Практически с самого начала меня привлекли традиции, связанные с Cynocephalus hamadryas[31], или священным абиссинским павианом. Я обосновался у вод Аваша, где мне удалось сблизиться с амхара. Результатом моего пребывания среди них стал труд «Обезьянолюди из Шевы»[32].
Эта работа осталась неопубликованной и, вероятно, так никогда и не увидит свет. Коротко говоря, в ней я утверждаю, что амхара — это семитское племя, сродни фалаша, эфиопским иудеям, и они уже много поколений обитают на юге Абиссинии. Родоначальником они почитают Менелика, сына Сулеймана[33] и царицы Савской, и испокон веков слывут нечистыми париями. Частично это следствие их варварского обычая поедать мясо, срезанное с живого скота, но в большей степени причина в том, что среди них периодически рождаются «кинокефалиты», или обезьянолюди, которые и стали предметом моего исследования.
Проведение моих изысканий по части истории развития сих чудовищных форм было сопряжено с немалыми трудностями. С самого начала я выяснил, что по традиции амхара умерщвляли этих созданий при выходе из утробы матери, а в тех редких случаях, когда кинокефалиты оставались в живых, их изгоняли из племени, принуждая вести дикое существование у подножия гор этого пустынного региона.
Таким образом, первым препятствием стало то, что эти существа оказались весьма недоступными; во-вторых, они легко заражались туберкулезом даже в теплом и сухом климате; в-третьих, из-за их хищного нрава подбираться к ним было не менее опасно, чем к тигру в логове. Могу добавить, что предрасположенность к легочным заболеваниям является (и это я заявляю с полной уверенностью) характеристикой всех млекопитающих гибридов.
Тем не менее, мои исследования ни в коем случае нельзя назвать тщетными, ибо увенчались они блистательным подтверждением моей теории, которая, идя вразрез с общепринятыми представлениями, основанными на «обусловленных изнутри» законах Менделя, не приписывала появление подобных чудовищ непосредственному физиологическому развитию, но руководствовалась неким специфическим законом эмбриологии, который, как я надеялся, однажды займет свое место в науке под моим именем.
Имея при себе результаты абиссинского исследования, я отправился в Сирию, ибо полагал, что найду иные доказательства в поддержку моей гипотезы, изучив некоторые племена, живущие там в пустынях. Одним словом, я думал подтвердить истинность арабских поверий о человеке-шакале (они схожи с распространенными суевериями и средневековыми легендами о вервольфах или лугару[34]) и индийского мифа о женщине, которая, будучи днем человеком, по ночам становится тигрицей.
Дело моей жизни кануло в небытие, а я достаточно самолюбив и не желаю, чтобы плоды моих трудов достались другому. Посему я лишь поверхностно коснусь закона Да-мара Грифа, обозначив его суть. Она такова: необычные гибриды действительно периодически появляются на свет и в редких случаях способны уцелеть, но их животные склонности, проявляющиеся в поведении, и обладание некоторыми звериными чертами (как то: мех на теле кинокефалита, когти и зубы человека-шакала и прочее) являются физическим отображением ментальных процессов, имевших место у родительницы.
Евразиец метнул в меня пронзительный взгляд, будто ожидал возражений, но мы с Гаттоном молчали.
— Между гибридом и существом, черты и особенности которого он якобы унаследовал, нет никакой физической зависимости. Я провел целую серию скрупулезнейших экспериментов и доказал, что настоящий гибрид физиологически невозможен. Но изучаемый мной ложный гибрид может появиться как факт, и это доказано не только моими изысканиями среди амхара и последующими экспедициями в Ассирию, Сомали и срединные долины Желтой реки.
Он сделал паузу и неожиданно устремил свой ястребиный взор на меня:
— Вы и сами, мистер Аддисон, исследовали Черный континент, — сказал он, — и, если не ошибаюсь, в какой-то мере являетесь ориенталистом, потому особенности такого маршрута, вероятно, вам ясны. Но я теряю время.
Открытию, увенчавшему труд моей жизни, было суждено — в чем можно усмотреть некую поэтическую справедливость — погубить его. Наконец мы подходим к тому, что привело меня сегодня в ваш дом. Все сказанное ранее было лишь необходимым предисловием. Сейчас я вам поведаю о годе 1902, когда я, пребывая в Каире, подвел итог многолетних исследований. В то время я снимал комнаты в большом доме, расположенном неподалеку от Баб аз-Зувайла[35].
Гаттон нервно заерзал на стуле; впрочем, я и сам сгорал от любопытства.
— В те дни изыскания порядком истощили мои и без того не обширные финансовые ресурсы, посему плата за медицинские услуги от небольшого круга пациентов, которых мне удалось привлечь (исключительно из живущих по соседству колонистов смешанных кровей), стала неплохим добавлением к моим доходам. И именно то, что в ту пору я был практикующим врачом, предрекло мою встречу с самым совершенным и примечательным образцом «психогибрида» не только из виденных мной, но и, насколько мне известно, из всех когда-либо существовавших на свете.
Он опять замолчал, словно превозмогая слабость, а я едва мог сдержать дрожь нетерпения, настолько жаждал услышать, что было дальше.
— В то время, да и, на самом-то деле, до недавних пор, — продолжал он уже тише, — в Каире было всего несколько хороших европейских врачей, а летом 1902 года разразившаяся эпидемия холеры проредила их и так малочисленное сообщество. Однажды ночью, когда я сидел в огромной комнате с высоким потолком, некогда служившей главной залой гарема, а теперь ставшей мне кабинетом, Кассим, мой слуга-нубиец, сообщил (посредством языка жестов, коему я его обучил) поразительную новость. Меня немедленно вызывали в резиденцию сэра Бернема Кавер-ли, только что назначенного в правление колонии и несколько месяцев назад прибывшего в страну вместе с женой.
Я полагал, что знаю, какого рода услуги там требуются, но оказался чрезвычайно удивлен тем, что именно меня пригласил этот типичный английский аристократ, закосневший — а как же иначе? — в расовых предрассудках после пяти лет службы в Индии. Позднее мне рассказали, что в тот момент Каверли просто не нашел другого врача (или врача, обладающего такой же, как у меня, высокой квалификацией), но знай я это тогда, я бы все равно заставил свою гордость замолчать по следующей причине: от одного моего тамошнего знакомца я слышал о некоем происшествии, имевшем место во время прибытия баронета в Египет, и с тех пор я ожидал другого особого проявления, более того — заявляю со всей смелостью, ведь общепризнано, что наука жестокосердная хозяйка, — я надеялся на него и мне было неважно, как больно будет тем, на кого это обрушится в жизни. Итак, произведя необходимые приготовления, я в сопровождении слуги сэра Бернема направился в резиденцию баронета…
Тут раздался звонок в дверь, а затем размеренные шаги Коутса, идущего по коридору. Последовал негромкий шум голосов, и, постучав в дверь кабинета, вошел Коутс.
— Полицейский сержант и констебль желают видеть инспектора Гаттона, сэр!
Дамар Гриф поднял худую желтую руку и заговорил, не проявляя ни малейших эмоций.
— Прикажите им подождать, — произнес он. — Я не закончил.
Я подивился невероятности происходящего в моем доме: величавый седовласый евразиец, снедаемый смертельным недугом, спокойно восседает в кресле, и его блестящий, пусть и извращенный, разум витает вдали от обыденных вещей, тогда как в передней его уже ждут, намереваясь отвести в тюремную камеру!
Я быстро взглянул на Гаттона, он нетерпеливо кивнул в ответ.
— Пусть побудут в столовой, Коутс, — сказал я. — Проводи их туда.
— Слушаюсь, сэр.
Невозмутимый Коутс удалился, а я заметил, как Гаттон посмотрел на часы. Мы с инспектором дослушали заключительную часть странного рассказа Дамара Грифа в совершенном молчании, и я передаю его вам так, как сумел запомнить, придерживаясь собственных слов евразийца. Больше он ни к кому из нас напрямую не обращался; казалось, он просто размышляет вслух.
Глава 26. ЗАЯВЛЕНИЕ ДАМАРА ГРИФА, ДОКТОРА МЕДИЦИНЫ (Продолжение)
Я шел по безлюдным в этот поздний час каирским улицам, не прекращая размышлять об обстоятельствах упомянутого выше происшествия, имевшего место несколько месяцев назад. Я вкратце расскажу вам о нем, ибо оно действительно оказало чрезвычайно важное влияние на мою жизнь и, к несчастью, на жизнь многих других.
Сначала сэр Бернем и леди Каверли прибыли в Порт-Саид, а оттуда по железной дороге отправились в Каир, однако были вынуждены остановиться в Заказике из-за крушения поезда где-то дальше по линии.
Весной, за год до этого, и я бывал в той местности, приложив немалые усилия к изучению этого города, расположенного приблизительно там же, где когда-то находился древнеегипетский Бубастис. В верованиях, или так называемых мифах, Древнего Египта, изобилующих людьми в обличье животных и связанными с этим деталями, я усмотрел мудрость веков, способную подтвердить то, что закон, столь тщательно выводимый мной, вероятно, был известен египетским жрецам далекой эпохи. У меня имелись две причины особенно интересоваться легендами о Баст, богине с кошачьей головой, издревле почитаемой в этом городе: во-первых, они упоминались Геродотом; во-вторых, там все еще бытовало поверье, что в определенное время года в городе появляются психогибриды.
Скрупулезно изучив вопрос, я обнаружил, что жители Заказика соотносят рождение таких созданий с днями, обычно приходящимися на священный месяц Сотис, то есть на то самое время, что в древности связывалось с Баст, чьим именем была названа та местность, и совпадало с празднествами этой богини