открыла дверь в кабинет. – Вы сможете принять?
– Пригласите. – Я положил докладную Пухова в папку. – Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.
– Вызывали? – Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. – Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи…
– Здравствуйте. – Я усадил его за приставной столик против себя. – Ничего, что мы попросили вам приехать в середине дня? Вам это удобно?
– Ничего. – Он для солидности надул губы, – они казались тоже черными от загара, нагнул голову к плечу. Вообще держал себя не очень уверенно.
– Давно исполняете обязанности начальника участка? – спросил я.
– Порядочно.
Что-то в его голосе, в том, как он стеснен, меня смутило.
– Сколько?
– Две недели. Вообще-то я работаю электромонтером.
– А кто начальник участка?
– Сабиров. Его тоже вызвали, он сейчас придет.
Все стало на место. Я мог рассчитывать на то, что замечу малейшее его затруднение с ответом. Так и произошло.
– Баларгимова знаете?
– Да.
– Много лет?
– С год или два… – Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.
– Кем он работает?
– Проведен как электромонтер первого разряда.
– А в действительности?
– Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля…
Я усомнился – ориентируясь только на интонацию Рахимова.
– Существует такая должность?
– Вообще-то нет, но…
– В чем его обязанности?
– Он должен обходить или объезжать участок магистрального телефонного кабеля… – Рахимов снова был не уверен. – Проверять трассу. Предупреждать, чтобы не производились земляные работы, где проходит кабель…
– Вы видели его на работе?
Он помялся:
– Трасса большая!..
– Видели или нет?
– Не видел.
– Чем можно это объяснить?
– Не знаю. Может, это лучше Сабиров знает.
– В конторе вы Баларгимова видели?
– Несколько раз. Он приходил к Сабирову.
– Зачем?
– Этого я не знаю. Может, зарплату получал.
– Вы сами выдаете зарплату?
– Да.
– Вам приходилось платить Баларгимову?
– Сабиров сказал, что сам ему отдаст. Взял себе платежку и деньги.
Мы подошли к выяснению весьма щепетильного для Рахимова обстоятельства.
– Две недели, как вы исполняете обязанности… В табеле Баларгимову ставите рабочие дни?
На моих глазах он почернел еще сильнее, а в щелочках глаз появились красноватые прожилки.
– Да. – Рахимов колебался. – Сабиров приказал ставить ему рабочие дни. Я ставлю…
В приемную кто-то вошел, о чем-то спросил моего секретаря. Рахимов обрадовался:
– Вот и Сабиров! Он знает…
Начальник связи – седой узкоплечий человек с тонкими губами и землистым лицом – оказался крайне неудобным свидетелем.
Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.
Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производ – ственную деятельность Восточнокаспийскнефтегаза. Наконец я принужден был ограничить маневренность моего собеседника.
– Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак… Как оплачивался труд Баларгимова?
– По часовой тарифной ставке – сорок и четыре десятых копейки…
– Что это составляло в месяц?
– По-разному, – он заговорил чуть быстрее. – Шестьдесят и восемьдесят рублей…
– Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..
– Обязательно.
– Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?
Сабиров не мог припомнить.
– Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?
– Он работал полный день, как все.
– Должен он был ежедневно являться в контору?
– Нет.
– Вы все равно ставили ему рабочий день…
– Да.
– И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни… Почему?
Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.
Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.