* Синг Джон Миллингтон (1871—1909) — ведущий деятель ирландского литературного ренессанса.
— Вот именно, — поддакнул его светлость.
— Да знаю я! — вскричал Кейси. Закрыв глаза, он провел ладонями по щекам, подбородку и губам, а потом сжал кулаки и разочарованно отвернулся. — Нельзя откладывать поджог, такие дела не переносят как чаепития, черт возьми, а берут и делают!
— Делают, если не забывают принести спички, — пробормотал Риордан.
Кейси подскочил с явным намерением ударить Риордана, но под напором неопровержимых фактов немного поостыл.
— Не говоря уж о том, — добавил Нолан, — что хозяйка дома замечательная леди и ей нужен последний вечер развлечений и отдыха.
— Вы очень любезны, — сказал лорд Килготтен и наполнил его стаканчик.
— Давайте проголосуем, — сказал Нолан.
— Черт! — Кейси мрачно озирался по сторонам. — Я как посмотрю, голоса уже подсчитаны. Ну, завтра так завтра, черт вас подери.
— Да благословит вас Господь, — сказал старый лорд Килготтен. — На кухне будут оставлены холодные закуски, вы можете сначала зайти туда; вы наверняка проголодаетесь, ведь поджог — тяжелый труд. Скажем, к восьми часам завтра вечером вас устроит? К тому времени я поселю леди Килготтен в отеле в Дублине. Я не хочу, чтобы она раньше времени узнала, что ее дом перестал существовать.
— Боже, вы истинный христианин, — пробормотал Риордан.
— Ладно, не будем об этом, — сказал старик. — Это уже прошлое, а я никогда не задумываюсь о прошлом. Джентльмены...
Он встал. И, как незрячий святой пастырь, вышел в коридор вместе со стадом, которое побрело за ним, слегка подталкивая друг друга.
Пройдя до середины коридора, почти у двери, лорд Килготтен увидел что-то своим помутившимся боковым зрением и остановился. Повернул назад и в задумчивости встал перед большим портретом итальянского дворянина.
И чем пристальнее он вглядывался в картину, тем сильнее дрожали от тика его веки и быстрее шевелились губы.
Наконец Нолан спросил:
— Ваша светлость, в чем дело?
— Я вот думаю, — наконец сказал лорд, — ведь вы любите Ирландию, правда?
— Бог ты мой, конечно! — загудели все. — К чему спрашивать?
— Как и я, — мягко сказал старик. — А любите ли вы все то, что есть в Ирландии, на ее земле, — ее наследие?
— Это тоже, — заверили все, — несомненно!
— Меня волнуют такие вещи, — сказал его светлость. — Это портрет кисти Ван Дейка. Старинный, очень изысканный, очень важный и очень дорогой. Это, джентльмены, национальное художественное сокровище.
— A-а, вот оно что! — затянули поджигатели нестройным хором и столпились вокруг посмотреть.
— Боже, — изумился Тималти, — какая работа!
— Как живой, — добавил Нолан.
— Обратите внимание, — сказал Риордан, — его глаза поворачиваются вслед за тобой, откуда бы ты ни смотрел.
— Жуть, — согласились все.
И собрались уже двинуться дальше, но его светлость сказал:
— Вы отдаете себе отчет в том, что это сокровище в действительности принадлежит не мне одному, не вам, а всему народу как драгоценное достояние и завтра вечером оно сгинет навечно?
Все разинули рты. Как же они не догадались!
— Спаси нас Господь, — возмутился Тималти. — Как можно!
— Сначала мы вынесем ее из дома, — решил Риордан.
— Постойте! — закричал Кейси.
— Благодарю вас, — сказал его светлость, — но куда вы ее денете? Под открытым небом ветер изорвет картину в клочья, дождь вымочит, град исхлещет. Нет-нет, может быть, лучше ее сжечь побыстрее...
— Ни в коем случае! — воскликнул Тималти. — Я сам отнесу ее домой.
— А когда великое противостояние закончится, — сказал его светлость, — вы передадите этот бесценный дар Искусства и Красоты, пришедший к нам из прошлого, новому правительству?
— Э-э... все картины до единой, — сказал Ти-малти.
Но Кейси, не сводивший глаз с исполинского холста, поинтересовался:
— А сколько весит эта махина?
— Полагаю, — слабым голосом ответил старик, — от семидесяти до ста фунтов.
— Ну и как, черт возьми, мы дотащим ее к Тималти? — полюбопытствовал Кейси.
— Мы с Брэннехеном отнесем это сокровище, — ответил Тималти, — а если потребуется, ты нам поможешь, Нолан.
— Благодарные потомки вас не забудут, — заверил его светлость.
Они двинулись дальше по коридору, и тут его светлость остановился перед двумя картинами.
— Здесь изображения двух обнаженных женщин...
— Да уж! — сказали все.
— ...работы Ренуара, — закончил старик.
— Значит, их автор — французский джентльмен? — спросил Руни. — Извините за выражение.
— Сразу видать, француз, — сказали все.
И давай толкать друг друга локтями под ребра.
— Стоят они несколько тысяч фунтов, — сказал старик.
— Не спорю, — заявил Нолан, тыча в картину пальцем, по которому хлопнул Кейси.
— Я... — начал Моргунчик Уаттс, чьи рыбьи глаза под толстыми стеклами очков вечно плавали в слезах. — Я забираю этих французских дам с собой. Возьму под каждую руку по одному произведению искусства и отнесу в свой домишко.
— Договорились, — сказал с благодарностью лорд.
Они подошли к большому полотну, на котором многочисленные звероподобные люди скакали, топтали фрукты и тискали роскошных, как летние дыни, женщин. Все наклонились, чтобы прочитать надпись на медной табличке: «Сумерки богов».
— Ничего себе сумерки, — проворчал Руни. — А по мне, так это начало многообещающего денька!
— Я полагаю, — сказал пожилой джентльмен, — здесь кроется некая ирония, как в названии, так и в теме. Обратите внимание на сверкающее небо и на страшные фигуры, что прячутся в облаках. Занятые своей вакханалией, боги не замечают, что им грозит Страшный суд.
— Я не вижу в облаках ни церкви, ни ее женоподобных ангелов, — заявил Моргунчик Уаттс.
— В те времена со Страшным судом обстояло иначе, — заверил его Нолан. — Это все знают.
— Мы с Туи, — сказал Флэннери, — отнесем этих демонических богов ко мне. Так, Туи?
— Так!
И они зашагали по коридору, останавливаясь то тут, то там, словно экскурсанты в музее, и поочередно вызываясь унести домой в снежную ночь рисунок Дега, набросок Рембрандта или большой писанный маслом холст голландского мастера, пока не очутились перед весьма скверным мужским портретом, висевшим в мрачной нише.
— Это я, — пробормотал старик. — Работа ее светлости. Оставьте его здесь, пожалуйста.
— Вы хотите, чтобы он сгорел при пожаре? — изумился Нолан.
— Так, следующая картина... — сказал старик, проходя вперед.
Наконец экскурсия подошла к концу.
— Конечно, — сказал лорд Килготтен, — если вы в самом деле намерены все спасти, то в доме еще есть дюжина изысканных ваз эпохи Мин...
— Они стоят того, — сказал Нолан.
— Персидский ковер на лестничной площадке...
— Мы свернем его и отнесем в Дублинский музей.
— И изящная люстра в большой гостиной...
— Припрячем ее, пока не уляжется восстание, — вздохнул Кейси, которому все это уже здорово надоело.
— Ну что ж, — сказал старик, пожимая каждому руку. — Может, прямо сейчас и начнете? Спасение национального достояния, скажу я вам, тяжелая работа. А мне нужно минут на пять вздремнуть перед тем, как переодеться.
И старик удалился на второй этаж, оставив злоумышенников озадаченно наблюдать за тем, как он уходит.
— Кейси, — сказал Моргунчик Уаттс, — в твой умишко не забредала мысль, что если б ты не забыл спички, то теперь нам не пришлось бы всю ночь вкалывать?
— Где же твое эстетическое чувство? — воскликнул Риордан.
— Заткнись! — сказал Кейси. — Ладно, Флэннери, берись за этот конец «Сумерек богов», а ты, Туи, — за дальний, где девица прохлаждается. Ну! Взяли!
И боги, безумно кувыркаясь, взлетели в воздух.
К семи часам часть картин вынесли из дома и, прислонив друг к другу, поставили на снег; вскоре им было суждено отправиться по разным направлениям в разные хижины. В четверть восьмого лорд и леди Килготтен вышли и направились к машине, а Кейси быстро выстроил своих людей так, чтобы утонченная пожилая дама не увидела, чем они занимаются. Парни отсалютовали отъезжающему автомобилю. Леди Килготтен слабо помахала им в ответ.
С семи тридцати до десяти оставшиеся сокровища по одному или по два были вынесены.
Когда разобрали все картины, кроме одной, Келли остановился в темной нише, обеспокоенный судьбой парадного портрета старика лорда кисти леди Килготтен. Он задрожал, решился на высшую гуманность и унес картину в ночь.
В полночь лорд и леди Килготтен, вернувшись домой с гостями, обнаружили лишь глубокие борозды, оставленные на снегу в том направлении, куда Флэннери и Туи уволокли милую их сердцу вакханалию и куда Кейси, проклиная все на свете, прошествовал с Ван Дейком, Рембрандтом, Буше и Пиранези. Последним скрылся в лесу довольный Моргунчик Уаттс с двумя обнаженными Ренуарами.
Обед закончился к двум часам. Леди Килготтен отправилась почивать, довольная тем, что все картины разом отправлены на чистку.
В три часа ночи лорд Килготтен все еще не спал, он в одиночестве сидел в библиотеке, окруженный голыми стенами, перед погасшим камином, с шарфом на тощей шее и стаканом бренди в дрожащей руке.
Примерно в три пятнадцать тихо заскрипел паркет, крадучись задвигались тени, и вскоре в дверях библиотеки возник Кейси с шапкой в руках.
— Тсс! — прошептал он.
Задремавший было лорд встрепенулся, вытаращив глаза.
— Боже, — сказал он, — неужели нам пора уходить?
— Это завтрашним вечером, — сказал Кейси. — К тому же не вы должны уходить, а они — возвращаться.
— Они? Ваши друзья?
— Нет, ваши.
И Кейси увлек его светлость за собой.
Старик пошел за ним по коридору и выглянул из-за двери в бездонный колодец ночи.
Там в темноте, словно окоченевшая на собачьем холоде наполеоновская армия, обессилевшая, нерешительная и деморализованная, стояла знакомая толпа, и в руках у каждого были картины — некоторые положили их на спину или прислонили к ногам; усталые, дрожащие, побелевшие руки с трудом удерживали произведения искусства под медленно падающим снегом. Ужасающая тишина опустилась на растерянных мужчин. Они оказались в затруднительном положении, словно один враг ушел, чтобы вести иные, более славные войны, а другой, безымянный, бесшумно подкрался с тылу, не оставляя следов. Они оз