быкновению, направился в курительную комнату, незнакомец снова, на этот раз решительно, преградил ему дорогу.
— Простите, граф Гейнен, мне нужно сказать вам несколько слов.
— Быть может, в другой раз, — нервно ответил граф, — я сегодня очень спешу.
— Дело касается обстоятельств, весьма важных для вас.
Гейнен с сердитым видом смотрел на ковер:
— Чем могу служить?
— Наш разговор должен происходить без свидетелей.
Граф с минуту колебался.
— Прошу вас ко мне, — сказал он наконец.
Он пошел вперед.
На первом этаже коридорный предупредительно распахнул перед графом и его гостем двери гостиной.
— Мне время дорого, доктор… Простите, я забыл ваше имя, — проговорил граф, жестом приглашая своего гостя садиться, — поэтому поторопитесь.
Доктор Мартенс, а это был он, с улыбкой представился графу и, назвав свое имя, прибавил:
— Полицейский комиссар венской тайной полиции.
— Вот как… полицейский! — повторил граф, окидывая гостя быстрым, испытующим взглядом. — Это меняет дело. Значит, ваше лестное для меня внимание вызвано долгом службы. И наш разговор, конечно, тоже будет носить скорее… служебный, нежели частный характер? Не могу ли я узнать, почему венская тайная полиция осчастливила меня своим особым вниманием? Или вы находитесь в Женеве как частное лицо и наслаждаетесь природой?
— Нет, граф, я здесь по делам службы. Меня командировали сюда, как только узнали, что вы здесь находитесь. Вы можете дать нам весьма ценные показания.
— А если я откажусь их дать? — спросил Гейнен.
— Наверно не откажетесь. Речь идет не о вас лично, понимаете, а о раскрытии преступления, взволновавшего общественное мнение и коснувшегося косвенно и вашей семьи.
— Моей семьи! Вы изволите ошибаться, господин доктор.
— Никак нет, ваше сиятельство. Ведь молодой Кастелламари, которого нашли убитым на Грилльхоферштрассе, приходится вам двоюродным братом.
Граф вздрогнул и нервно провел рукой по лишенной усов верхней губе.
— Однако полиция далеко зашла в своих розысках, — проговорил он после короткого молчания. — Ей известна личность убитого?
— Да, и даже больше: ей известно, кто был свидетелем убийства.
— Пустые предположения… ни на чем не основанные, вероятно.
— Нет, граф. Я констатирую факт, который могу доказать. Сторож Штольценгрубер видел вас у покойного Кастелламари, а вашей кузине баронессе Штернбург вы сами говорили, что молодой человек умер на ваших руках.
Граф лениво стряхнул пепел с сигары и заложил ногу за ногу.
— Все это голословные утверждения, — протянул он. — Интересно знать, как вы их докажете.
— Очень просто! Я привез сюда Штольценгрубера, и он узнал вас.
— Ах, боже! Как наивно! Узнал! Скажите пожалуйста! Несколько месяцев спустя и после того, как видел меня одну секунду. Разве это доказательство?
— Совершенно с вами согласен, — ответил доктор Мартенс. — Поэтому-то прошлой ночью я достал на несколько часов ваши лакированные сапоги. Они оказались совершенно тождественными с имеющимся у меня отпечатком следа, оставленного вами на снегу в ту роковую ночь. Скажу больше, это те же самые сапоги, которые тогда были на вас. Таким образом, показания сторожа и сличение следов — все говорит против вас.
Граф молчал: серьезность положения была ему теперь ясна. Но он попытался сохранить хладнокровие и даже попробовал иронизировать.
— Преклоняюсь перед вашей проницательностью и добросовестным отношением к делу, — ответил он. — Хорошо… допустим, что дело обстоит именно так, как вы говорите. Что же вам угодно от меня, если вы и без того так хорошо осведомлены?
— Простите, граф. Прежде чем ответить на ваш вопрос, мне хотелось бы выяснить положение. По всей вероятности, вы имели причины внезапно покинуть Вену и поселиться в Швейцарии. Доискиваться до сути этих причин не входит в мою задачу. Во-первых, я не имею на это предписаний, во-вторых, законы страны, в которой мы находимся, не дают мне на это права.
— Совершенно верно, — спокойно отозвался граф. — Что же дальше?
— Я весьма заинтересован убийством на Грилльхоферштрассе, — продолжал комиссар, — и обращаю ваше благосклонное внимание на то, что Швейцария в уголовных делах выдает лиц, подлежащих суду, и не допускает никаких послаблений. Поэтому предоставляю вам на выбор: или отвечать на мои вопросы, или вернуться со мной в Вену, где вас заставят наряду с этими вопросами отвечать и на некоторые другие.
Граф откинулся на спинку кресла, задумчиво устремил взгляд в потолок и спросил затем по-прежнему спокойно:
— Как вы можете заставить меня вернуться с вами в Вену?
— Я обращусь к содействию здешних властей.
— В каком же преступлении вы меня обвините?
— Ни в каком. Я потребую вашего ареста по подозрению в соучастии в убийстве!
— Так! Другими словами, если я откажусь отвечать или ответы мои покажутся вам неудовлетворительными, вы арестуете меня при посредстве здешней полиции. Ну а если я буду иметь счастье заслужить своими ответами ваше одобрение?
— Тогда я сегодня же уеду в Вену, а вы можете делать все, что вам заблагорассудится.
Граф Гейнен подошел к балконной двери и устремил задумчивый взор на синевшее перед ним Женевское озеро.
Затем он решительными шагами вернулся к своему креслу и занял прежнее место против доктора Мартенса. Спокойным голосом, не выдававшим охватившего его волнения, он проговорил:
— Будем говорить откровенно. Я в ваших руках. Спрашивайте, я скажу вам все, что знаю.
— Повторяю вам, я интересуюсь лишь убийством на Грилльхоферштрассе, ничем другим.
— Я скажу всю правду. Спрашивайте.
— Вы были у Кастелламари в момент убийства?
— Да. Было половина девятого вечера. Георг сидел у стола, на котором стояла маленькая лампа. Я стоял около него. Мы разговаривали. Вдруг послышался звон разбитых стекол, и Кастелламари безжизненно откинулся на спинку стула. Я не мог понять, что случилось. Выстрела я не слышал. Мертвенная бледность разлилась по лицу Георга… он схватился рукой за голову. Я помог ему приподняться, думая, что ему сделалось дурно. Тут только заметил я его остановившийся взор и кровь, каплями стекавшую из ранки на левом виске. Он захрипел у меня на руках… и все было кончено. Не желая быть застигнутым в такой обстановке, я бросился бежать. Я решил отправиться на маскарад в Софийский зал, где должна была быть сестра Кастелламари. Ее я не нашел, но встретил госпожу Зельгейм и поручил ей передать баронессе ужасную весть. Вот все, что я знаю.
— Вы помните наверно, что не слыхали выстрела?
— Наверно. Даже звон стекла был так тих, точно с улицы бросили в него камешком. Короткий, резкий звук, будто лопнуло стекло.
— Не можете ли сообщить мне каких-нибудь дополнительных обстоятельств, которые могли бы пролить свет на это дело? Не виделись ли вы, например, с Кастелламари в другом месте, кроме его квартиры на Грилльхоферштрассе?
— Как же, виделся. В Вену он приехал первого января и поселился сначала в отеле «Блерн». Случайная и, должно быть, неприятная встреча заставила его переехать на Грилльхоферштрассе, чтобы замести следы. Не знаю, имеет ли это отношение к его смерти, не думаю. Кажется, дело касалось какой-то старой любовной истории.
— Он никого вам не называл?
— Называл, но повторяю, это к делу не относится. Он встретил подругу дней былых, как говорится, и, не желая, чтобы его тревожили, решил лишить ее возможности его разыскать.
— Не произносил ли он при вас имя Мары Цинцинатти?
Граф Гейнен с удивлением взглянул на говорившего.
— Совершенно верно, произносил. Но откуда вы это знаете?
— Я должен попросить вас подробно передать мне все, что известно вам об этой встрече, так как Мара Цинцинатти вот уже несколько дней, как обратила на себя особое внимание полиции.
— Кастелламари справлялся у меня, не знаю ли я дамы, урожденной Мары Цинцинатти, бывшей наездницы. Я ответил отрицательно и в свою очередь полюбопытствовал узнать, почему он так интересуется этой особой. «Она когда-то сыграла большую роль в моей жизни, — ответил он, — и принесет еще мне несчастье. Вчера, когда я переходил улицу около церкви Святой Марии заступницы, она вдруг вышла мне навстречу из какого-то модного магазина. Я узнал ее сейчас же, хотя она довольно сильно изменилась. Сердце у меня сжалось, когда она внезапно появилась передо мной, и я увидел ее сверкавшие ненавистью глаза. Позднее я узнал, что она была у швейцара и спрашивала господина Кастелламари. Но швейцар ответил ей, что такого жильца не имеется, так как я был прописан под именем Адольфа Штребингера». Кастелламари, как сейчас помню, закончил свой рассказ следующими словами: «Если со мной в ближайшие дни что-нибудь случится, то вам не придется ломать себе голову, чтобы открыть виновника, обратитесь к Маре Цинцинатти — это будет делом ее рук».
С этого дня брат был в постоянном волнении и страхе. Он задался целью возможно скорее уехать из Вены. Отъезд был назначен на вечер тринадцатого января, несчастье случилось накануне.
— Это все, что вы имеете мне сказать?
— Все. Я по совести сообщил вам все, что знал.
— Мне хотелось бы задать вам один вопрос, хотя он и не имеет прямого касательства к преступлению. При убитом найдена была записка со словами: «Завтра… вызвать Фернкорна». Что это значит?
— Я могу вам это объяснить, — отозвался Гейнен. — Вы, наверно, думали, что речь идет о капитане генерального штаба Фернкорне? Даю вам слово, что это не так. Это имя, или псевдоним, одного политического агента. Люди эти часто называются именами более или менее известных лиц, чтобы скрыть свое настоящее. Но к делу об убийстве он не причастен.
Комиссар взялся за шляпу, граф с подчеркнутой вежливостью проводил его до дверей и с облегчением вздохнул, когда они захлопнулись за комиссаром венской тайной полиции.
Письмо, доставленное полиции баронессой Штернбург, и результаты беседы с графом Гейненом направили внимание полиции на таинственную Мару Цинцинатти.