иключением в зародыше, устранив предмет ее…
Я почувствовал, как кровь прихлынула к щекам.
— Господи, перестаньте же! — оборвал его я. — Какая отвратительная и ужасная мысль! Хотя, возможно, вы правы. И что нам делать, Гаттон? Эти люди поняли, что здесь им больше не жить и…
Где-то вдалеке раздался ружейный выстрел.
— И сбежали! — воскликнул Гаттон, вскакивая на ноги. — Быстро! Придется забыть о газе!
— Почему? Что это был за выстрел?
— Сигнал! Доктор Дамар Гриф вместе с «кошкой» ускользнули от нас!
Он помчался по коридору, не обращая внимания на шквал испуганных вопросов трактирных служанок. Я бросился вслед за ним в гостиную.
— Все из-за того, что я на полчаса отвлекся! — сердито выкрикнул инспектор. — Почему мне в помощники достаются одни дураки!
Он распахнул окно и высунулся наружу. Я встал рядом и увидел, как над дальним лесом занимается алое зарево. До меня донесся гул приближавшегося на большой скорости автомобиля, и я тут же заметил фары.
— Эй, там! — рявкнул Гаттон. — Блайз! Питершем!
Машина остановилась, и в ответ послышалось:
— Мы упустили его, сэр! А в Белл-Хаусе пожар!
Глава 21. СНОВА В ЛОНДОНЕ
— Полиция неожиданно изменила свое отношение к Эрику, — сказала Изобель. — Это никак не связано с новыми сведениями, добытыми вами или инспектором Гаттоном в Фрайарз-Парке?
— Не могу этого утверждать, — ответил я. — Как я уже говорил, мы узнали кое-что новое, но пока эти улики прямо не укажут на преступника, чья личность пока что считается неустановленной, я, к сожалению, не могу сказать, что наши находки обеляют Каверли перед законом.
С первой минуты нашей встречи я заметил, что Изобель выглядит очень усталой. В ее глазах застыла жалобная мольба о помощи, как ножом по сердцу полоснувшая меня в утро после трагедии. Ей было откровенно не по себе, хотя этому как раз и не приходилось удивляться. Накануне в газетах (по-моему, не без участия Гаттона) промелькнуло туманное и сжатое сообщение о том, что сэр Эрик Каверли добровольно дал показания, благодаря которым кардинально поменялся ход расследования. Известие, конечно, чрезвычайно заинтересовало публику, напрасно ждавшую подробностей. Мой визит в Аппер-Кросслиз завершился столь бурно и внезапно, что Гаттон, полагаю, просто забыл упомянуть об этом; но я не сомневался, что краткое сообщение попало в прессу именно из Скотланд-Ярда.
Я совершенно не понимал, зачем мой друг распространил это известие, но ожидал увидеться с ним чуть позже и получить объяснение его новой тактики.
Много часов утекло с тех пор, как автомобиль помчал меня в Лондон, оставляя позади ночное зарево пожара в Белл-Хаусе и чернеющие на огненном фоне ели вокруг таинственной цитадели доктора Дамара Грифа. Я знал, как рассчитывал Гаттон на тщательный обыск жилища евразийца: было невозможно забыть ярость инспектора при ви-де поднявшихся над вершинами деревьев языков пламени, возвестивших крах его планов.
Пожар послужил хитрому полукровке завесой для побега. Все силы были брошены на поимку Грифа. Гаттон, вдохновляясь неведомыми надеждами, устремился к горящему Белл-Хаусу; тем временем я в компании сержанта Блайза (по-видимому, виновника фиаско) на полицейской машине преследовал доктора.
Невзирая на принятые меры, беглецу удалось скрыться, и мы с Блайзом добрались до Лондона, ни разу не увидев автомобиль Дамара Грифа.
Утро не принесло никаких новостей; я сгорал от любопытства, но на время потерял всякую связь с Гаттоном. Наконец, в первом часу дня, я получил телеграмму:
Попытайтесь убедить сэра Эрика прийти к вам сегодня в восемь. Встречу его у вас. Гаттон
Я был рад делать что угодно, лишь бы не сидеть на месте, и тут же направился в апартаменты Каверли. Дома его не оказалось. Оставив ему записку, я поспешил в квартиру Изобель, надеясь найти его там. Но и здесь Эрика не было; оставалось лишь надеяться, что домой он вернется достаточно рано и успеет вовремя явиться ко мне. В том, что у Гаттона имелся веский повод для встречи, я не сомневался.
Мы с инспектором сошлись на мысли, что доктор Да-мар Гриф являлся соучастником убийства сэра Маркуса, если не самолично расправился с ним. Во всяком случае, доктор показал зубы: в первый раз, когда велел слуге-ну-бийцу напасть на меня; во второй, когда выпустил газовый снаряд (теперь мы это точно знали) с башни Фрайарз-Пар-ка в мою комнату в «Эбби-Инн». Он возненавидел меня и явно считал, что пока я жив, его существованию будет грозить опасность.
Его отношение ко мне могло быть объяснено двумя причинами: либо я в своем расследовании близко подошел к раскрытию тайны, либо загадочная соратница доктора, обладательница зеленых глаз, так заинтересовалась мной, что могла, по мнению евразийца, рано или поздно выдать преступников. Мне было ясно, что эти странные обитатели Аппер-Кросслиз и являлись преступниками, которых разыскивал Новый Скотланд-Ярд, но связать их опасную деятельность с расследуемым убийством по-прежнему представлялось затруднительным.
Трудно было предположить, что сэра Эрика, нового баронета, доктора и его предполагаемую спутницу связывали какие-то отношения; с другой стороны, ничто не доказывало, что подобных отношений не могло быть.
Мне безумно хотелось утешить Изобель, ни днем, ни ночью не находившую себе места и пребывавшую в жутком беспокойстве; но пусть я сам был убежден, что Каверли непричастен к убийству, я не мог, положа руку на сердце, сказать ей, что его невиновность доказана и он чист перед законом.
— Если бы только он отступился и прервал свое нелепое молчание, — вдруг произнесла Изобель. — Это, конечно, сразу рассеяло бы смехотворные подозрения некоторых лиц. Но каждый его шаг после той ночной трагедии лишь усиливает недоверие к нему.
Она сидела на диване и смотрела на меня, сцепив руки на коленях.
— Вы говорите о каких-то новых его поступках, о чем-то, что мне неизвестно? — спросил я.
Она медленно кивнула и сказала:
— Да, но расскажу вам по секрету, инспектор Гаттон не должен ничего узнать.
— Пожалуйста, продолжайте. Вы ведь не думаете, что у меня есть иные цели, кроме оправдания Каверли в глазах полиции и общественности? — сказал я.
— Ну хорошо, — запинаясь, произнесла она. — Вчера вечером Эрик передал мне копию заявления, которое, как он заверил, снимет с него все подозрения. Но при этом он поставил невероятное условие.
— Какое? — с интересом спросил я.
— Заявление можно будет предъявить только в случае наихудшего развития событий!
— О чем вы? Например, если его станут судить за убийство?
Изобель кивнула.
— По-моему, так, — грустно подтвердила она. — Вам тоже это кажется безумием?
— Совершенным! — согласился я. — Если он в состоянии обеспечить себе алиби, почему бы не представить его сейчас, покончив с этим неприглядным делом?
— Именно так я ему и сказала, но он был непреклонен, к тому же ужасно разозлился и разволновался. Я побоялась давить на него, поэтому, конечно… — она разочарованно пожала плечами.
Не эгоистическая ли радость овладела мной, когда я заметил, что Изобель говорит о Каверли, едва сдерживая раздражение? Думаю, так и было и, вероятно, оправдания мне нет. Я открыто пишу о своих чувствах, стремясь быть честным как с собой, так и с другими. Тем не менее, в самом ближайшем будущем мне пришлось пожалеть о том, что я в этот момент испытывал к Каверли. Но откуда было мне знать, в простительной для человека слепоте душевной, что его невиновность вскоре будет явлена миру иным образом и не потребует обнародования документа, который он с таким необычным условием доверил Изобель?
За исключением телеграммы, я ничего не слышал от Гаттона и мог лишь предполагать, что на пожарище Белл-Хауса он не нашел ничего достаточно важного. Без сомнения, он оповещал о своих действиях Скотланд-Ярд, но до сих пор его открытия не привели ни к каким арестам, что говорило само за себя.
Последняя моя статья для «Планеты» скорее напоминала сбивчивое эссе, чем новостное сообщение, хотя я и постарался оживить рассуждения подобием отчета о расследовании в Аппер-Кросслиз. Стоило мне занести перо над бумагой, как я осознал, что описание своеобразной атмосферы, царящей в неестественно пустынной деревне, с трудом укладывалось в привычную газетную заметку. Вдобавок, по просьбе Гаттона, я с большой осмотрительностью вдавался в подробности двух покушений на мою жизнь, предпринятых смуглокожим доктором.
Как я успел упомянуть, мольба в глазах Изобель глубоко ранила меня, но я мало что мог предложить в утешение. В этих обстоятельствах, думаю, меня несомненно поймут, когда я скажу, что в конце концов покинул ее дом со странным чувством облегчения. Мечтать о праве осушить женские слезы так, как это может сделать лишь возлюбленный, и подозревать, что эта сладкая привилегия могла быть некогда дарована вам при первой же просьбе — пытка, какую не вынесет ни одно сердце.
Нетерпеливо ожидая вестей от Гаттона, я отправился в сначала в редакцию «Планеты», затем пообедал в клубе и вернулся обратно. Так ничего и не узнав, я собрался домой. Когда я, проходя по главной улице сросшейся с городом деревни, миновал полицейскую караулку, в которой (если говорить о моей роли в этой истории) разыгрались первые сцены драмы, перед моим мысленным взором вдруг промелькнули все странные и трагические события, что обрушились на меня в столь краткий срок.
Как и в ту ночь, когда я впервые увидел зеленые глаза таинственной женщины, на посту стоял полицейский, но он не был знаком мне, и я, погрузившись в размышления, побрел дальше, к Ред-Хаусу, чей заброшенный вид пробудил новые и более кошмарные видения.
Сегодня у дома не было зевак: ажиотаж вокруг убийства пошел на спад, и у ворот я даже не заметил охраны. Это подсказало мне, что обыск особняка был завершен и полиция не питала надежд обнаружить что-либо новое.
Дома меня встретил Коутс и немедленно сообщил, что час назад из Кросслиз звонил Гаттон, который пообещал связаться со мной по прибытии в Лондон. Это обнадеживало, и я пожалел лишь о том, что не оказался на месте и не переговорил с ним лично.