Отец Браун был окутан облачком дыма и рассеянными мечтаниями, когда входные двери снова распахнулись и из общей сумятицы к нему устремилось несколько фигур. Олив и ее молодой почитатель Рук без труда одержали победу в этой гонке. Их лица были озарены изумлением, а лицо инспектора Бернса, тяжело топавшего позади, словно слон в посудной лавке, раскраснелось от возмущения.
– Что все это значит? – выдохнула Олив, едва остановившись. – Он исчез!
– Сбежал! – выпалил лейтенант. – Харкер только что собрал свой чемодан и сбежал! Ушел через заднюю дверь, перелез через живую изгородь и умчался бог знает куда. Что вы ему сказали?
– Обойдемся без глупостей, – перебила Олив. – Конечно, отец Браун сказал, что его преступление раскрыто, и теперь он убежал. Не могу поверить, что он оказался таким злодеем!
– Ну что вы теперь натворили? – спросил инспектор, выступивший вперед. – Зачем вы меня так подвели?
– Да, – отозвался отец Браун. – Что я натворил?
– Вы позволили убийце уйти! – вскричал Бернс, и его голос прозвучал как гром в тихом саду. – Вы помогли убийце уйти! Как последний дурак, я дал вам предупредить его, и теперь он уже за несколько миль отсюда.
– Это правда, в свое время я помог нескольким убийцам, – сказал отец Браун и задумчиво добавил: – Но, как вы понимаете, я не помогал им совершить убийство.
– Но вы все знали, – настаивала Олив. – Вы с самого начала знали, что это он. Вот почему вы так расстроились, когда нашли тело; вот что имел в виду доктор, когда говорил, что подчиненный моего отца может испытывать неприязнь к нему.
– И я о том же, – раздраженно бросил инспектор. – Вы еще тогда знали, что он…
Отец Браун спокойно кивнул.
– Да, – сказал он. – Я еще тогда знал, что убийцей был старый Дайк.
– Кто? – спросил инспектор и замер в мертвой тишине, прерываемой лишь птичьими трелями.
– Я имею в виду мистера Дайка, поверенного в делах, – сказал отец Браун с видом учителя, объясняющего первоклассникам элементарные вещи. – Седовласого джентльмена, который собирается огласить завещание.
Все стояли как статуи, глядя на священника, пока он снова аккуратно набил трубку и чиркнул спичкой. Наконец Бернс собрался с силами и нарушил гнетущее молчание.
– Ради всего святого, почему? – едва ли не яростно воскликнул он.
– Почему? – повторил священник и встал, задумчиво попыхивая трубкой. – Что касается его мотивов… Полагаю, пришло время сообщить вам – или тем из вас, кто еще этого не знает, – важный факт, который служит ключом к этому делу. Это большая беда и тяжкое преступление, но речь идет не об убийстве адмирала Крейвена.
Он вгляделся в лицо Олив и очень серьезно добавил:
– Я сообщу вам дурную весть прямо и в нескольких словах, потому что считаю вас достаточно храброй и, наверное, достаточно счастливой, чтобы стойко принять ее. У вас есть сила и возможность показать себя великой женщиной. Дело в том, что вы не являетесь богатой наследницей.
Снова наступила тишина, и он возобновил объяснение:
– Увы, большая часть денег вашего отца пропала из-за финансовых махинаций этого седого джентльмена, который, к моему прискорбию, оказался мошенником. Адмирала Крейвена убили, чтобы он не смог раскрыть правду о том, как его ограбили. Факт его банкротства и вашего бедственного положения – единственный ключ не только к убийству, но и ко всем остальным загадкам этого дела.
Я сообщил мистеру Руку, что вы лишились наследства, и он сразу же поспешил вам на помощь. Мистер Рук – замечательный человек.
– Да будет вам, – сердито буркнул Рук.
– Мистер Рук – настоящее чудовище, – произнес отец Браун с невозмутимостью ученого мужа. – Он представляет собой анахронизм, атавизм, пережиток каменного века. Из всех варварских предрассудков, вроде бы полностью искорененных и вымерших в наши дни, честь и независимость занимают первое место. Впрочем, я не раз сталкивался с вымершими предрассудками. Мистер Рук – ископаемое животное, плезиозавр. Он не собирался жить на средства своей жены и не хотел, чтобы его называли охотником за приданым. Поэтому он замкнулся в себе и вернулся к жизни лишь после того, как я принес ему добрую весть о вашем разорении. Он хотел работать для своей жены, а не находиться у нее на содержании. Отвратительно, не правда ли? Теперь обратимся к более светлому персонажу – мистеру Харкеру.
Я сообщил мистеру Харкеру о вашем банкротстве, и он в панике убежал. Не будьте слишком суровы к нему. У него есть и высокие, и низменные порывы, но они все перепутаны. В честолюбии нет ничего плохого, но он называл свои амбиции «идеалами». Старинное чувство чести учило людей не доверять успеху и говорить: «Это подозрительный доход; наверное, это взятка». Новая трижды проклятая мораль общественного блага учит людей ставить знак равенства между добром и наживой. Вот и все, что можно сказать о нем; в остальных отношениях он добрый парень, подобно тысячам таких же. Любование звездами и карьерный успех – все это для него «возвышенное». Хорошая жена или богатая жена – все это для него «общественное благо». Но он не был циничным негодяем, иначе бы он просто бросил вас или обобрал, судя по ситуации. Он не мог взглянуть вам в глаза; пока вы были здесь, у него оставалась еще половина разбитых идеалов.
Я ничего не говорил адмиралу, но кто-то сделал это. Каким-то образом во время последнего корабельного парада до него дошла весть, что его друг, семейный юрист, предал его. Он так разбушевался, что совершил поступок, на который никогда не пошел бы в здравом уме. Он высадился прямо на берег в парадном мундире и треуголке, чтобы поймать преступника, и дал телеграмму в полицейский участок; именно поэтому инспектор бродил возле «Зеленого человека». Лейтенант Рук последовал за адмиралом на берег, потому что заподозрил семейную беду и надеялся, что сможет чем-то помочь и снискать благосклонность одной юной дамы. Отсюда его нерешительное поведение. Что касается шпаги, которую он обнажил, когда думал, что находится в одиночестве, это дело воображения. Он романтический человек, с детства мечтавший о шпагах и морских приключениях, но оказался на такой службе, где разрешалось носить шпагу лишь раз в два-три года. Он играл с оружием, как мальчишка. Если вы этого не понимаете, я могу лишь сказать вслед за Стивенсоном: «Вам никогда не стать пиратом». Еще это значит, что вам никогда не стать поэтом и вы никогда не были мальчишкой.
– Я никогда не была мальчишкой, – серьезно сказала Олив. – Но думаю, я понимаю.
– Почти каждый мужчина будет играть с чем-то похожим на меч или кинжал, даже если это всего лишь нож для разрезания бумаги, – задумчиво продолжал священник. – Поэтому мне показалось очень странным, когда адвокат этого не сделал.
– Что вы имеете в виду? – спросил Бернс. – Чего он не сделал?
– Вы не обратили внимания, что во время нашей первой встречи в конторе адвокат играл с ручкой, а не с ножиком, хотя рядом лежал очень красивый стальной нож для разрезания бумаги в форме стилета? Ручка была пыльной и заляпанной чернилами, в то время как нож только что вычистили. Но он не играл с ножом: даже для убийц существуют пределы иронии.
– Послушайте, – сказал инспектор после небольшой паузы, словно человек, пробудившийся от сна. – Я не знаю, перевернулся ли я с ног на голову, и не знаю, дошли ли вы до конца, но я еще не дошел до начала. Откуда вы узнали про адвоката? Кто направил вас по этому пути?
Отец Браун коротко и безрадостно засмеялся.
– Убийца оступился с самого начала, – сказал он, – и я не пойму, почему никто этого не заметил. Когда вы принесли известие о смерти в адвокатскую контору, предполагалось, что там никто ничего не знал, кроме одного – адмирала ждут домой. Когда вы сообщили, что он утонул, я спросил, когда это произошло, а мистер Дайк спросил, где нашли труп.
Когда вам говорят о том, что моряк, возвращающийся из плавания, утонул, совершенно естественно предположить, что он утонул в море. Если его смыло за борт, или он пошел ко дну вместе с кораблем, или решил покончить с жизнью в водных глубинах, нет никаких причин ожидать, что его тело будет найдено. В тот момент, когда адвокат спросил, где нашли труп, я понял, что он знает, где его нашли. Он сам положил туда тело адмирала. Никто, кроме убийцы, не придумал бы такой маловероятный конец для моряка, как гибель в маленьком пруду в ста ярдах от моря. Поэтому мне стало нехорошо, и я позеленел, осмелюсь сказать, как «зеленый человек». Я никогда не смогу привыкнуть к ощущению, когда вдруг узнаешь, что сидишь рядом с убийцей. Мне пришлось говорить иносказаниями, но любое иносказание, в конце концов, тоже что-то значит. Я сказал, что он был покрыт зеленой тиной, но мне показалось, что это морские водоросли.
Хорошо, что трагедия не может погубить комедию и что эти два жанра могут идти рука об руку. Единственный действующий партнер в адвокатской конторе Уиллиса, Хардмана и Дайка пустил себе пулю в лоб, когда инспектор вошел в дом, чтобы арестовать его. Тем временем Олив и Роджер перекликались на вечернем берегу, как они делали это, когда были детьми и играли в песке.