И я не знаю, будет ли когда-нибудь ли мирная жизнь для нас. Садясь в 2 часа ночи на пустой парковке в почти одинаковые машины — черная и белая, инь и янь, две стороны одной Вселенной, хранящие внутри войну и тишину, мы точно знаем только то, что вернемся.
Только еще не знаем куда.
Мы обручены с этой войной, мама, прикованы к ней без кандалов и цепей. Она уже знает, что мы никуда не денемся.
Луганск 2.0
Масштабирование, как прочее прекрасное в моей жизни, по традиции началось со звонка Грина. Он сообщал, что договорился с Валом и меня ждут в Луганске. Некоторое количество наших друзей из разных подразделений оказались на фронтах Родины. В том числе братишка нашего друга Васи и близкий друг Вала.
— Возьмешь над ними опеку. И все у тебя будет. И шеврон на рукавах, и флаг на речке Днепр у моста Цюрупы.
— Дело не во флаге, а в смысле. Мне нужно за что-то держаться, чтобы держать их. Они нужны мне. Но когда те, с кем ты двигаешься с самого начала, единственные, кто не просит ни твой флаг, ни твой шеврон… Грин, неужели они не понимают, что это мои игрушки, которые дают мне энергию? Что начни я воспринимать все серьезно — и все закончится? Убери любовь из любой конструкции — и она рухнет. Но почему они — единственные, кто не хочет играть в эту мою игру?
— Вы все сейчас нужны друг другу. Независимо от того, кто кого любит. Я тебе уже говорил. Раздели личное и общественное. Играй в своей песочнице с другими. Мы тебе найдем партнеров по играм сколько хочешь.
Вечером пошел дождь. Голова немного квадратная. Заезжаю в «Леруа».
— Ребята, мне перфоратор для бетона. Нормальный. Ну то есть чтобы хороший и не сломался.
— Дорого будет…
— Дороже жизни?
Цифра перестала иметь значение, когда купленные за 500К «Старлинки» вышли из строя, едва подключившись к спутнику. Деньги — самое дешевое, что есть в этом мире, и их можно иметь бесконечно. Была бы энергия. Они — ее материальный эквивалент.
— И генератор покажите. Лучше дизельный.
— Дизельных нет.
Отправляю фото контакту: «Такой пойдет?»
Получаю ответ: «Супер! Это очень хороший генератор! Спасибо вам за все, что вы делаете…»
На ходу диктую голосовое: «Прекрати. Это ВЫ делаете. Мы просто обеспечиваем удобство и комфорт». И — жизнь.
Написала с просьбой дать кое-что неизвестному подразделению штурмов. Готова купить. Не продают и количество ограничено. Дают только знаменитым, тем, кто в тусовке. Смотрю на переписку и думаю: а ведь какой-то год назад на месте этих «незнаменитых» штурмов были мы.
Вспоминаю сумасшедший страх и как руки делали, пока боялись глаза. Как однажды я написала старому другу Вовке и он дал мне телефон нашего Андрюхи. И он поверил в нас, когда нас не знал никто, кроме тысячи подписчиков. А потом Диана сказала: давай делать интервью. Вдруг прокатит и его пропустят? И теперь каждый ребенок знает, кто такие мы. Но только я помню гонку за жизнь в пургу на разбитой и наглухо груженной машине.
Знаменитым легко и приятно помогать. А где-то под Бахмутом и Угледаром читают тихо молитву, сжимая крест или перебирая четки, ребята с изрытыми морщинами лицами. Зная, что завтра и сейчас — с ними только Бог.
И я пишу своему поставщику дико дорогих аналогов: продай… срочно. Потому что эти лица мне снятся. Приходят здороваться и прощаться те, кого я никогда не видела. Я провожаю во сне тех, кто уходит, не зная ни фамилий, ни имен. Я даже не знаю, «наши» ли они. У Вечности все свои. Но своих «своих» я когда-то отмолила. Все забывается, приедается и превращается в норму. Никто не видит изнанки.
— Да с такой мадамой он застрелится, — пишут «патриотки» в соседних чатах. Я их не разочаровываю пока. Пусть думают, что я чья-то там мадама. Иллюзиями едиными некоторые и живы.
— Брось ее и найди нормальную женщину! Например, меня, ахха! — пишут женщины-чемоданы, которых можно взять, а можно поставить. Женщины-потеряшки — их очень нужно «найти».
Я много лет думала, что человека от зверя отличает умение мыслить и говорить. За последние полтора года к этому прибавились эмпатия и способность любить. У тех, кто пишет эти комментарии выше, есть только шакалий оскал. Невозобновляемая протоплазма там, где Бог задумывал человека. Пока они чешут эго о мои метафорические кости, я делаю свое дело. И делаю его хорошо. Бог позволил мне встать между целым отрядом и неминуемым — без коптеров, плащей, связи и транспорта — финалом.
Каждый раз после такого чтива я что-нибудь пишу в канал и звоню Грину. Заземляясь, успокаиваясь, вспоминая, кто я, для кого и зачем.
Сердце увеличилось в размерах за эти два года и вместило еще мальчишек. Подразделений стало семь. Вероятно, когда книга увидит свет, их будет еще больше.
— Леночка, я дам медицину. Сколько надо. И тележки.
Софья Михайловна — человек-подарок. Любимый наш Ангел. Хрупкая, совершенно волшебная женщина. Аня, которая нас познакомила. Человеки в моем мире нескончаемы. И возможности благодаря им тоже.
Мы будем там, куда журналисты, блогеры и волонтеры пока не доехали. И постараемся. Ибо нет большей любви… И я снова набираю номер самого дорогого сердцу человека. Где-то на пустой дороге он смотрит на экран телефона и улыбается, я знаю.
— Привет, Кукусик. Ты когда приедешь?
Июнь шел к концу. Тишина в эфире длилась месяц. Любые мои попытки заговорить с человеком, с которым я прошла бок о бок два года войны, натыкались на стену отчуждения. Те, кто желал нам зла, а каналу — распада, были, как никогда, близки к своей цели. Мысли закончить это все в надежде, что вместе с каналом закончится и моя боль, взять билет в один конец и никогда больше не вспоминать ни о душных летних ночах Кременной, ни о таких важных и тихих признаниях в съемных луганских квартирах, ни о десятках тысяч километров, намотанных на колеса двух машин, была так соблазнительна.
Рушь первый, если не хочешь быть погребенным под руинами, и где-то на периферии сознания тонкой противной иголкой ныла мысль, что есть еще причина. Самая, пожалуй, основная. Тот мартовский вечер на Усачевском рынке. Отчаянный, самый важный вопрос. И ответ, бетонной плитой навалившийся на меня, как нечто неизбежное и абсолютно фатальное: «Я герой не твоего романа». Только усталостью и полной потерей ориентации в пространстве можно было объяснить мысли о попытке убежать от себя самой. Совершить действие, бесполезность которого максимальна, и я знаю об этом на собственном опыте. Это физика, ее не обойти, не обмануть. А со своими демонами я всегда предпочитала играть в открытую, зная в лицо каждого.
Тот, который душил меня сейчас, назывался гордыней. На раздаче сидели ожидания. Банковало желание кем-то владеть безраздельно. Втроем эти пацаны создавали очень веселый ад внутри моей далекой от просветления головы. И я не помню, как и в какой момент это произошло. Скорее всего, я уже традиционно пила чай и смотрела в лес. Или ехала в СДЭК, типографию, магазин «Милитарист». Как вдруг словно миллионы тонн балласта отвалились и тысячи воздушных шариков приподняли меня над землей, попирая все законы гравитации. Я приняла происходящее как данность. Как бесценный опыт. В одну секунду увидев все свои ошибки, промахи и компромиссы, которые, как известно, убивают все. Увидела картину целиком. Узорный покров был причудлив. Но бесконечно красив — в процессе его создания образовалась целая экосистема с огромным количеством вовлеченных в нее прекрасных человеков со всех концов Земли. Тысячи людей объединились, чтобы сделать жизнь свою и ближнего лучше, легче, чтобы вообще эта жизнь продолжалась.
Это и был мой ребенок, мое проявление внутреннего Бога. И то, от чего я опрометчиво собиралась отказаться в угоду своим демонам, на самом-то деле оказалось самым важным. И я могу, даже когда не могу. Могу и буду. Неважно, кто кого любит. Грин был прав. Это мои лучшие условия игры, и я буду развиваться внутри своей песочницы. Так много еще предстоит сделать, так много узнать о себе самой. Стать и остаться человеком, победив природу эго и зверя в себе. Приручить еще сотню демонов. Рассеять немного тьмы. И может быть, этот свет еще кому-то укажет направление.
Озарение было внезапным и будничным. И приехал Грин. В тот вечер мы много смеялись. Печалиться больше было не о чем. Все свои решения я приняла и чувствовала себя так, словно выздоровела после тяжелой болезни. Словно начала прикладывать к своей жизни искусство кинцуги. Древняя восточная методика не склеивать разбитое, но заливать золотом, делает треснувшее еще прекраснее. С людьми та же история. Трещины в сердце заливаются чистым золотом сами собой — если не сопротивляться и не доводить до конечного разлома, когда уже ничего не починить.
Клеить разбитое — нет. Но искусно превращать рябь времени и боли в сияющую золотом гладь способны только полностью сдавшиеся течению жизни.
— Позвони нашим. Скажи, приеду дней через 10. Там списков покидали, кому что надо. Я повезу артиллеристам под Бахмут и к нашим заеду.
— Какой Бахмут, Дурко?! — Грин вдруг становится белым как полотно. — Тебе мало твоей Кременной было?
— Но там же есть тыловые города? Встретят, проводят.
— Лена. Нет.
— В смысле — нет? Я не разрешения у тебя спрашиваю. Ты думаешь, ты один возвращается туда, словно привязанный?
— Лена, я не хочу за тебя волноваться.
— Так не волнуйся. Вроде ты в таком замечен не был, чего вдруг?
Все, что произошло дальше, происходило как во сне. Грин притянул меня к себе и, крепко взяв за затылок, прижал головой к плечу. Я замерла, боясь шевельнуться. Так он еще никогда меня не обнимал. Дружески, едва касаясь. При встрече, прощании. После того как я чуть не убила нас на полигоне. Как брат сестру. Иногда мы дурачились, и он мог подхватить меня на плечо и так занести в ресторан. Но так, как сейчас, — никогда. Одна за другой в голове пролетели миллион мыслей. Сердце пропустило удар и забилось, как вертолетные лопасти. Поднимаю голову, пытаюсь поймать взгляд, чтобы что-то понять хоть сейчас. Что-то из того, что вот уже семь лет безнадежно ускользает. Там — пропасть, глубина, а на дне глаз, на протяжении двадцати лет видевших бесконечную вереницу боли, крови, смертей, в холодном цепком взгляде «старого чекиста» появляются глубина и сияние. Он смотрит на меня так, словно любуется прекрасной статуей. Внимательно и неотрывно. Я боюсь нарушить момент. Но мне нужно понять.