«Песня кварталов запыленных, песня бездомных и влюбленных».
Название живописной композиции Василия Милиоти
Как бы ни был привлекателен «блистательный Санкт-Петербург» с его великолепием, не менее интересен и другой Петербург, город, расположенный в тех же границах, но с совершенно непохожей историей и иной природой. Его архитектура, столь отличная от творений великих зодчих, представлена более разнообразно: от утлых завокзальных домишек до поражающих воображение индустриальных колоссов. Бесконечные ограды, стены, щитовые и бревенчатые сооружения, металлические конструкции из арматуры и листового железа, расположены без всякого плана, сосуществуя с угрюмой городской флорой, стихийно заполонившей все клочки свободной земли. Здесь невольно вспоминается Даниил Андреев с его верой в живую природу стран и городов: только живым организмам свойственно так приспосабливаться к своему окружению, которым здесь является Петербург блистательный.
Удивительно насколько переплетены эти два города – стоит чуть-чуть свернуть с центральных улиц одного, и вы уже на другой территории: ржавые ограды, трансформаторные будки, лавочки из подсобного материала, невзрачные дома, уродливые черные трубы, поддерживаемые металлическими тросами…
Несмотря на то, что по праву все это принадлежит человеку, его роль здесь все же можно отнести к второстепенной, не главной. Иррациональное начало, подчинившее себе эти территории, мало подходит для естественного течения жизни – случайность, непредсказуемость, многозначность неявно проступают на первый план, оставляя узкое пространство для человеческого произвола. Однако именно эта метафизическая основа, присущая описываемой части городской среды, является провокативной для фантазии, рождающей ещё более причудливые образы. Возможно, поэтому ни в один из бесчисленных закоулков города невозможно придти дважды – всякий раз вы обнаруживаете там нечто другое, непохожее на виденное ранее. То же самое можно сказать и о городских маршрутах – повторение некоего ранее пройденного пути всегда затруднено по разнообразным причинам: будь то заколоченная дверь, неожиданно возникшая непроходимая топь или попросту исчезновение тех или иных объектов, некогда отмеченных вами в качестве ориентира.
Безусловно, своеобразным Невским проспектом этого города запыленных кварталов является самая узкая улица Санкт-Петербурга – улица Репина, место обитания художников с первых лет Академии. Это одна из немногих сохранившихся улиц с мощеной булыжной мостовой, которая, подобно доисторической рыбе, тускло отсвечивая замшелой синеватой чешуей, пытается все глубже и глубже погрузить свое тяжелое тело, рискуя совершенно исчезнуть, оставив наверху только взмученную пыль. Дома, точно отвесные берега, нависая над пересыхающим руслом, тоже норовят исчезнуть, во всяком случае, в таком виде, каком предстают сейчас: облупившиеся стены, покрытые вековой коричневой жестью, обросшие всевозможными трубами крыши… Небольшие окна, почти сплошь без занавесей, начинаясь прямо от земли, стараются подобраться как можно ближе к верхушкам зданий, под самые деревянные перекрытия. По вечерам они засвечиваются жидким болезненным желтоватым светом и, как правило, гаснут к ночи, выдавая в обитателях этих домов преимущественно утренних жителей. Слуховые окошки, прижимаясь к водосточным трубам, слушают небо: крики птиц, неслышимые с земли, шум ветра в проводах, опутывающих город на уровне крыш и дребезжание антенн, которые словно грибы, усеяли почерневшее кровельное железо. Никогда не закрываемые парадные населены сквозняками, обычно они служат проходом на соседнюю улицу: душный цементный коридор приведет вас к еще одной двери, из которого вы попадете в классический петербургский двор-колодец, окрашенный темной охрой.
Этому городу вообще свойственна неопределенность: здесь черная лестница зачастую неотличима от парадной, и самым людным местом может оказаться совершенно заброшенная территория. Как и во всяком мегаполисе, тут есть и свои оазисы, и площади запустения, говорят, что Лос-Анджелес – это конгломерат из сорока различных меж собой городов, – наш Петербург представлен гораздо пестрее: от неожиданных квазигородов, до отчужденной от всего остального промзоны. Сейчас, когда под новое строительство отводится любой участок земли, способный вместить многоквартирный дом – участь «города кварталов запыленных» предрешена: новый город на отвоеванных площадях уже сверкает равнодушным глянцевым блеском – ив этом городе не будет места не только бездомным, но и влюбленным.
Лирический Политехнический
Существуют здания, собирающие солнечный свет. Когда находишься внутри такого здания, то создается впечатление, что здесь ты уже когда-то был. Давно. Наверное, в детстве. Особенно, если оно приходится на солнечные счастливые шестидесятые. В этих домах не бывает стен, выкрашенных в холодные тона. Во всяком случае, их не удается вспомнить. А самый темный цвет – это цвет охры. В них много мраморных лестниц, на которых живут солнечные зайчики и много окон, расположившихся по стенам, словно картины с ярким солнцем и желтым небом на каждой.
Архитектор Виррих не мог знать, в каком окружении окажется его творение, но случилось так, что его политехнический институт – единственное в городе здание, целиком выкрашенное в белый цвет, соседствует со зданиями, аккумулирующими свет солнечный. И сам комплекс зданий института, погруженный в ухоженный парк, наверное, выглядел бы гораздо более естественно, будь он построен в Одессе, Евпатории или Севастополе. Так много везде солнца и света.
Впрочем, похожее здание действительно существовало в пригороде Берлина. В этом смысле архитектурный комплекс политехнического – предтеча первых типовых проектов, реализованных в России. Несмотря на основательность и внушительность конструкции, здание воспринимается так, будто бы целиком выклеено из бумаги и папье-маше, легкость, подвижность, текучесть – первые определения, приходящие в голову при попытке описания его внешнего вида. Набухая книзу крупным рустом, стены смыкаются с землей, которая здесь, как нигде, покрыта цветами, деревьями и травами. Весною парк наполнен запахами сирени и черемухи, летом цветет жасмин и барбарис.
Да, сюда поздно пришел город, до середины семидесятых это была тихая городская окраина, от которой до ближайшей станции метрополитена нужно было добираться около сорока минут на трамвае. А у деревянных домиков, натыканных тут и там, росли старые яблони, вишни и большие оранжевые георгины. Проспекты Тихорецкий и Мориса Тореза походили на точно такие же улицы небольших городов, из которых приезжало большинство студентов института. А Политехнический, возвышаясь над деревьями, белел прихотливым декором и загадочными маскаронами антаблемента, как символ светлого будущего – со времен его постройки до расцвета эпохи модерна было еще лет десять, но витиеватые растительные формы лепки и ковки уже украсили его стены, потолки, решетки и светильники.
Возникший как рефлексия эстетического сознания на урбанизацию и промышленный бум, стиль модерн и оформился благодаря стремлениям разных архитекторов использовать природные формы в своих конструктивных и декоративных решениях.
Не был исключением и Виррих. Глядя издали на гидробашню института, ее легко принять за фантастическое растение: тонкое стеблевидное тело поддерживает серо-зеленый бутон, весь покрытый красными прожилками узорчатого декора, дольчатая кровля сомкнулась к вершине, словно цветок с нераскрывшимися лепестками. Везде: в парке, в самих зданиях можно увидеть большое количество элементов отлитых из чугуна, выкованных из железа. Динамичные, словно живые, композиции из металла не стремятся перенести нас в мир буйной флоры за счет копирования и буквального подражания растительным формам, тщательный отбор исключил все случайное, оставляя структуры близкие по красоте и совершенству к математическим формулам – оттого, наверное, их зрительные образы так долго хранятся в памяти. Вопреки организующему цвету главного здания и цвету его интерьеров большинство зданий-спутников, включая церковь Покрова, красного цвета, в которых дерево такой же полноправный материал, как и кирпич кладки. Очень выразительно смотрятся системы балок, поддерживающие крыши. Глядя на них, вспоминается другое здание, располагавшееся по соседству, но уже окончательно потерянное в начале 2000-х годов – дача Бенуа.
Там это художественно конструктивное решение получило свое гениальное воплощение. Сильно перестроенное, с утраченными частями, это уникальное деревянное сооружение смогло перешагнуть рубеж тысячелетия, но как всё идеальное не смогло пережить столкновение с грубой реальностью нового времени – ее уничтожили либо халатность, либо бесхозяйственность, или же все-таки злой умысел. Политеху, пожалуй, не грозит такая судьба, тысячи его выпускников считают себя здесь у себя дома, а собственный дом принято содержать бережно, всегда заботясь о нем и помогая ему быть.
Размышления после дождя
Никогда невозможно предопределить, чем обернется будущее время. Наверняка, Петр, устраивая «русский Амстердам» на равнинных берегах Невы, видел его чем-то похожим на голландский образец, во всяком случае, в каких-либо характерных чертах образа – например, господства вертикалей: шпилей, башенок и остроконечных крыш над спокойной водной стихией.
Петр хорошо знал, что такое русская стихия в смысле прямом и переносном. Возможно, поэтому роль случая и самопроизвольного развития с самого начала сводилась к минимуму, город строился, и формировалась его культурная среда строго по человеческим предписаниям. Но вышло так, что сменивший барокко классицизм предполагал иные средства организации среды – и на смену островерхим сооружениям, с легкой руки Ж.-Б. Валлен-Деламота, в городе стали появляться арки.
Город принял и вобрал в себя этот извечный архитектурный сюжет от монументальных, веющих Древним Римом арок Валлен-Деламота, до очеловеченных, уже без Олимпийского величия, арок Сюзора. Арка трансформировалась, меняла декор, приспосабливалась к запросам любой эпохи, выживала в любом архитектурном стиле, путешествуя во времени и переселяясь в новостройки. Облик исторической части города все