И я под дождем проводил женщину из рода Макгиллахи с ее Отродьем обратно к отелю «Ройял хайберниен», и по пути мы говорили о толпе, которая прибывает ближе к полуночи из аэропорта, выпивает и расселяется по номерам в этот благословенный час — в самый подходящий час для сбора подаяния, который нельзя упускать, даже когда льет холодный дождь и все такое прочее.
Я нес младенца часть пути, потому что женщина выглядела усталой, а когда показался отель, я передал ей его и спросил:
— Неужели за все время это первый раз?
— Что нас раскусил турист? — уточнил ребенок. — У тебя глаз как у выдры.
— Я писатель.
— Будь я проклят! — сказал он. — Как же я не догадался! А ты, часом...
— Нет, — сказал я. — Ни слова не напишу ни про все это, ни про тебя в ближайшие тридцать лет, а то и дольше.
— Значит, молчок?
— Молчок.
До гостиничного подъезда оставалось футов сто.
— Все, теперь я умолкаю, — сказал он, лежа на руках у своей пожилой сестры, свеженький, как мятная конфетка, вымоченная в джине, с вытаращенными глазами, растрепанными волосами, завернутый в грязные пеленки и тряпье. — У нас с Молли правило: на работе никаких разговоров. Держи пятерню.
Я взял его кулачок, словно щупальца актинии.
— Господь тебя благослови, — сказал он.
— И пусть Господь позаботится о тебе, — пожелал я.
— А еще годик, — сказал ребенок, — и мы скопим на пароход до Нью-Йорка.
— Уж это точно, — заверила сестра.
— И не нужно будет попрошайничать, не нужно будет грязному младенцу орать в бурю по ночам; найду себе приличную работу, в открытую, понимаешь? Зажжешь за это свечку?
— Считай, зажжена.
Я пожал его руку.
— Иди.
— Иду, — сказал я.
Я быстро зашагал к отелю, куда уже начали подъезжать такси из аэропорта.
За спиной я услышал, как под дождем женщина просеменила мимо, увидел, как она поднимает святого младенца.
— Если у вас есть хоть капля жалости! — кричала она. — Проявите сострадание!
И послышалось, как звенят монеты в миске, как ноет продрогший ребенок, как подходят очередные машины, как женщина кричит: «сострадание», «спасибо», «Господь благослови» и «славься, Господи», и, вытирая собственные слезы, я представил, что во мне самом росту восемнадцать дюймов, но все же одолел крутые ступени, вошел в отель и забрался в постель. Холодные капли всю ночь барабанили в стекло; когда я проснулся под утро и выглянул в окно, улица была пустынна и только неистовствовал ливень...
Невероятная новость пришла по телеграфу.
Национальный институт литературы и искусства с превеликим удовольствием присудил мне специальную премию по литературе и денежную сумму в размере пяти тысяч долларов. Не буду ли я так любезен прибыть в Нью-Йорк 26 мая для получения премии, аплодисментов и чека?
Не буду ли я так любезен?
Господи боже, думал я. Наконец-то! Боже! Годами люди обращались ко мне по прозвищу Бак Роджерс или Флэш Гордон*. Уверяли, что никто никогда не будет строить ракеты. Заявляли, что мы не полетим ни на Марс, ни на Луну. Ну а теперь, может, кто-то все же назовет меня моим настоящим именем.
Я захватил весть с собой на поздний завтрак в Кортаун. Поздний завтрак, черт, там все завтраки были поздние. К тому времени, когда я туда добрался со сложенной телеграммой в кармане, было уже пол-одиннадцатого. Я зашел и увидел Рики, Джона и Джейка Викерса, поглощавших яйца, бекон и печенье. Джек гостил у Хьюстонов, помогая Джону разобраться с повестью Киплинга «Человек, который мог стать царем» для будущего фильма. Судя по тому, как Джон изу
* Бак Роджерс, Флэш Гордон — герои научно-фантастических комиксов, которыми Рэй Брэдбери увлекался с детства.
чал мое лицо, пока я раскладывал омлет на своей тарелке в виде рожицы и расписывал все это кетчупом, он, должно быть, унюхал телеграмму в кармане моей рубашки.
— Ты похож на питона, заглотившего пуму с головы до хвоста. Выкладывай, что у тебя, малыш.
— Не-а, — сказал я, довольный собой.
— Ладно, сынок, валяй рассказывай!
Я достал телеграмму из кармана и протянул через стол.
Джон задумчиво прочитал ее и передал Джейку:
— Черт меня побери, у нас под крышей, оказывается, завелся гений.
— Ну, я бы так не сказал.
— Я бы тоже, малыш. Фигура речи. Прочитал, Джейк?
— Конечно. — Джейк в изумлении передал телеграмму Рики. — Ты, оказывается, пишешь беллетристику!
— Для журналов «Грошовый детектив» и «Страшные истории», — сказал я, чтобы притупить их внимание.
— Рики, прочитай вслух, — сказал Джон.
— Ты ведь уже читал это, — засмеялась Рики и обежала вокруг стола, чтобы меня обнять. — Поздравляю!
Она стояла рядом со мной и вслух читала телеграмму. Это было ошибкой. На самом деле Джону не очень-то хотелось, чтобы она это делала. Он опять занялся разрезанием бекона и намазыванием масла на тосты.
— Так как, сынок, — сказал он, разглядывая свою еду, — ты решил, что будешь делать с этими деньгами?
— Делать?
— Ну да. Делать. Тратить. Решил, как избавиться от этой сумасшедшей суммы, о Жюль-вер-нов ты сын?
— Не знаю, — сказал я, зардевшись оттого, что удостоился его внимания. — Я получил телеграмму часа три назад. Я поговорю с Мэгги. Мы живем в нашем новом доме уже третий год. В некоторых комнатах все еще нет мебели. А рабочий кабинет у меня в гараже, где вместо машины стоит старый письменный стол за шестьдесят долларов. Может, я куплю побольше книжных шкафов. Может, куплю отцу набор клюшек для гольфа, у него в жизни не было нормальных клюшек...
— Черт меня побери, ну и списочек! — вскричал Хьюстон.
Я взглянул на него, думая, что он меня хвалит. Вместо этого я увидел, что он откинулся на спинку стула, глубоко озабоченный моим будущим.
— Джейк, ты слышал?
— Угу, — сказал Джейк.
Подожди, думал я, продержись...
— Слышал хоть раз в жизни что-нибудь более вздорное? Боже праведный, — восклицал Джон, — ты же выдающийся писатель-фантаст.
И первоклассный автор фантастических историй.
— Я стараюсь, — сказал я.
— Стараюсь! Бог ты мой, — сказал Джон. — Пораскинь мозгами! На тебя откуда ни возьмись свалилась деньга, деньги, деньжищи! Ты же не положишь их в банк, чтоб они там гнили!
— Я думал...
— К чертям, не думал ты ни о чем!
Все это время Рики стояла рядом со мной. Я почувствовал, как ее пальцы сдавили мне затылок, требуя от меня силы воли и мужества. Затем, уверенная, что этого никто не видел, она вернулась на свое место во главе стола — поливать бекон кетчупом.
— Похоже, ты собираешься передать свой Гран-при в руки тех, кто умеет жить, то есть Джейку и мне. Ты не возражаешь, Викерс? — спросил Джон.
Джейк закивал и многозначительно мне подмигнул.
— Сынок, мы поразмыслим над этим, — сказал Джон. — Как следует. Ну как, Джейк? Сегодня к вечеру мы найдем, на что употребить... сколько там было?
— Пять тысяч долларов, — вяло сказал я.
— Пять тысяч! Джейк, сколько ты смог бы заработать здесь для незаконнорожденного братца Флэша Гордона?
— Может, тысяч двадцать... — сказал Джейк с набитым ртом.
— Пусть будет пятнадцать, не будем жадничать. — Джон откинулся на спинку стула. — Главное, чтобы деньги не залеживались. От этого они портятся. Сразу после завтрака, малыш, мы трое первым делом подумаем, как разбогатеть по-настоящему на этой неделе, без промедлений и проволочек!
— Я...
— Заткнись и пережевывай пищу, — улыбнулся Джон.
Мы некоторое время ели молча, каждый бросал взгляды на остальных: Джон — на меня, Джейк — на Джона, я — на них обоих, а Рики, улучив момент, решительно кивнула мне, чтобы я стойко держался и боролся в гуще нечестной игры.
Джон следил, как я перелопачиваю свой омлет, превращая его в кашу, и отодвигаю тарелку. Потом совершенно переменил тему:
— Малыш, что ты читаешь?
— Шоу, Шекспира, По, Хоторна. Книгу Песни Песней царя Соломона из Ветхого Завета. Фолкнера, Стейнбека...
— Угу, — сказал Джон, прикуривая сигару. Он отпил кофе. — Понятно.
Наконец он спросил прямо:
— Хевлок Эллис?
— Секс?
— Ну, не только секс, — небрежно бросил Джон. — Есть у тебя еще мнения на этот счет?
— Какое это имеет отношение к моей премии?
— Терпение, сынок. Никакого. Просто мы с Джейком тут кое-что читали. Доклад Кинси, несколько лет назад. Читал?
— Моя жена продавала экземпляры этого доклада в книжном магазине, где мы с ней познакомились.
— Вот те на! Что скажешь про все гомосексуальные моменты? Мне все это представляется весьма интересным, а тебе?
— Ну, — сказал я.
— Что я хочу сказать, — продолжал Джон, жестом требуя еще кофе и дожидаясь, пока Рики разольет его по чашкам, — на свете нет такого мужчины, или мальчишки, или старика, который хотя бы раз в жизни не возжелал другого мужчину. Так, Джейк?
— Общеизвестно, — сказал Джейк.
Рики уставилась на нас и все кривила рот, стреляла глазами, подавая мне знаки: уходи, беги.
— Разве это не естественно для человека, при той любви, что заложена в нас, — сказал Джон Хьюстон, — что мы влюбляемся в футбольного тренера, или легкоатлетическую звезду, или в лучшего спорщика в классе? Девочки влюбляются в своих инструкторш по бадминтону или в учительниц танцев. Правильно, Рики?
Рики отказалась отвечать и готова была вскочить и выбежать из комнаты.
— Иногда душе полезно исповедаться. Я не постесняюсь сказать вам, — говорил Джон, помешивая свой кофе и вглядываясь в глубины чашки, — что в шестнадцать у нас был один бегун в школе... Боже, все умел делать: прыгать в высоту с шестом, бегать на сто ярдов, кросс, что угодно. Прекрасный мальчишка. Как я мог удержаться, чтобы не подумать, что лучше его на свете и быть не может? Джейк, теперь твоя очередь. Разве с тобой не случалось то же самое?
— Не со мной, — сказал Джейк, — но с друзьями — да. Лыжный инструктор повел моего приятеля кататься, и, если бы он сказал ему «поженимся», тот согласился бы. Может, не навсегда, но... наверняка.