— После фильма? — задумался я. — Постойте! Это же национальный гимн!
— Так, ребята? — закричал Тималти.
— Именно! — сказали все хором.
— Десятки лет каждый божий вечер после каждого фильма оркестр играет во имя Ирландии, — запричитал Тималти, — как будто все соскучились по этому жуткому гимну. И что происходит потом?
— Ну, — сказал я, входя во вкус, — если ты мужчина, то пытаешься вырваться из кинотеатра за те несколько бесценных мгновений между концом фильма и началом гимна.
— Точно!
— Угостим янки выпивкой!
— В конце концов, — заметил я мимоходом, — после того как послушаешь гимн несколько раз подряд, он начинает блекнуть. Я не хотел никого обидеть, — добавил я поспешно.
— Никто не обиделся! — заверил меня Тималти. — И ни один ветеран ИРА, переживший восстание и влюбленный в свою страну, на тебя не обидится. Если слушать одно и то же десять тыщ раз подряд, чувства притупляются. Так вот, как ты правильно заметил, в эти три-четыре богоданные секунды все здравомыслящие зрители бегут к выходу как угорелые. А самый лучший из всех...
— Дун, — сказал Снелл-Оркни. — А может, Хулихан. Ваши спринтеры!
Все заулыбались, гордясь его догадливостью.
— И вот, — прищурившись, сказал Тималти севшим от волнения голосом, — в этот самый момент в каких-то ста ярдах отсюда, в уютном полумраке кинотеатра на Графтон-стрит, в середине четвертого ряда у бокового прохода сидит...
— Дун, — перебил его я.
— Этот парень внушает мне ужас, — проговорил Хулихан и приподнял кепку в мою сторону.
— Ну да, — Тималти сглотнул слюну, — там и впрямь сидит Дун. Он еще не видел этого фильма: Дину Дурбин показывают по просьбе кинозрителей. А на часах уже...
Все посмотрели на стенные часы.
— Десять часов! — сказала толпа.
— И всего через пятнадцать минут зрители разойдутся.
— И что же? — спросил я.
— А то, — сказал Тималти. — А то, что... если мы отправим туда Хулихана показать, какой он быстроногий и проворный, то Дун с готовностью примет вызов.
— Вы что же, ходите в кино, только чтобы пробежать спринтерскую дистанцию до гимна? — полюбопытствовал Снелл-Оркни.
— Бог ты мой, нет, конечно. Мы ходим ради песен Дины Дурбин. Но если Дун вдруг заметит, что пришел Хулихан — его поздний приход и место прямо напротив Дуна сразу бросятся в глаза, — ну, тогда Дун сразу смекнет, что к чему. Они поприветствуют друг друга и будут сидеть и слушать прекрасную музыку, пока на экране не замаячит слово «КОНЕЦ».
— Точно. — Хулихан приплясывал на цыпочках и поигрывал локтями. — Вот я ему задам!
Тималти посмотрел на меня в упор.
— Парень, я вижу, что эти подробности изумили тебя. Ты думаешь, как это у взрослых людей хватает времени на такое? Чего у ирландцев в избытке, так это времени. То, что у вас в стране кажется незначительным, становится значительным у нас, когда нет работы. Нам не доводилось видеть слона, но мы знаем, что нет страшнее твари на земле, чем козявка под микроскопом. Так что хотя спринт до гимна и не перешагнул границ, это благородный вид спорта, стоит лишь им заняться. Позволь теперь огласить правила!
— Прежде всего, — резонно сказал Хулихан, — спроси у этих господ, захотят ли они делать ставки после того, что они узнали.
Все уставились на Снелла-Оркни и меня посмотреть, насколько мы прониклись их рассказами.
— Да, — сказали мы.
Присутствующие согласились, что мы поступаем более чем человечно.
— Итак, по порядку, — сказал Тималти. — Это Фогарти, главный наблюдатель за выходом. Нолан и Кланнери — судьи-надзиратели в проходах. Кланси — хронометрист. И широкая публика: О’Нил, Баннион, братья Келли — всех не пересчитать. Идем!
Мне показалось, будто меня закрутила-завертела чудовищная снегоуборочная машина, ощетинившись скребками и щетками. Веселая ватага повлекла Снелла-Оркни с приятелями и меня вниз по течению улицы к мириадам подмигивающих огоньков, манивших нас в кинотеатр. Тималти суетливо выкрикивал основные сведения:
— Очень многое зависит от типа кинотеатра, конечно!
— Конечно! — проорал я в ответ.
— Есть вольнодумные, щедрые кинотеатры с широкими проходами и выходами и еще более просторными туалетами. В некоторых столько фарфора, что собственного эха можно испугаться. А есть жадные — куда людей набивают, как сельдей в бочку; проходы узкие — пока живот не подберешь, не протиснешься, коленками стукаются о спинки кресел, а когда идешь в туалет, что в кондитерской через дорогу, выйти в дверь можно только боком. Каждый кинотеатр придирчиво оценивается до, во время и после спринта, учитываются все обстоятельства. Потом время, показанное бегуном, признается хорошим или бесславным, в зависимости от того, пришлось ли ему продираться сквозь мужчин и женщин, или преимущественно через мужчин, или в основном женщин, но хуже всего пробираться через детей на утренних сеансах. Есть искушение косить их, как траву, укладывая рядком, налево и направо, так что мы с этим покончили — теперь только по вечерам, в кинотеатре «Графтон»!
Болельщики остановились. Огни кинотеатра вспыхивали в их глазах и на щеках.
— Идеальный кинозал, — сказал Фогарти.
— Почему? — спросил я.
— Проходы не широкие и не узкие, выходы удобные, дверные петли смазаны, зрители сознательные, не лишены состязательного духа, посторонятся, если спринтер, не жалея сил, слишком ретиво будет продираться по проходу.
Меня вдруг осенило:
— А... шансы бегунов вы уравниваете?
— Обязательно! Иногда меняем выходы, если старые слишком хорошо знакомы. Или же одного одеваем в летнее пальто, другого — в зимнее. Что еще? Скажем, Дун — быстроногий, его надо уравновесить дважды. Нолан! — Тималти достал из кармана фляжку. — Сбегай в зал, чтобы Дун сделал два глотка, и побольше.
Нолан убежал.
Тималти объяснил:
— Хулихан сегодня вечером уже отметился во всех четырех провинциях паба и нагрузился сполна. Теперь они уравновешены!
— Хулихан, заходи, — велел Фогарти. — Пусть наши ставки тебя не смущают. И чтобы мы увидели, как ты вылетаешь из этого выхода через десять минут — первым и с победой!
— Сверим часы, — предложил Кланси.
— Сверь мою задницу, — откликнулся Тималти. — Кроме грязных запястий, у нас ничего нет. Только у тебя есть часы, Кланси. Хулихан, вперед!
Хулихан пожал всем руки, словно перед кругосветным путешествием. И, помахав, исчез во тьме кинотеатра.
В тот же миг оттуда выскочил Нолан с высоко поднятой полупустой фляжкой:
— Дун уравнялся!
— Отлично! Кланнери, пойди проверь, сидят ли они на противоположных концах четвертого ряда, как договаривались. Убедись, что кепки надеты, пальто застегнуты наполовину, шарфы обмотаны правильно. И доложи.
Кланнери скрылся в темноте.
—- А как же билетер? — полюбопытствовал Снелл-Оркни.
— Внутри, смотрит фильм, — ответил Тимал-ти. — Трудно же все время на ногах. Он мешать не будет.
— Уже десять тринадцать, — объявил Кланси. — Через две минуты...
— ...начнется отсчет времени? — сказал я.
— Ты мировой парень, — признал Тималти.
Выбежал Кланнери:
— Готово! Сидят на своих местах, все как надо!
— Почти конец! Как финал фильма, так музыка буйствует.
— Громче некуда, — согласился Кланнери. — Актриса поет, а за спиной у нее хор с целым оркестром. Пойду завтра посмотрю весь фильм полностью. Замечательный.
— В самом деле? — сказали все.
— А что за мелодия?
— Далась вам мелодия! — сказал Тималти. — Минута осталась, а вы — мелодия! Делайте ставки. Кто на Дуна? Кто на Хулихана?
Все загалдели, принялись передавать туда и сюда мелочь.
Я протянул четыре шиллинга.
— На Дуна, — сказал я.
— Ты же не видел его в деле!
— Он все равно что темная лошадка.
— Золотые слова! — Тималти вертелся как юла. — Кланнери, Нолан — в зал, судьями в проходах! Зорко следите, чтобы никто не вскочил раньше, чем покажется «Конец фильма».
Кланнери с Ноланом убежали, счастливые, как мальчишки.
— А теперь откройте проход. Янки, ты вместе со Снеллом-Оркни стой со мной.
Мы разбежались, чтобы построиться в живой коридор между двумя закрытыми дверями.
— Фогарти, прижмись ухом к двери!
Фогарти так и сделал. Его глаза округлились:
— Музыка чересчур громкая!
Один из братьев Келли толкнул в бок другого:
— Уже скоро. Кому суждено умереть, сейчас умрет. Кто выживет, склоняется над ним.
— Еще громче! — объявил Фогарти, прильнув к двери и крутя пальцами, словно настраивал радиоприемник. — Ага! Теперь точно громогласное «та-та-та-та» перед концом фильма.
— Они сорвались с мест! — пробормотал я.
— Тихо! — сказал Тималти. — Гимн! Приготовились!
Мы вытянулись в струнку. Некоторые козырнули, отдавая честь.
Но мы все по-прежнему смотрели на дверь.
— Слышу топот, — сказал Фогарти.
— Кто бы это ни был, он взял хороший старт до гимна.
Дверь с грохотом распахнулась.
Появился Хулихан, сияющий, запыхавшийся победитель.
— Хулихан! — воскликнули выигравшие.
— Дун! — взвыли проигравшие, я и Снелл-Оркни. — Где Дун?
Действительно, Хулихан пришел первым, а его соперник пропал.
— А если этот болван выбежал не в ту дверь?
Мы ждали. Зрители разошлись.
Первым в опустевший вестибюль вошел Тималти.
— Дун? — позвал он.
Молчание.
— А может, он там?
Кто-то распахнул дверь мужского туалета:
— Дун?
Никакого отклика.
— А если он сломал ногу и лежит на спуске в проходе, корчась от боли?
— Ну конечно!
Все гурьбой понеслись сначала в одну сторону, потом шарахнулись и бросились в другую, к внутренней двери, влетели в зал и побежали вниз по проходу, а Снелл-Оркни с компанией и я — за ними по пятам.
— Дун!
Здесь нас дожидались Кланнери и Нолан. Они молча кивком указали вниз. Я дважды подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-нибудь за головами. В огромном зале было темно. Я ничего не увидел.