– Вы не поедете на поминки? – В мою сторону повернулось
добродушное русопатое лицо одышливого Буракова.
– Некогда. Надо идти работать.
– У меня тоже работы по горло. Но надо и о семье думать. – Серые глаза смотрели обидчиво. – Со всеми может случиться… Вы ее не допрашивали? – Он показал головой на вдову.
– Нет пока.
– Ей надо прийти в себя…
Я прошел по аллее, прежде чем спуститься вниз, к машине. Кладбище было совсем не похоже на места погребения того берега. Выжженный солнцем безлюдный азиатский мазар, куда приходят только во время похорон и на котором в другие дни не встретишь ни единой души.
Народ быстро расходился. Отсутствие деревьев, зной делали свое. Музыканты спешили. Им предстояло повторение печальной программы. Что-то быстро глотая на ходу, они собирались у машины, разом поблекшие, в заношенных черных галстуках и пыльной обуви.
У ворот я снова увидел своих. Карабинеры возвращались в отделение. Бураков, руководители рыбинспекции, ехавшие на поминки вместе с родственниками, садились в похоронные автобусы, выполнявшие на этот раз свои прямые функции.
Верный себе, начальник милиции Агаев, за неимением равных по званию, сел в «Волгу» один.
Рядом с «Нивой» Хаджинур Орезов разговаривал с белобрысым высоким парнем в капитанской куртке. Я подошел, и Хаджинур, церемонно поклонившись, сказал:
– Товарищ прокурор, разрешите представить подведомственный морской состав. Миша Русаков – капитан водоохранного судна «Александр Пушкин».
Я протянул руку.
– Вы мне и нужны. Завтра с утра я хотел выйти в море, посмотреть окрестности…
Русаков мазнул ладонью по белым смешным усам, подчеркивавшим его молодость.
– Завтра в восемь «Александр Пушкин» готов вас принять.
Он скромно отошел, а мы с Хаджинуром сделали еще не сколько шагов к воротам.
– Много людей… – заметил я.
Мое внимание внезапно привлекла молоденькая женщина в черном; она стояла ко мне спиной, но мне показалось: я узнал ее.
Я чуть замедлил шаг, задерживая Орезова. В этот момент женщина обернулась.
Я не ошибся. Это была она, та, которую я видел вместе с убитым Пуховым накануне его гибели.
– Много вдов… И совсем молодых. – Я незаметно показал на нее Орезову. – Не знаете, кто это?
– Ну, эта – еще только без пяти минут вдова! Муж ее пока жив… Его приговорили к расстрелу за убийство и поджог рыбинспекции!
– Это жена того браконьера, который…
– Ну да! Умара Кулиева!
Почувствовав, что за ней наблюдают, молодая женщина подняла глаза – безразличный взгляд ее безучастно скользнул по мне. Кулиева словно видела меня впервые. Еще через минуту, не оглядываясь, она уже шла к воротам.
2
Море было неспокойно. Спускаться на борт водоохранного судна «Александр Пушкин» пришлось по стальной лестнице, приваренной к причалу. Ветер рвал куртку. Хаджинур с Цахханом Алиевым следили с палубы,»как я разворачивался, стараясь нащупать ногой очередную перекладину.
– Похоже на полосу препятствий! – заметил я, присоединяясь к ним.
– Не помешаю? – Начальник рыбинспекции пытливо взглянул на меня. Рябоватое лицо было настороженно. – Узнал, что вы едете на Осушной, решил примкнуть…
– Странно только – я никому не называл конечного пункта…
– А у нас так. Вы еще только подумали, а на Берегу уже известно. С другой стороны: где еще искать Мазута, если не у прокаженного Керима?
Пенсионного вида старослужащий в форменных милицейских брюках, промасленной телогрейке и шапке-ушанке сбросил швартовы, начальник рыбинспекции ловко втянул их, закрепил на носу и корме. Цаххан Алиев был, в сущности, еще молодой крепкий мужик, которому не всегда удавалось сдержать свои первые и наиболее сильные эмоции.
Я поднялся на мостик к Русакову.
– Товарищ капитан дальнего плавания…
Он не дал мне договорить, поправил смешные, как у моржа, совершенно белые усы.
– Я не дальнего плавания, я малого плавания капитан. Но любой подтвердит – кто на Хазарском море не плавал, тот не моряк. У нас четыре сопли на погон зазря не получишь. – Он показал на свои узкие погончики, пересеченные сломанными золотыми полосками нашивок.
– Просто для меня всякое плаванье дальнее, если выходим из порта, Миша, – сказал я.
Мы двинулись по изумрудно-зеленой воде. Ветер стих. Повсюду виднелись колонии водорослей, вырванных ночным штормом. Донная трава – любимый корм глупой здешней птицы качкалдак – была разбросана по всему заливу.
С мостика мне были хорошо видны вытащенные на причал плавсредства рыбнадзора. С того времени, когда я с Леной и ее сокурсниками собирал материал о поведении браконьера и инспектора в конфликтной ситуации, обеспеченность его, в сущности, не изменилась. Та же «ракетка» на подводных крыльях – «Волна», быстрая, однако маломаневренная, с относительно небольшим углом атаки. Преследовать браконьеров на ней можно было только по прямой – на малой воде «ракетка» была и вовсе бесполезной. Водомётный катер «Тритон»… Наконец, основное плавсредство рыбинспектора – не очень надежная мотолодка «Крым» с подвесным мотором «Вихрь-30».
Покойный Пухов, должно быть, чаще всего выходил на дежурство именно на ней – в одиночку или с другим рыбинспектором. Может, с покойным Саттаром Аббасовым, подумал я. Теперь оба покоятся на одном кладбище…
Далеко в море показался белоснежный паром, шедший в Красноводск. Мы быстро сближались. Высокий, с обрезанной напрочь кормой, с круглыми дырочками иллюминаторов по бокам, паром был похож на старый гигантский утюг, заправленный древесным углем.
– «Советская Нахичевань», – объявил Миша Русаков. Знал ли он об этом раньше и разглядел в бинокль, который время от времени подносил к глазам? – Югославской постройки…
Он мог и не объяснять. Я приехал этим паромом и все утро просидел со старшим помощником капитана, слушая историю судна.
Старпом говорил о тоннах топлива, которые сжирает «Нахичевань» за один рейс, об ее убыточности, я слушал вполуха, думая о том, что оставляю на том и что ждет меня на этом берегу.
Служебные дела и отношения с начальством напрягли и без того непрочную ткань моей семейной жизни, а ставшее привычным «качание прав» и выяснение отношений с женой после полуночи и до утра взвинтили мою нервную систему и посеяли во мне ложную идею, будто все беды происходят только от лжи, и людям необходимо говорить всю правду, какой бы она ни была горькой. И – вовсе не от пришедшей ко мне мудрой смелости, а только от плохих нервов – я сказал начальству в глаза, что о нем думаю. Это была совсем маленькая правда. Горькая, как порошок хины.
Начальство искренне-тяжело переживало изреченную мною печальную правду. Осознавало в многомудрой голове, раскаивалось в ранимой легко душе и перестроилось в служебном приказе. В приказе о выдаче мне синекуры – на противоположном берегу Хазарского моря.
Все сразу стало на свои места. Страсти улеглись. Отношения с начальством тут же улучшились, потому что я со своей крошечной злопыхательской правдой сразу уматывал за триста верст, с глаз долой – на зеленый морской горизонт, да и вообще выходил из подчинения – водная прокуратура не подведомственна территориальной.
И жена облегченно-горестно вздохнула – будем теперь женаты, как шахматисты – по переписке.
Мы всегда говорили как бы шутя. Пока не выработалось у меня четкое ощущение, что шутка – это только необходимая прелюдия к ссоре, эмоциональный фон приближающегося скандала. В такие минуты нам иногда удавалось достичь высокой ступени иронии и сарказма…
Я не стал отшучиваться: пускай, мол, лучше как шахматисты, чем как боксеры… А лишь высказал неопределенную надежду: наверное, меня с жильем там как-нибудь устроят?
А она переплавила вязкую надежду в твердокаменную уверенность:
– А как же может быть иначе! Но ты бери только служебную жилплощадь! Не бросать же нашу квартиру здесь…
Мы столько ждали нашу квартиру! В центре! В доме с улучшенной планировкой, встроенными шкафами и приличной прихожей! На всем восточном побережье нет такого дома!
И потом… «Прокурором ведь не назначают на всю жизнь, весь конституционный срок – пять лет. Подумаешь: пять лет! Тьфу!..» Мы оба охотно делали вид, что ничего не произошло в нашей семейной жизни…
– Скоро появится и Осушной… – Хаджинур вернул меня к действительности. – А вон и браконьер! Видите? – Он показал на черную точку впереди. За ней распадалась надвое волна. – Ходил калады проверять… Но нам подходить к нему бесполезно…
– Потому что водоохранное судно?
– Если и лодка пойдет – все равно… – Начальник рыбинспекции тоже поднялся на мостик. – Сразу весь улов полетит за борт… Браконьер к браконьеру никогда не плывет. Если приближается – значит, рыбнадзор!
– Шустро идет. – Хаджинур взял у Русакова бинокль. – И грузоподъемность приличная – восемьсот кэгэ…
– А тысячу не хочешь? – возразил Цаххан.
Вокруг до самого горизонта морское поле было сплошь изрыто бороздами. «Вечная пахота моря…» Слышал ли я эти слова или придумал сам? Тысячи оттенков зеленого и синего переливались, переходили один в другой. Мы шли по гребням волн. Еще больше появилось водорослей, но они были чуть-чуть другого цвета, чем у прибрежья.
– Керим встречает нас… – сказал Хаджинур.
Он передал мне бинокль. Я не сразу разглядел песчаную косу и деревянный домик.
– Он действительно прокаженный? – спросил я, возвращая бинокль. – И действительно никогда не выезжает с острова?
– Сейчас ему восемьдесят четыре года, последний раз приезжал на берег лет сорок назад…
– А к врачам?
– Болезнь эта не лечится. И никому уже не опасна, кроме него самого.
– Так и живет один?
– Насколько я помню. Ни жены, никого. Из Кызылсу раз в неделю придет лодка – привезут ему воду, хлеба, иногда овощей. Крупу или консервы. А он им – рыбы, раков. А то браконьеры пожалуют. Он им наживку – кильку, сети чинит. Молчаливый старик, обходительный. Сейчас сами увидите! Стоп! А это кто? – Хаджинур повел биноклем. – Мазут собственнойрожей! Клянусь! В лодке…