Насколько барон мог понять из ее слов, Джиардини познакомился в Турине весьма близко с цирковой наездницей, взял ее на свое иждивение и стал небрежно относиться к службе. Замечания отца, серьезные и сердечные увещевания полковника, очень его любившего, не привели ни к чему.
О том, что брат был послан в качестве шпиона в Австрию, Мария не знала ничего. Она была очень удивлена внезапным появлением брата в Марконе и необходимостью скрывать свое родство с ним.
В тот же день явился барон фон Сфор к баронессе Штернбург, чтобы передать ей привет от родных. Он сообщил ей, что тоже занят таинственным убийством по просьбе Марии, заставившей его поклясться, что он не успокоится, пока не найдет убийцу ее брата, эту неуловимую до сих пор преступницу.
— Преступницу! — повторила баронесса. — Вы тоже говорите о преступнице! Разве доказано, что убийство совершено женщиной?
— Да, баронесса! — И Сфор рассказал Мете об уликах, добытых следствием.
Она недоверчиво покачала головой:
— Не понимаю! Не мог же Георг в течение тех нескольких дней, которые он пробыл в Вене, завязать здесь знакомство. Прежде он никогда не был в Вене, значит, речь может идти только о женщине, знавшей брата в Италии и имевшей причины его ненавидеть. Насколько я знаю жизнь брата, у него не было подобных женщин. Повторяю, все это таинственно и непонятно. Не идет ли полиция снова по ложному следу, предполагая, что убийство совершено женщиной?
— Не можете ли вы указать мне, баронесса, лицо, с которым брат ваш близок и откровенен?
— О да, могу! Его близким другом был Эрнст ди Карталоне, который стоит сейчас со своим полком в Турине.
— Не будете ли вы так добры дать нам письмо к этому господину.
— Охотно! Но я думаю, что мы достигнем гораздо большего, если я расспрошу Эрнста лично. Ответ его я охотно передам вам.
— Значит, вы будете так любезны и известите меня, когда получите ответ, — проговорил Сфор, целуя на прощание руку баронессы.
Как только за ним закрылась дверь, молодая женщина подошла к столу и принялась писать обещанное письмо.
«Многоуважаемая баронесса! С большим прискорбием узнал я из вашего письма о печальном конце моего друга и спешу выразить вам и вашей семье мое искреннее сочувствие в связи с поразившим вас тяжелым горем.
Нечего и говорить, что я готов служить вам чем могу, но, к сожалению, на заданный вами вопрос не так-то легко ответить.
Вы знаете сами, баронесса, что брат ваш бурно и не совсем обычно прожил свою молодую жизнь. Вы, вероятно, помните некоторые из его приключений, дуэли и любовные похождения, из которых он выходил победителем.
Припоминая теперь все женские образы, промелькнувшие в жизни Георга, я могу только к одному из них отнести начальные слова адресованного, несомненно, мне письма.
Если преступление, как утверждают, совершено женщиной, то совершить его могла лишь она одна. Я говорю „могла“, не беря на себя смелость утверждать что бы то ни было.
Я имею в виду женщину, бывшую страстной привязанностью его жизни, женщину, от которой я не раз предостерегал его, потому что мне всегда казалось, что в ней его гибель. Я считаю ее способной на такое, недаром она была горячей, необузданно страстной дочерью нашей родной Италии, несущей несчастье своей любовью… и смерть своей ненавистью. А я знаю, что она клялась отомстить Георгу.
Женщина, о которой я пишу вам, наездница Мара Цинцинатти. Брат ваш познакомился с ней в цирке, когда был в Туринском кавалерийском училище. Она была красивая женщина: высокая, стройная, с темными жгучими глазами и черными волосами. Как раз такой тип женщин, который производит ошеломляющее впечатление на молодых людей.
С того рокового вечера брата вашего точно подменили. Любила ли она его? Конечно. По-своему! С горячностью, пожиравшей все, что лежало на ее пути. Любила деспотически, дико, с необузданными вспышками своего бешеного темперамента, когда Джорджио дерзал не подчиняться ее желаниям. Она имела на него самое пагубное влияние. Но бороться с ней было бесполезно.
За три месяца, что тянулась связь вашего брата с Марой Цинцинатти, у Джорджио было ни много ни мало три дуэли. Виной каждый раз была его ревность, неизбежно ведущая к кровавой развязке. Но Мара, точно нарочно, держала вашего брата в вечно возбужденном состоянии. Если ей казалось, что Джорджио менее к ней внимателен, то она во время вечернего представления награждала какого-нибудь постороннего жгучими взглядами, пока ей не удавалось снова зажечь ревность Джорджио. Наконец наступила катастрофа.
Какой-то пожилой иностранец, бывший проездом в Турине, увидел в цирке Мару, влюбился в нее и предложил ей руку и сердце.
Джорджио рвал и метал. В один прекрасный день она не явилась на прогулку верхом, которую они обыкновенно совершали вместе. Джорджио бросился к ней на квартиру и узнал, что она уехала в экипаже старика, который лично за ней заехал.
Два долгих дня она пропадала. Наконец она вернулась с известием, что выходит замуж. Джорджио устроил ей ужасную сцену и объявил, что не желает больше ее знать.
Мара только усмехнулась. Она слишком хорошо знала свою власть! Она даже мысли не допускала, что он может ее оставить!
Но на этот раз она ошиблась. Его мужское самолюбие возмутилось. Он остался непреклонным. Может быть, он понял, что в этом его спасение и так дальше продолжаться не может; может быть, помогло мое влияние — не знаю.
Я убедил его взять отпуск, и на следующий же вечер мы уехали. Мы отправились путешествовать без определенного маршрута. Мне хотелось развлечь вашего брата, развеять его тяжелые мысли.
Через три недели мы снова вернулись в Турин.
У себя на квартире Джорджио нашел писем двадцать. Все они были от Мары. Нам не могли их переслать, так как мы уехали, не оставив адреса.
Письма были полны страсти, Мара просила, умоляла, проклинала. Во всех письмах явно звучала угроза мести.
Признаюсь, мне стало жутко. Я испугался, что этот страстный бред подействует, что откроются едва зарубцевавшиеся раны и прежнее влечение снова уведет Джорджио к этой женщине. Но против ожидания письма не подействовали.
Прошло несколько дней.
В одно прекрасное утро Мара поймала вашего брата на улице, когда он шел на службу. Где бы ни показывался Джорджио, она была тут как тут. Она шла на все, чтобы его вернуть. Она афишировалась в обществе посторонних мужчин, надеясь возбудить его ревность, устраивала ему публично сцены и скандалы и достигла того, что окончательно отравила Георгу жизнь.
Наконец в эту историю вмешалось начальство кавалерийского училища. Георгу намекнули, что офицеру неудобно быть героем публичных скандалов, и посоветовали вернуться в полк. Он стал хлопотать об отпуске, но просил меня держать его решение в тайне. Мы стали исподволь готовиться к отъезду.
Но каким-то образом Мара узнала об этом.
Она сделала еще одну, последнюю, попытку вернуть прошлое. Она пробралась на квартиру к Георгу и устроила ему душераздирающую сцену.
Я как раз был у него, когда Мара, как безумная, ворвалась в комнату. Она бросилась перед Георгом на колени.
Прочитав в его глазах лишь холодное презрение, она поняла, что все кончено, что она больше не существует для него.
Она поднялась с полу, откинула назад сбившиеся волосы и посмотрела на него с каким-то странным выражением.
„Значит, ты все-таки едешь?“
„Да“, — сухо и коротко ответил Георг.
Она пошла к двери.
На пороге она остановилась, обернулась и как-то необычно ясно и отчетливо проговорила:
„Не забывай сегодняшнего дня. Рано или поздно, я убью тебя“.
Когда на следующую ночь мы возвращались домой, на нас напали двое каких-то бродяг. Действовали они по подкупу Мары или нет — я сказать не могу. Но меня поразило, что напали они на одного только Георга. Сверкнули ножи… Георг навсегда сохранил воспоминание об этом инциденте — глубокий шрам на лбу.
Нападение это показало нам серьезность положения. Я посоветовал вашему брату уехать за границу или вообще на некоторое время скрыться с горизонта. Он со мной согласился.
Несколько дней спустя он обратился к властям с предложением особых услуг и предложение его было принято.
Остальное вы знаете. Имя Георга, как это всегда бывает при подобных обстоятельствах, было вычеркнуто из списков офицеров, состоящих на действительной службе. Он как в воду канул, и даже я ничего о нем не знал.
О его аресте в Марконе я узнал от вас.
С тех пор я ничего о нем не слышал, пока из вашего письма не узнал о его печальном конце. Могу вас уверить, что в жизни Георга не было другой женщины, которая играла бы такую гадкую роль и давала повод подозревать ее в столь ужасном преступлении.
Добавлю еще, что мне не приходилось больше ни видеться, ни говорить с Марой Цинцинатти. Я слышал, что она вышла замуж и живет где-то за границей, если не ошибаюсь, в Париже.
Затем прошу вас помнить, что я к вашим услугам. Позовите меня, если понадобится. Примите еще раз выражение моего сердечного участия и искреннего уважения.
Прогуливаясь по живописному берегу Женевского озера, граф Гейнен вдруг заметил какого-то незнакомого господина, который вежливо ему поклонился и, видимо, искал случая подойти.
Холодно ответив на поклон незнакомца, Гейнен сделал вид, что не замечает его намерения, и, желая избавиться от новой встречи, свернул к памятнику.
— Что за навязчивый субъект, — сквозь зубы проговорил он, — вот уже два дня, как он словно тень ходит за мной.
Гейнен вернулся в отель. За табльдотом было еще два свободных места, но не успел граф занять одно из них, как в столовую вошел навязчивый субъект и как ни в чем не бывало опустился на оставшийся свободным стул.
Он вежливо поклонился графу и обратился было к нему с каким-то незначительным вопросом, но замолчал, как только заметил нежелание Гейнена поддерживать разговор.
Но когда обед кончился и граф, по о