сь на лавочку у входа и долго смотрю на крест. Мне кажется, я понимаю, почему заупокойный канон в православных храмах именно у креста. Любовь люди убили. А ее проповедника распяли. И теперь ходят в надежде обрести воскресение ее, потому что без — невыносимо. И от тоски убивают друг друга.
Без любви остаются только боль и пустота, выжигающие душу. И поэтому истинной любви не нужен объект. Не путать с привязанностью. Это другое.
Обратно едем молча. Я вспоминаю ту осень, когда для меня началась война. С той первой поездки в декабре. С того звонка. С любви. И думаю: потеряй я любовь, и все смыслы пропадут, и станет уже все равно, и свечи на канон будет ставить совершенно незачем, хоть я и не принадлежу ни к одной конфессии. Потеряй мы все любовь — и останутся только ненависть, мертвый холод и ад внутри головы, выжигающий дотла. Ибо любовь побеждает смерть. А ее побеждает только равнодушие.
— Картошки пожаришь?
— Конечно.
— И чай.
— Да. И чай.
Чай дарит дзен. Поют цикады и сверчки. Мы сидим на моей обожаемой террасе и слушаем соловьев.
— Я ловлю иногда себя на странной мысли: сидишь вечером в этой тишине и хочется как-то извращенно, чтобы что-то здесь напомнило тебе о реальности «там». ПВО бы, что ли, сработало…
— Ты чикане? И ты утверждаешь, что не втянулась?
— Я ничего не утверждаю. Понимаю, что это ненормальное желание. Но тут, понимаешь… как будто и нет ничего. Нет войны. А если ее нет, то и их нет, и нас нет.
— Лена, тебе надо отдохнуть. Бери-ка ты билеты и на пару недель подальше отсюда.
— В августе уеду на пару. К нашим. И на Стрелку.
— …Дурко!
— Знаешь, я часто думаю. Вот как вы меня встретили и как после встречали в отряде. Небо и земля.
Грин отставляет чашку и разворачивается ко мне всем корпусом.
— Ленусик, ты реально считаешь, что мы тогда тебя встретили максимально гостеприимно?!
— Ну… да. А что, это не так?
— Ой, ееее… — ни к кому не обращаясь бросает в пустоту Грин, — а что было бы, если бы это реально было так? Если бы встретили не как решили, а как хотели?! Ты бы после поездок своих и текущей ссоры в окно бы вышла…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Была задача тебя отвадить от войны.
— Это снова была твоя идея? И Дэн был в курсе?!
— Ну конечно был. Он тоже тебя любит.
— Почему? Просто скажи мне — почему ты все решаешь за меня? Весь опыт прожитых лет показывает, что от этого нам всем становится только хуже!
— Потому что это не твое.
— Ты опять сам так решил? Ну и живи с этим. А я буду со своим.
Сидим с Машкой в «Азбуке». Капучино, эспрессо-тоник, эстрогеново-доминантные мужички в отчаянной попытке казаться мачо приглаживают барбершоп-стайл растительность на лице и осанятся, пытаясь втянуть ленивые пивные животики и бочка булочкой.
— Ты никогда не думала, что дальше?
— Думала. И я ни в чем не была уверена… Возможно, мы бы просто развелись после.
Я ее понимаю. Еще раньше разговор с подругой — о том же.
— Я знаю, что оттуда вернется другой человек. И моя задача — поддержать его сейчас, и я готова к тому, что будущего для нас нет.
Она уже говорила это однажды. Я была слишком в себе, чтобы ее понять.
— Они — да. Вернутся другими. Если вернутся.
— Не позволяй себе сомневаться.
— Я не о смерти. Война для воина — жена и мать. Они просто закончат тут и начнут где-то еще. Это наркотик. Самый сильный сорт. Свой для каждого.
— И что нам остается?
— Маску на себя.
— И это тоже. Все — выбор.
Два года я была уверена, что у меня выбора не было. Выбирать можно только между лишними вещами. За два года этот наркотик стал частью моей крови. Мне снятся поля, превращенные в полигоны, усыпанные тубусами из-под «шмелей» и ПТУРов, всекалиберными гильзами, изрытые взрывами обочины, покалеченные леса из одних стволов. Но над этими полями — золотой час закатов, над этими лесами — самые яркие в мире звезды, а в высокой траве вниз по обрыву от дома, которого уже нет, сверчки прошлым летом пели так, что от счастья останавливалось сердце. Позади же в лесу взрывались снаряды и шла автоматная стрелкотня. Я не понимала, как оказалась здесь, в этой душной августовской ночи, в прифронтовом городе без света и сидела в кресле между двумя мирами. Но уверенность, что именно здесь я впервые в жизни на своем месте не покинула меня и сейчас. Твое место там, где исчезают вопросы, зачем ты и чтобы что.
Ты просто здесь.
И ты нужна этим людям и самой себе.
— Ты по какому маршруту? — спросил Грин.
— К нашим. Белгород и дальше к нашим в Луганск.
— Ты с ума сошла туда одна ехать? И вообще туда ехать?! Туда только на броне, там лотерея, Лен.
— Угоним танк? Будет броня, — смеюсь.
Грин бледнеет, лицо становится каменным. Такое было у моего отца, когда я уезжала с двумя чемоданами в большую взрослую жизнь. Такое было у самого Грина, когда мы чуть не разбились на М4 по моей вине. Такое я видела у людей, навещающих своих родных в реанимации. Бессилие и мрачная решимость сделать что можно и сверх того — еще что-то. Но даже в эти моменты — я знаю — он понимает все мои причины. Мы оба теперь носители этого вируса.
Война — это яд, мама, но, попадая в кровь уже когда-то зараженных ненормальностью, он преобразуется в живую воду. В источник, способный напоить его носителя и десятки, сотни людей вокруг.
«…если свет, который в тебе, — тьма, то какова же тьма?»
И я уезжаю в Белгород. Через Шебекино. Так 1 июня начинается мое лето — 2024.
Мы отравлены этим наркотиком, мама. Абсолютно все, хоть раз прикоснувшиеся к энергии битвы. В моем окружении других за два года не осталось.
Белгород
Машину дал наш Ангел Дмитрий. Едем вчетвером: Рома за рулем, мы с Соловьем сзади с комфортом, Бакс на пассажирском. Комфортный микроавтобус бойко накручивает километры. На трасса должны встретиться с Чекистом и Товарищем Полковником, они везут две «буханки». Одну купил наш Ангел Рассвет. Вторую — Дима. У нас есть план, но мы еще не знаем чей.
Приключения начинаются сразу. Звонит Чекист. В 100 км от Москвы одна «буханка» сломалась. Починка несложная, но небыстрая. Ждем пару часов на заправке, потом все же решаем двигаться. С нами еще одна машина, грузовик, парням-десантникам везут в медбат какие-то сложные и огромные детали.
— Поедем, — говорит Рома. — Пока десантникам выгрузим, Игорь просил посмотреть что да как, поговорить. И в Белгороде они нас догонят.
Садимся по местам. Бакс все время норовит подвинуть меня с комфортного места. В конце концов это надоедает, и я говорю Роме:
— Я посмотрю сейчас расписание поездов на Белгород и ближайшую станцию. Высади, пожалуйста, там Бакса, он дальше сам поедет, как изначально планировал.
Больше вопрос о пересадке не поднимается. Машину дали под меня и Полковника, остальных мы забрали по душевной доброте. В Шебекино приезжаем к полуночи. Обычный небольшой город, каких в России тысячи. Освещен. Машины ездят, но людей на улицах нет. Подъезжаем к точке — недалеко от дороги в посадке нас ждут две машины с выключенными фарами. Парни стоят рядом. Я почему-то испытываю страх. Хотя чего это «почему-то»? Шебекино не сходит со страниц новостей уже не первый месяц. Подъезжает грузовик, откидывает порог, и все готово к разгрузке. Мы прощаемся с ребятами и уже готовы сесть в микроавтобус, как вдруг совсем рядом «град» выпускает половину пакета. Я чувствую, что сердце выскакивает из груди.
— Спокойно, малыш, — говорит один из ребят. — Это наши!
— Но почему?! Почему здесь?
— А где? Тут до Волчанска по прямой 5 км. А «град» на тридцать выбивает.
Уезжаем. Дрожь отпускает где-то у въезда в Белгород. Там ждут наши. Приехали на двух машинах, забирать много. И мы набиты, и «буханки» под завязку, и людей привезли. Командира среди них нет.
Ему нужно побыть одному и подумать, нужны ли ему отношения с человеком, с которым не получится играть в одни ворота. Даже на войне. Я это помню.
Но надежда, самое ложное из всех чувств, замешанная на ожидании, робко вила гнездо все это время где-то на задворках сознания. Не вышло. Что абсолютно логично, ибо ожидания — это всегда разочарования. Даже робкие.
Звонит Чекист. Они еще на половине пути и будут останавливаться, чтобы хоть чуть-чуть вздремнуть. Планируют прибыть в 6 утра. Но ни в 6, ни в 7 они не приедут.
— Давайте пока поедим. — Добряк ищет точку на карте, где есть круглосуточная кухня. Фастфуд на выезде. По машинам и снова поехали.
В кафе пусто. Заказываем гамбургеры, картошку, бифштексы и кофе. Не торопясь едим, болтаем. Тихо, ночь. Напротив кафе, на другой стороне дороги, — защитное сооружение с надписью «Укрытие». Сделано из бетонных блоков на скорую руку. Над ним — фонарь. Общий сюрреализм картины не укладывается ни в какие нормы восприятия. Таких сооружений в Белгороде много. На заправках вход в кассы и магазин обложены бетонными блоками. А в остальном — просто красивый город. После ночного ужина тянет в сон. Рома уже спит в машине. Устраиваюсь поудобнее и засыпаю без сновидений.
В тишину города, утонувшего в рассветной дымке, врывается панический звук сирены. Через три секунды к нему присоединяются свист и гулкие громкие хлопки. Генетическая память выгоняет из припаркованного у круглосуточного фастфуда автомобиля и волной ужаса заносит внутрь. По дороге успеваю поднять голову и увидеть, как в небе прямо над нами летят ракеты. В голове проносятся разом заголовки новостей, которые я старательно не читаю вот уже второй год. Читала первые десять месяцев. Шутила: чтобы знать, в какой момент свалить. А потом пришел тот самый день, который не оставил никакого выбора. Вместе — в болезни и здравии, на войне и под мирным небом. И стало почему-то совсем не смешно.
Внутри кафе две молодые девчонки чистят кофемашину и подбивают ночной бюджет.