В десять часов мы примчались обратно в Килкок.
Дождь шумел, как океан, долбящий по шоссе исполинскими кулаками; мы так и подъехали к пабу, облитые великой приливной волной.
— Ну, — сказал Гебер Финн, глядя не на нас, а на мельтешащие у нас перед глазами «дворники». — Хорошо!
Мы с Майком поставили на пять забегов и вместе проиграли фунта два или три.
— Я выиграл, — сказал Финн. — И кое-что поставил от вашего имени. В последнем забеге, клянусь, мы все выиграли. Давайте я вам верну ваши выигрыши!
— Гебер, — сказал я, шевеля задеревеневшими губами, — это совсем не обязательно.
Финн пихнул мне в ладонь два шиллинга. Я не стал сопротивляться.
— Так-то лучше! — сказал он. — Теперь выпьем еще напоследок. Угощаю!
Майк привез меня в Дублин.
Выжимая кепи в вестибюле гостиницы, он посмотрел на меня и сказал:
— Вот это и есть бурная ирландская ночка!
— Бурная, — признал я.
Мне было противно подниматься к себе в номер. Поэтому я уселся на часик в читальном салоне сырой гостиницы и воспользовался привилегией путешественника — стаканом и бутылкой, предоставленными изумленным портье. Я сидел в одиночестве, прислушиваясь к дождю, стучащему по холодной гостиничной крыше, думая о смахивающем на гроб ложе Ахава, которое дожидалось меня под барабанную дробь непогоды. Я думал об одной-единственной теплой вещи, существовавшей в эту ночь в отеле, в городе и во всей Ирландии, — о заправленном в пишущую машинку сценарии, где обитали южнотихоокеанское солнце, горячие ветры, увлекающие «Пекод» навстречу погибели, раскаленные пески и женщины с черными пылающими гла-зами-угольями.
И я думал о темени за городом, о вспыхивающих огнях, о бегущем электрическом кролике, лае псов, исчезнувшем кролике, погасших огнях и о дожде, хлеставшем по отсыревшим плечам и вымокшим кепкам, о замерзших носах и воде, просачивающейся сквозь твид, источающий запахи овечьей шерсти.
Поднимаясь к себе, я посмотрел в залитое дождем окно. Под уличным фонарем проезжал велосипедист. Он был в дымину пьян. Велосипед вихлял по мостовой, а седока при этом рвало. Но останавливаться из-за этого он не стал, а, продолжая блевать, тупо, урывками крутил педали. Я смотрел, как он исчезает в промозглой мгле.
Затем я на ощупь нашел свой номер, чтобы забыться в нем.
На полпути к пабу «Четыре провинции» и кинотеатру, что на Графтон-стрит, находился лучший во всем Дублине, если не во всей Ирландии (и даже, наверное, на доброй половине Бонд-стрит в Лондоне), магазин охотничьей одежды — во всяком случае, так утверждал Джон.
Это магазин Тайсона. Произнося его название, вы уже явственно видите витрину с охотничьими костюмами, фулярами и светлыми шелковыми рубашками, бархатными охотничьими шапочками, твидовыми брюками и сверкающими сапогами. Если постоять перед ней, то можно услышать, как лошади шлепают губами, фыркают, ржут, подергиваются, чтоб стряхнуть мух, как скулят, лают и носятся кругами счастливые собаки (собаки всегда счастливы, потому и улыбаются, если только не почуют, что хозяин к ним не благоволит). Но, как я сказал, если вы дожидаетесь там, пока кто-то вручит вам уздечку, то хозяин магазина, видя, что вы один из этих загипнотизированных и ослепленных, забредших из конюшни Хьюстона, может любезно пригласить вас войти и окунуться в запахи кожи, сапожной ваксы и шерсти. И застегнуть на вас застежки новой тужурки, подобрать вам твидовую шапочку для тысячи дождей в месяц, ваше копытце и ломать голову над тем, как его запихнуть в сапог, а тем временем англо-ирландских джентльменов вокруг вас обслуживают точно так же, журча нараспев шепелявыми голосами. А погода — не прошло и тридцати секунд, как вы вошли, — испортилась, и вы задерживаетесь против своего желания и покупаете больше, чем собирались.
О чем это я говорил? А, да. Я топтался перед витриной магазина Тайсона три вечера кряду.
Глядя на восковой манекен в полном охотничьем облачении, ростом с Хьюстона и такой же, как он, стремительный и высокомерный, я подумал: «Когда же и я так разоденусь?»
— Ну, как я выгляжу, Джон? — воскликнул я три дня спустя.
Я топтался на парадной лестнице Кортаун-хауса, источая запахи шерсти, сапожной кожи и шелка.
Джон уставился на мою твидовую шапочку и твидовые брюки.
— Чтоб я сдох, — только и вырвалось у него.
— Что тебе известно о гипнотизме, малыш?
— Не много, — сказал я.
— Был когда-нибудь под гипнозом?
— Однажды, — ответил я.
Мы сидели после полуночи у камина с выпитой наполовину бутылкой шотландского виски. Я не люблю этот виски, но поскольку Джон его обожает, то и я пил.
— Итак, ты не попадал в руки настоящего профи, — лениво проговорил Джон, потягивая свой виски.
— Ты, верно, подразумеваешь себя, — сказал я.
Джон кивнул:
— Именно. Я — лучший. Хочешь попробовать, сынок? Я тебе это устрою.
— В тот единственный раз мне пломбировали зубы, и мой зубной врач, гипнодантист...
— К черту твои зубы, Г. У.
Г. У. значит Герберт Уэллс, автор «Грядущего», «Машины времени» и «Человека-невидимки».
— Дело не в том, как это отражается на твоих зубах, а в том, что творится у тебя в голове. Допивай виски и дай мне свою лапу.
Я выпил и протянул ему руки. Джон их схватил.
— Хорошо, Г. У, закрой глаза и расслабься, полностью расслабься, потихоньку, полегоньку, плавно, — бормотал он, пока мои веки смежались, а голова запрокидывалась.
Он продолжал говорить, я продолжал слушать, слегка кивая, вытянув руки и впитывая исходившие от него пары виски, которыми он дышал мне в лицо. Я чувствовал, как расшатываются, разбалтываются кости в суставах, как плоть колышется у меня под кожей, как мне легко, хорошо, приятно, сонно. И наконец Джон сказал:
— Ты уже в трансе, парень?
— Еще в каком, — прошептал я.
— Хорошо. Так и надо. Отлично. Теперь слушай, Г. У. Пока ты в расслабленном состоянии, скажи, какие наставления ты хотел бы услышать от меня. Может, хочешь совет по самосовершенствованию или по поведению на завтрашний день? Выкладывай. Говори. И я просвещу тебя. Только не дергайся. Итак...
Я раздумывал. Голова покачивалась. Веки отяжелели.
— Только одно, — промолвил я.
— И что же это, малыш?
— Скажи мне...
— Ну же...
— Научи меня...
— Чему, малыш?
— Как написать самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий.
— Будь я проклят.
— Научи, Джон, и я буду счастлив... — сказал я, сонный, в глубоком гипнозе и ожидании.
— Ну, — сказал Джон, придвигаясь ближе. Его дыхание касалось моих щек и подбородка, словно лосьон после бритья. — Вот что нужно делать, малыш.
— Да? — сказал я.
— Напиши самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий из тех, что когда-либо были написаны.
— Напишу, Джон, — сказал я.
Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, поднакопив сил, даруют ему это. Ослепительной раскаленной вспышкой ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.
Вот как это случилось.
Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в Кортаун-хаусе. Джон, Рики и я собирались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.
Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:
— Чтоб я сдох!
Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку — нет, не произнес, а проорал:
— Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!
Казалось, Джон пытается докричаться куда-то в Нью-Йорк, а то и дальше. Сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.
— Том, неужели это ты? — кричал он.
Телефон прожужжал: да, это действительно Том.
Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом тост.
— Это Том Харлей звонит из Голливуда.
Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.
— Том! — сказал Джон. — Чем ты занимаешься? Что делаешь?
Трубка зажужжала.
— Угу, — выразительно сказал Джон, слушая. — Угу! Угу! — кивнул он. — Хорошо, Том. Отлично. Замечательно... Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка... Когда?.. Ну, это же чудесно, Том. Для вас обоих!
Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.
— Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!
Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.
— Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!
Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.
— Здесь прекрасные лошади, Том, — сказал Джон. — А ты разбираешься в лошадях лучше меня. Короче, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!
Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.
Джон поглядел на зеленые поля:
— Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотерфорд. Какого черта... почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?
Из трубки послышался смех.
Рики уронила вилку.
— Боже, — пробормотала она. — Началось!
Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:
— Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!
Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.
— Послушай, Том, — настаивал Джон. — Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или...