Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжать сидеть.
– Могут меня исключить из партии? – спросил он неожиданно. – И даже отдать под суд?
– Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, – это хищение.
– А если меня к этому принудили?
– Кто? Назовите!
– Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! – Он смотрел зло. – Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться… Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом… А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!
– Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?
– Бураков тоже знал. А приказал не он. «Баларгимова оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди». – Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. – Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?
На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.
Прозвенел телефон.
– Простите: у вас нет Эдуарда Гусейновича? – Женщина почему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.
Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена – стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей. Уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.
Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными – встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки – то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.
– Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, – сказал я.
– А кто со мной говорит? – спросила Агаева.
Я назвал себя.
– Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна…
Я знал эту школу:
– И моя сестра там училась.
– Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома…
При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.
– Почему вы никогда к нам не зайдете? – спросила жена Агаева. – Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.
Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру. Раздумывая, я вышел в приемную.
– Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Халиловой. Скоро буду.
На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи – они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.
– Идете? – Я показал во двор.
Он покачал головой.
За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрестку.
Их появление здесь показалось мне не случайным – между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.
Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход – транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.
Я подумал: «Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!»
– Вы Римма Халилова? – Я представился.
Ее первое желание было – удостовериться, что никто нас не слышит.
Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это ее не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Все становилось известным – приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всем говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.
– Проходите.
В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется в доме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла – все миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.
– Садитесь, – предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.
– Спасибо. – Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. – В свое время вы жили на даче Баларгимова…
– Ах, это… – Она не испытала смущения.
– Долго вы жили там?
– Всю осень. С мужем я разошлась. Он жил здесь, а я с дочкой у Баларгимовых. Потом он уехал на родину, к родителям, – я сюда перебралась.
– Вы давно знаете Баларгимова?
– Я с его сыном – Миришем – вместе училась. Потом, в классе шестом, их посадили. Пятерых. Все из нашего класса. Они дочку завуча изнасиловали, а она пожаловалась…
– Баларгимов часто приезжал на дачу?
– Да нет. Раз или два в неделю…
– Вы помните, когда сожгли рыбнадзор? Вы в тот день были здесь или на даче?
– Днем на даче. С дочкой. А к вечеру Садык нас домой привез.
– Баларгимов в тот день выпивал?
– Он всегда поддатый…
– А еще кто с ним выпивал? Помните?
– Адыл. Еще кто-то… Дурачок этот – Бокасса. Все – с поселка. У них в тот день неприятность случилась – лодки сожгли! – Халилова засмеялась, подтвердив мою догадку о ее характере – бесхитростном и отходчивом. – Рыбнадзор – с моря, милиция с суши. Привезли канистры с бензином. Они и заполыхали.
– Много лодок?
– Три или четыре.
– А как Баларгимов об этом узнал?
– Мы как раз ехали мимо метеостанции, а тут мужики эти…
– Баларгимов ездил к лодкам?
– Нет, послал дурачка на велосипеде.
– Бокассу? – Я вспомнил следы велосипедных покрышек на берегу недалеко от места убийства Пухова.
– Ну да. Он вернулся, подтвердил. Садык ему не поверил, договорился с Адылом, что тот сходит… Пообещал бутылку.
Показания обрастали подробностями.
– Адыл пошел?
– Да. А Садык послал кого-то за водкой. Потом Адыл вернулся. Сказал: там одни угли. И компас привез.
– А Баларгимов?
– Он не показал сначала, что расстроился. Тут водку принесли, выпили… Садык сказал – за эту лодку надо бы сжечь и милицию, и рыбнадзор. «Платишь-платишь – и никак не выплатишь… Все мало!»
– До этого Баларгимов говорил, что дает взятки милиции и рыбнадзору?
– Все и так знали! – Халилова вздернула плечи, грудь ее поднялась. Почему же они к нему приезжали? Пьянствовали! Машины ставили у магазина, Мириш их охранял.
– Вы получали какие-нибудь подарки от Баларгимова?
Она задумалась.
– Да нет. Как-то дал на платье. Еще – икру, конфеты. Пару раз съездили в кафе «Сахиль»…
Взгляд ее прошел по кукольному ряду. Игрушечные модницы из картонных коробок – в шляпках, в черном кружевном белье, в боа – смотрели на нас. Я опять почувствовал себя Гулливером, боящимся неосторожным движением причинить боль крохотным созданиям.
– …Можно сказать, подарков не было.
– Баларгимова там знали, в «Сахиле»?
– Он пользовался их холодильником. Там молоденький официант – Уктем… Баларгимов оставлял у него рыбу для начальства…
Мир тесен. А восточнокаспийский – ну просто сжат. До размеров малогабаритной квартиры.
– У вас в доме нет вещей Баларгимова?
– Есть. – Не вставая, Халилова нащупала под креслом что-то тяжелое. Перегнулась, держа в обеих руках, поставила на стол.
– Адыл привез с места, где сожгли лодку…
Я увидел компас, которым пользуются рыбаки, – ориентированную по странам света плавающую, как домашний гриб в банке, большую черную шайбу. Колыхнувшись, она почти мгновенно заняла снова горизонтальное положение.
– Откуда он у вас?
Халилова объяснила:
– Я положила в хозяйственную сумку, он так и остался.
– После того вы сразу уехали из поселка?
– Нет! Купили еще водки. Потом еще. Еле угомонились! Всю дорогу гнал, как сумасшедший. Я просила: «Высади нас! Ну, мы погибнем, а ребенок-то за что?!»
– Баларгимов заезжал куда-нибудь?
– Только в водную милицию.
– В милицию? – Я подумал, что ослышался.
– Ну да! Кричал там на весь двор: «Убью Буракова!»
– А потом?
– Мы с дочкой остались в машине, а он побежал наверх, на второй этаж. Стал бить ногами в дверь и орать: «Где Бураксв? Где Цаххан Алиев? Сейчас они у меня узнают, как брать деньги и сжигать лодки!..» Его еле оттуда выкинули.
– Кто? Помните?
– Дежурный…
– И что Баларгимов?
– Метался, как бешеный! Готов был любого разорвать, уничтожить.
– Кому-нибудь еще грозил?
– Мазуту. «Это его работа! Его и Цаххана!»
– А дальше?
– У детского сада, на углу, остановил – мы вышли. Он всегда обычно высаживал меня раньше, чтобы соседи языки не чесали…
– Что-нибудь сказал?
– Да. Мне, говорит, надо еще сказать кое-кому пару слов…
– У него было что-нибудь с собой в машине? Ружье, нож?
– Ракетница. Он всегда ее с собой возит. И канистра с бензином… – Она словно задним часом ощутила предвестие недалекого уже преступления. – Что-то меня всю трясет!
– Много времени прошло после того, как вы вышли из машины и начался пожар?
– Минут двадцать.
– Вас допрашивали на следствии?
– Нет.
– А вы связывали поджог с угрозами Баларгимова?
Она взглянула мне в глаза.
– Связывала. Но старалась не думать. У меня дочь!
– Гусейн не звонил? – в первую очередь спросил я у Гезель. Мне крайне необходим был следователь: один я ничего не успевал.
– Я сама ему позвонила. Отвечала соседка. Гусейн на больничном, поехал на три дня к отцу, в деревню, «нервы лечить»… Не связался ни с вами, ни со мной.