И когда я думаю, что огребла за свои слова, — вероятно, именно в этот самый момент Бог просто решает, что человеку пришло время стать по отношению к другому тварью, чтобы тот смог отпустить его из своей жизни.
Это физика бытия. На кривой козе ее не объедешь.
Я заболела тогда. Сильно и ураганно. Просто легла однажды с сильной ломотой — и пролежала 5 дней. Вставая только попить и пописать. Температура шкалила под 40. Кота приходили кормить соседи. Я хотела только одного — не быть. И чтобы этого бешеного разочарования в близких людях тоже никогда не было.
А потом позвонила Катя.
— Я еду. Чтобы не смела тут вот это все.
— Кать, как она могла? Уехать в Луганск, зная, что так много нужно передать всего, и не сказать? Ехать мимо… зная, что эти РЭБы не с кем пока отправить? Так они же на машины ротации! Ее же жених за рулем! Я бы в руках понесла!
— Никак. Это тебе надо их спасать. А ей срочно надо замуж. Атаракс, редуксин, 40 лет. Паровоз ту-ту!
— Но как же все эти слова? Про любовь, преданность? Она же меня чуть ли не в квартиру свою жить звала!
— Лена, человек получил от тебя то, за чем пришел. Мужика. Добыла сыну папу из знаменитой группы. И плевать на всё. Это их истории. Оставь им. И просто наблюдай за развитием.
— Не хочу.
— Соберись. Я приеду в среду.
Удивительно, но в среду я встала утром как новая. Отпустило. Дороги разошлись. Одни пошли обратно в задницу, а мы, кряхтя и упираясь, двинули дальше. К свету. Попутно разговаривая со всеми своими демонами. По преданию, 2023 года назад или около того Иуда покончил с собой, предварительно предав Христа за 30 сребреников. Аллегории Нового Завета поражают своей простотой и надежностью реализации: предав что-то настоящее, глубокое, пойдя на компромиссы ради выгоды, в людях действительно происходит суицид. Умирают человеки, оставляя телесную оболочку во власти внутреннего зверя. Вибрации на низких частотах. Жизнь в обмороке. Две первичные благороднейшие истины Будды. Следствие прелюбодеяния (это не про чужих жен и мужей, это про деяние против любви, против себя, предательство любви к себе истинному — единственное предательство, которое вообще может совершить человек) — смерть личности, сотворенной по образу. Покаяние — великая вещь. Начинается с правды самому себе о себе.
Иуда не предавал Христа. Иуда предал любовь. Себя. Душу свою.
А пустому телу не нужна жизнь.
В марте я снова поехала в Кременную.
8 марта в Изварино встретили Лангепас и Джексон. С цветами. Расцеловались.
— В Луганске нас будет ждать Ярик.
— Ху из Ярик?
— Майор. Мой друг.
Ярик приехал с цветами и двумя тортиками. Мобилизованный из Пензы. Познакомились и подружились мы абсолютно случайно: он купил нашу худи с мерчем, а я вызвалась ее лично доставить. Так и дружим с тех пор. Вожу ему теперь крепкие редкие пуэры и габа чаи.
— Это тебе и парням. Очень вкусные.
— Спасибо, солнышко!
— Такие у тебя глаза, конечно.
— Какие?
— Нереальные. Никогда таких красивых и неземных не видел.
В Рубежном прошу остановить машину. Среди руин домов, разбитых авиацией, розовая уцелевшая церковь. А дальше поле. В нем — тонкая молодая березка, уже покрытая почками. Бог есть любовь, любовь есть жизнь. Что любит, то еще не умерло. И здесь, на войне, как ни в одном другом месте, времени и условиях, торжество жизни над смертью так очевидно и понятно, словно эта парадигма внушалась нам с пеленок. Оттуда остались фотографии. Я просто села на землю по-турецки и о чем-то задумалась. А на фото появился золотой солнечный луч. Даже если он — оптический обман — выглядит завораживающе. С березкой тоже обнялась. Рядом — пустые оружейные ящики и осколки снарядов. А она стоит и готовится снова ожить этой весной.
В Кременной первое, что вижу, войдя в квартиру, — огромный букет роз.
— С праздником, радость моя!
Розы на фронте. Есть от чего сойти с ума.
На следующий день с Белым, новым снайпером, собрались на полигон. Незадолго до моего приезда во двор нашего дома прилетели 20 снарядов. Били «градами». На месте качелей, на которой зимой качался мальчуган под присмотром папы, — воронка. Я закрываю глаза и не хочу пока даже думать о том, что увидела. Говорят, никто не пострадал. Но бабушек напугали. Если этих кременских бабушек вообще еще можно чем-то напугать.
Солнце уже по-весеннему теплое на юге. Но ветер — ледяной. Приехали на полигон, приготовились работать. Два часа разряжаем АК. И я впервые встречаюсь с ней. Моей любовью. СВ — ее величество Снайперская Винтовка.
— Ты прирожденный снайпер.
— Шутишь?
— Нет. Ты перед выстрелом как будто «исчезаешь». Сливаешься с ландшафтом. Это — дар.
— А мне просто нравится.
С Белым мы познакомились зимой. Из тех самых первых «Вагнеров». Молодой красивый мужик с кошачьей улыбкой и такой же грацией. Снайпер очень высокого класса. Как и все, с кем мне повезло сблизиться. Два дня проведем с ним на полигоне. Он расскажет о себе. Сирота. Умница. Редкой силы воли мужик. И я приму одно решение.
«Ты еще тут?» — пишу ему вечером накануне отъезда. Командир ушел в ночь на БЗ, которое затянулось. И вместо 12 дня вышел в 11 вечера. За это время я успела придумать себе все, что только можно относительно своей ценности в его системе координат. И заодно вспомнить, как когда-то зимой… там, на берегу Азова, один человек не отходил от меня ни на шаг. Потому что это была война. А на ней не бывает ни потом, ни завтра. Не на войне тоже, но думается об этом проще.
«Тут».
«Зайди, пожалуйста».
У меня с собой спортивные часы. Их отдала мне мама другого Вадима, которого уже нет. Сокола. Так сплелось все в моей жизни.
Однажды все это уже было. И даже не однажды.
— Я когда в N-ске жил…
— Что ты там делал?
— Жил. В интернате.
Мы на какое-то время замолкаем.
Я думаю о том, сколько раз за последние годы я слышала от тех, кто подбирался к самому сердцу через слои брони и недоверия эти слова.
«…я сирота, бабушка воспитывала с 4 лет…»
«…я до пяти лет жил в детском доме…»
«…нас с сестрой в разные интернаты отдали…»
«…повезло — они приехали, а я чистенький такой, стою и яблоко стесняюсь откусить, тут же взяли…»
Калейдоскоп лиц. Женских нет совсем. Девочек-сирот, девочек трудной судьбы в мою жизнь не заносит. Во всяком случае, не подносит близко. В мире все должно быть равновесно — тому, у кого был избыток, кто взял с горкой, Он посылает тех, кто заслужил абсолютную любовь и полное принятие, и к черту все социальные роли. Ты или готов быть для человека всем — по ситуации, или не болтай попусту о серьезных вещах.
Бог странным образом наполняет мой мир — единственного ребенка из более чем благополучной семьи — теми, кого мне в ней так не хватало в детстве. Мечты о старших братьях, близких по духу сестрах, о добром дедушке живут где-то в самых тайных уголках моего бессознательного. Мечты о той любви, которая позволила моим родителям прожить вместе почти полвека. Мечты о том, чтобы и меня так любили, как папа — маму. Со всеми моими трещинами, помрачениями и странностями. С отсутствием иногда связи между мозгом и языком. С моей привычкой делиться иногда не с теми и не тем. От этого еще никто никогда не умер. А от последствий непринятия мне кажется, что умираю я.
Мы пьем странный кофе на заправке где-то на полуострове. Серя говорит, что мы как близнецы — очень похожи. Я думаю. Мысли как толстые тяжелые хомяки — лениво катаются по нейронным связям, кофе горячий, крымская ночь пахнет близким морем.
— Такую шоколадку? С лимоном только одна была.
— Ага. Хочешь?
— Нет.
Разворачиваю.
— Дай дольку. — И через секунду: — О, вкусная!
— Я же говорила. Бери еще.
— Давай побольше на следующей заправке купим. Дорога длинная. Ты не замерзла? Есть хочешь? «Ноль» надо до комендантского пройти.
В любимом монастыре запах ладана смешивается с духами прихожанок. Подхожу к батюшке Серафиму. Здороваюсь и по привычке закрываю глаза.
…теплый вечер, мы сидим с самым добрым, самым любимым дедушкой во Вселенной на лавочке около старого деревенского дома. Дедушка с лицом Серафима Саровского гладит меня по голове.
— Рассказывай, что глаза на мокром месте?
— Дедушка, мне так больно… так это больно — когда по словам, а не по делам… Что мне делать?
— Ну-ну! Поплачь, маленькая, поплачь. И ступай. Ступай, все уладится. Любить — принять человека любым… Просто смотри и думай…
Слезы текут по щекам, падая на каменный пол храм. Это единственный храм, куда я хожу. К дедушке. Который меня любит — любой.
Иногда мне удается поймать это. Не ассоциируемое ни с кем и ни с чем, кроме вдоха и выдоха, взгляда в никуда и полнейшей остановкой мыслительного процесса. Это — любовь без предмета. Любовь как состояние. Как то, что удерживает тебя на планете. Любовь, которая не хочет никем и ничем обладать. И просто радуется, что мир так прекрасен.
Удержать себя в этом состоянии — высшее благо. Но пока мне достаточно просто его запомнить. Чтобы в самые темные ночи души воскресить в памяти запах трав и цветов, прохладу от реки, колокольный перезвон и ледяную воду в колодце, слегка тревожный взгляд из-под опухших от усталости век и вкус свежего манго в пиале с чаем. И демоны ненасытной жажды обладания отступают. Любовь — это дать свободу. Все остальное просто собственные страхи.
Мы и совершенны, и нет. Но если мы вместе, то принятие и понимание убивают гордыню и перфекционизм.
Или это не любовь.
Ибо она одна победит все.
И когда-то потом я начну называть новых наших подопечных парней, которые будут подбираться к самому сердцу, «любимые сиротки». Хотя сирот среди них почти и не окажется. А пока я жду Белого. У меня для него подарок. От человека, с которым они похожи — оба осиротели. И по какому-то странному стечению обстоятельств он ровесник Сокола и они — тезки.