— Но мне не нужны никакие напоминания. Все закончится, ты вернешься. А рюкзак тебе пригодится.
— У меня другой есть, побольше. Бери. Я же вижу, он тебе нравится. И шевроны на нем все мои.
Прижимаю его к груди. Так мы с рюкзаком просидим еще два дня. Будет звонить Медик. В конце концов он напишет «штабной крысе», как ласково называли свои Варзу, и тот скажет ему, что новостей нет никаких. А значит, подытожит Медик, все хорошо, ведь если бы было плохо, новости бы точно были. Хотя бы о том, что отправляют эвакуационную бригаду.
Происходи эти события не на исходе третьего месяца, а, например, сейчас, когда за спиной два года «персонального» СВО, подобный расклад не только не принес бы мне спокойствия, он бы меня окончательно затащил в панику. Но тогда я еще верила волшебной силе штабного слова.
На третий день позвонил Бронелоб. Звонок прошел и оборвался. Связь исчезла. Телефон тупым электронным голосом рассказывал: «Абонент вне зоны действия». У меня тряслись руки. То ли от нервов, то ли от принимаемых на ночь ведер Новопассита, нотты, валерьянки и прочего растительного успокоительного. Без них я не засыпала совсем. С ними хотя бы урывками удавалось поспать.
Я набрала Медику.
— Саш, я боюсь, что это может значить? Он же там у них водителем…
— Я сам не знаю. Надо дозвониться.
— Напиши еще раз Варзе?
Приходит СМС от Брони:
«Что там с Кузей???!!!»
Ноги подгибаются.
«Какого черта ты меня пугаешь? Кузя в госпитале, что с Аидом, он вышел?!»
Ответ приходит не сразу.
«Вроде да, но я еще в штабе не был».
Связь снова пропадает. Третий день идет к концу.
Я буду ходить по дому все эти дни, забывая дышать и пропуская удары сердца. Я запрещу себе плакать: это будет признанием поражения. Буду сидеть часами, прижимая к груди подаренный рюкзак, который хранит запахи и память о Серебрянских лесах, и прислушиваться к себе: да или нет? И верить. Когда ничего, кроме веры, не останется — придет спокойствие. Все будет, как надо, все будет правильно. На этом построен мир и жизнь после того, как замолкают любые истории.
Он позвонит в понедельник. Когда от надежды и нервной системы останутся только клочья. Грязный, замученный, но глаза будут гореть: Цыган и Метис нашлись в канализационной трубе, где потом все четверо пережидали артобстрел и визит «птиц» со сбросами. Два дня. Но все живы и все вышли. Это главное.
— На тебе лица нет.
— Я еле говорю. Мне бы не уснуть, пока раздеваюсь. Помыться.
— Иди, пожалуйста, отдыхай. Прошу, поспи и поешь.
— Пойду.
Я положу тогда трубку и буду рыдать, дав себе волю. Слезы катарсиса они такие. Вымывают все страхи и ненужный кортизол. Потом буду спать. Стараясь не думать, что дома там, в Приволье, разбирают через день танками, а эти три дня были всего лишь первым опытом в череде следующих долгих месяцев.
Февраль подойдет к концу. Зима закончится, не принеся облегчения.
В апреле отряд почти полным составом перейдет в спецназ «Ахмат». Начнется совсем новая глава жизни.
Медик погибнет при штурме в мае 2024-го.
Броня займет место замполита, оставшись в старой бригаде.
Кузя, проведя по госпиталям полгода и еще столько же на реабилитации, вернется в группу Аида.
Я пойму, что страх побеждает только вера и ничего кроме.
Кузя
Кузю привезли в Москву через несколько дней в начале марта. Мальчишка, 22 года. Мог быть моим сыном без всякой натяжки. Я примчалась в госпиталь на следующий день. В отделении запах табака сшибал с ног. Ребятам в этом госпитале можно все — лежачие парни, не то что покурить, пописать сходить сами не могут. Время было вечер.
Мой пока еще не слишком хорошо знакомый, но уже такой любимый мальчишка лежал в одной палате с вагнеровским штурмом, участником бахмутской мясорубки.
— Кузенька, мальчик мой хороший!
Аккуратно обнимаю его. Он поднимается мне навстречу еле-еле отрывая плечи от подушки. В глазах радость.
— Мам! Спасибо, что пришла.
Мамой меня будут называть часто. Даже те, кто старше по паспорту. Те, у кого есть свои прекрасные любящие матери. Просто если есть командир — Батя, то и мама тоже должна к нему прилагаться. Звоним Бате. Недолго и радостно болтаем по видеосвязи. Уже понятно, что ногу удастся сохранить. Просто не будет. Фарш на месте голени врачи в госпитале сначала в зоне СВО, а потом на «большой земле» собирали как браслет из мелкого бисера. Но об ампутации речь уже не идет, и все превращается в маленький праздник.
Оставляю парням пакет с сигаретами, фруктами, чем-то еще, чего уже и не вспомнить. Целую Кузю, жму руку штурмовику. Я буду приезжать сюда так часто, что меня будут узнавать охранники, медсестры, парни в палатах. Каждого обнять, с каждым поздороваться. Привезти вкусного, полезного, нужного. Теперь и сюда тоже.
Однажды я приехала, а Кузю перевели в общую палату. Там установки для откачивания жидкости из ран прикреплены прямо к кроватям. Есть индивидуальные, но мы уже позже об этом узнаем. И Кузя откажется, решив, что в компании лежать веселее.
В апреле ему исполнится 23 года. А он в госпитале лежачий. Вроде обещали выдать скоро коляску, чтобы хотя бы гулять можно было. Пишу в свой закрытый чат для «старожилов»: «Ребята, у Кузи ДР. Хочу сделать ему сюрприз, купить билеты и оплатить гостиницу маме и девушке, если врачи решат, что ей можно лететь».
Мы тогда все скинемся на билеты. Я закажу гостиницу рядом с домом. Чтобы, если что, быть поблизости. Диана из RT, идейный вдохновитель первого интервью Аида, испечет невероятной красоты и вкусноты торт. И я докажу сама себе и назло всем войнам, что праздник может быть даже в госпитале. Приедут Бронелоб и Бакс, у Бакса заканчивается отпуск, а Броня приезжал хоронить нашего Сокола, нашего первого — 200. И вечеринка будем самая что ни на есть всамделишная: я даже детское шампанское добуду.
В госпиталь нас долго не пускали. Больше двух посещения запрещены, а нас трое. Пришлось пустить в ход все обаяние, на какое была способна.
— Послушайте, ну мальчишка у нас лежачий, мама приехала, жена беременная, завтра улетят уже, день рождения все-таки!
— Не положено.
— У вас есть дети? А что, если бы.
Прием запрещенный, но ящик для паспортов вырывается нам навстречу с грохотом. Вторым этапом идет эпопея с тортом: не положено. Но мы его аккуратно камуфлируем, и строгая охрана, слышавшая наш разговор в бюро пропусков, прикидывается слепой.
Заходим в палату. Сначала я и торт. Кузя сидит в койке, на нем — тельняшка с моим шевроном-портретом на сердце. Я еле сдерживаю слезы, праздник все-таки не у меня, а первый подарок получила я.
— Кузенька, детка! С Днем рождения! Долго думала, что тебе подарить, и решила, что две мамы лучше одной. Заходите!
Мама — настоящая — тоже плачет. Нас, кажется, не зря отказывались пускать, опасаясь, что мы потопим отделение травматологии в слезах.
— Сыночек…
Но и это еще не все. Так как про маму ты догадался, сюрприз все-таки надо было довести до ума… и поэтому приехала твоя… Я выхожу из палаты и подталкиваю вперед девушку Кузи. А вот теперь сюрприз по-настоящему неожиданный. Плачут все, кроме Кузи. Обнимаемся, смеемся, утираем слезы. Разливаем «шампанское» и режем торт на всю палату. Появляются Бакс с Броней. Идем гулять всей компанией. На улице — весна, солнце путается в кронах еще лысых деревьев. Местами лежат жалкие кучки снега. В лужах отражаются безрадостные стены казенного учреждения, но нам все равно. Мы живы, мы вместе, звонили ребята по видеосвязи оттуда, звонил командир. Жизнь побеждает, смерти нет, мы верим в лучший исход и еще не знаем, что через два месяца Кузю выпишут и я буду изо всех сил сдерживать слезы, передавая его с рук на руки парням вместе с винтовкой Лобаева. Как будто мой собственный ребенок уезжает куда-то далеко, пусть и не на войну, но я так привыкла к этим визитам в госпиталь, нашим неспешным прогулкам в парке и беседам обо всем на свете. Словно на эти четыре месяца я стала ему настоящей матерью, пройдя экстерном курс взросления: подняли головку, сели, колясочка, ходунки, палочка, пошли уверенно, и вот уже твой трудный, но умный подросток выпархивает из-под опеки и отправляется в большой мир. А через год Кузю вернут на фронт. С трудом его удастся выдернуть обратно под крыло командира, и это единственное, что будет примирять с неизбежностью видеть, как «твой» ребенок уходит туда, где всё хочет убить.
Сокол
Весна внесла и другие коррективы в нашу общую фронто-тыловую жизнь. Долгожданный перевод отряда в подразделение спецназ «Ахмат» состоялся. Парни паковали вещи, как вдруг на канале вышел пост: «Сокол, наш Сокол — 200…»
Это был первый погибший боец в нашем отряде. Замполит. Умница. Историк. Редчайший специалист по Балканской войне. И наверное, единственный человек, с которым Аид отдыхал душой. Играл в шахматы, вел неспешные беседы в редкие минуты отдыха.
— Как это случилось?
— Я уехал за отношениями в штаб. Сказал всем сидеть и ждать меня, никуда не ходить, собрать вещи, уложить в «Урал» и — ждать…
— И?
— И все. Я приезжаю — а ребята сидят с тяжелыми лицами. «Что случилось?» — говорю. А они мне: «Сокол погиб. Пошел доставать 200-го пехотинца и попал под мину со сброса».
— Ты был с ним дружен?
— Пожалуй, это был единственный человек, которого я мог назвать своим другом.
— Горе какое… Чем я могу тебе помочь?
— Чем тут поможешь. Тело не достать пока. Надо уезжать. Впереди снова лес.
Пишет какая-то женщина. «Елена, свяжитесь с женой Сокола. У нее вопросы». Пишу на указанный номер, не слишком понимая, какие у вдовы могут быть вопросы ко мне. Ответ приходит быстро: «Награды мужа и его телефон нам не отдали».
Чем я могу помочь? Телефона и наград Сокола у меня нет.