Тут девушка, стоявшая почти у самого края оцепления, не выдержала. Из покрасневших глаз по бледно-серой щеке скатилась слезинка и она вскрикнула:
— Убийцы! Убийцы! Вы, слышите меня?! Убийцы!
С рыданием она навалилась на молодого солдатика из оцепления, который от неожиданности чуть не выронил винтовку с примкнутым штыком.
— Убийцы! — снова закричала она, пытаясь вырваться из рук схватившего ее сзади мужчины. — Убийцы! Вы, убийцы!
— Тихо, тихо, дочка, — шептал державший ее пожилой мужчина. — Не кричи. Не надо, — сквозь слезы шептал он, пытаясь удержать бьющуюся в истерике девушку. — Не надо, дочка. Терпи, терпи… Пусть больно! Пусть сердечко рвется на части…, а ты терпи, — девушка, глухо рыдая, еще пыталась вырываться, но чувствовалось, что это не более чем трепыхания смертельно раненного лебедя. — Терпи, моя хорошая! — горячо зашептал он, пытаясь сдержать собственный стон, рвущийся из его груди. — Нельзя нам, перед этим зверьем, слабость свою показывать. Понимаешь, нельзя! — девушка перестала трепыхаться и крепко его обняла. — Пусть они не видят наших слез!… Терпи, моя хорошая, терпи…
Ближний ряд гитлеровцев неуловимо дернулся, словно по ним прошлись чем-то острым. Небритые лица с грязными спадающими на глаза волосами испуганно повернулись в сторону девушки. Один из них с остатками майорского кителя, надетого вместе с грязными серыми кальсонами, подскользнулся и упал под ноги, шедшему за ним, солдату. Тот, смешно взмахнув руками, тоже навалился на него…
— Смерть! Смерть Гитлеру! — закричал уже кто-то с противоположной стороны улицы. — Смерть! — подхватил кто-то еще грозный крик. — Смерть Гитлеру!
Услышав знакомое слово, шедшие немцы ускорили шаг, стараясь пройти пугающее их место.
— … Лаврентий, кажется, начинается… — Сталин наклонился к Берии, продолжая уже давно идущий тяжелый разговор. — Наши «друзья» зашевелились, — слово «друзья» он произнес таким тоном, что у собеседника не осталось никаких сомнений, о ком именно и что именно он хотел этим сказать. — Не верю я им! Понимаешь, Лаврентий, не верю… Чувствуют они что-то. Как звери чувствуют опасность от сильно хищника, — Сталин оторвался от окна и посмотрел наркому прямо в глаза. — А мы этот хищник, мы…
Последние несколько дней эта тема в тех или иных вариациях уже не один и не два раза звучала в разговорах с глазу на глаз между ними. Снова и снова встречаясь с Берий (единственным человеком, который кроме самого Сталина на тот момент обладал полной информацией о Лесе и странных «телодвижениях» союзников), повторно изучая разведданные, Верховный страшно боялся ошибиться… Он конечно понимал, что и Черчиль и Рузвельт решились начать свою игру, в которой противником скорее всего уже будет не фашистская Германия, а Советский Союз. Об этом говорило слишком многое, чтобы не принимать всерьез эту информацию в дальнейших вешнеполитических раскладах. Но Сталин прекрасно понимал и другое! Союз между САСШ, Великобританией и Германией был настолько скороспелым и вынужденным, что любой поспешный и неудачный шаг, от кого бы он не исходил, мог привести к совершенно неожиданного результату.
— Нам нельзя ошибиться, Лаврентий, — прошептал Сталин, невидящим взглядом смотря через окно. — Нужно еще немного выждать. Пусть высаживаются. Эти две армии только по названию армии. Необстрелянные, не обученные с минимум тяжелого вооружения, они нам не противники.
— Нужно, товарищ Сталин, идти вперед, — вдруг прервал, молчавший до этого Берия. — Нужно идти вперед. Только делать это надо быстрее. Сейчас все вплоть до Варшавы можно взять практически без боя. Похоже, на всей этой территории даже единого командования не осталось. Все эти сотни тысяч бродящих там немецких солдат и офицеров совершенно разрозненны и практически неуправляемы. Они массово бросают технику, оружие… Нужно нанести несколько молниеносных и концентрированных ударов по всему фронту и все там развалится как трухлявый пень.
Он на несколько секунд замолчал, словно вспоминал что-то важное, и сразу же продолжил.
— Разведка докладывает, что только в нескольких местах на этой территории сохранилось некое подобие единого командования. Этой настоящие крепости. В … и в … сконцентрировались наиболее боеспособные немецкие дивизии. Партизаны докладывают, что фашисты стягивают туда оставленную другими подразделениям технику — танки, артиллерию, горючее. Скорее всего речь идет о примерно стотысячных группировках в том и другом случаях. Ими установлен полный карантин…
— Да, да… это все и так ясно, — устало проговорил Сталин. — Нужно вырваться к Одеру, а там нанести удар в самый центр. Все это понятно! Но нам нужно время. Ты знаешь не хуже меня, что еще недавно Красная Армия вела ожесточенные бои. Нужно хотя бы несколько спокойных и полноценных недель для перегруппировки войск. Если мы прямо сейчас попытаемся ударить тем, что у нас есть…
Берия прекрасно понял недосказанное. Тяжелые оборонительные бои конца 41-го и ряд непродуманных наступательных операций начала 42-го практически полностью выбили наиболее подготовленные и опытные части. Были катастрофические потери в тяжелом вооружении. Не хватало средних и тяжелых танков. Еще несколько месяцев назад доходило до того, что Сталину лично приходилось распределять танки по армиям и дивизиям. И вот теперь они пожинали плоды этого страшного по своим последствиям периода. В их распоряжении не было значительных армейских соединений с тяжелым вооружением, не потрепанных предыдущими боями и способных в этот самый момент выступить в качестве того бронированного кулака, который вышвырнет остатки гитлеровских войск с территории Союза.
— Товарищ Сталин, но Лес же обещал…, — начал было говорить Берия. — Что готов перенести войну и дальше — за оке…
— Что Лес? — тот аж изменился в лице, что в последние дни случалось с ним всякий раз, когда заходил разговор о тайном союзнике. — Что Лес? Он что за нас будет воевать? Он за нас выиграет эту проклятую войну, которую мы чуть не просрали!? Да?! — последнюю пару вопросов Верховный практически выкрикнул, отчего в комнату неслышно заглянул обеспокоенный Власик и моментально испарился, увидев лицо своего хозяина. — Эту войну мы должны выиграть сами! Ты меня понял!
В этот самый момент перед его глазами стояло лицо среднего сына…
112
Огромный лесной массив северо-восточнее поселка Барановичи. Территория Белорусской АССР. 20 ноября 1942 г.
В одной из землянок, вырытых в русле давно высохшего лесного ручья, разговаривало четверо. Все были жителями нескольких окрестных сел, вынужденные уйти под защиту леса с началом немецкой оккупации.
— Поговорить треба, — начал один из них едва все вошедшие сели за дощатый стол. — Слышал я от бойца одного, что Советы возвращаются. Немцам дали хорошо под зад, — сидевшие рядом с ним мужики довольно улыбнулись. — Говорят, теперь все как раньше будет. Слышал об этом, Мирон? — все повернули головы в сторону седого как лунь старика, пользовавшегося непререкаемый авторитетом у большей части жителей лесного лагеря. — Обчество хочет знать, что делать будем?
Слухи о скором приходе Красной Армии и возвращении старых порядков гуляли по лагерю уже не первый день. Выцарапанные у партизан крохи информации о наступлении советских войск с каждой новой передачей обрастали все новыми и новыми подробностями. Вскоре почти каждый житель лесного лагеря, от сопливого пацана до убеленного сединами старца, был убежден, что всех, кто оставался в оккупации, и у кого нет специального документа о сотрудничестве с партизанами, ждет если не сибирский лагерь, то ущемление в правах точно. Зная весь этот разгул слухов и их полную несостоятельность, дед выждал несколько секунд.
— Что кум поджилки трясутся? — посмеиваясь спросил он у задавшего вопрос. — Эх вы… Вона какие вымахали орясины, сединой уж покрылись, а ума-то ни на грош не прибавилось! — с укоризненной проговорил, он обведя глазам всех троих.
— А что? — крупный мужик в потертой косоворотке смял в руках кепку. — Гутарят же, что идут красные… С руки им врать-то?! Чай мы не цаца какая, чтобы нам врать-то… Командир ихний руками аж махал. Мол колхозы по новой станут. Теперича вообще всё собирать будут — и поросей, коз и курей. Как жить то будет, Мирон? — он насупил брови, всем видом показывая, что уж он-то добровольно отдавать своих кур точно не собирается.
— Сколько раз тебе, дубина ты стоеросовая, говорить, что не надо всех брехунов слухать! — дед не на шутку взъярился, сбрасывая с себя весь степенный вид. — И людям скажи, что нечего болтать что нипопадя! Эх! Раньше, чай тоже гутарили, что в колхозы всё будут забирать! И что! Кто твоих курей заберет, Кондрат?! — казалось еще чуть-чуть и старик, привстав, стукнет по лбу своему собеседнику. — Помнишь, как брехали, что в колхозе все будет общее — и буренки, и лошади и… женки? Мол, всех баб в селе соберут в клубе и станут они общими. Тоже языком махали! Все вместе на полу спать будем, одним одеялом укрываться будем из одной миски хлебать будем…
С каждым новым словом Кодратий опускал голову все ниже и ниже, словно хотел спрятаться под крепкой столешницей, а его соседи, по-видимому, думавшие до этого точно также, скромно кряхтели в длинные бороды.
— А людям вот что передай-те, — успокоившись через несколько минут, проговорил он. — Говорил я с Отцом, — Кондратий моментально вскинул голову, да остальные двое оживились. — Все он знает. Отец сказал, что детей своих в обиду не даст. Оборонит от любой напасти, спасет от любого лихоимства… Ясно?
Те с довольным видом закивали головами.
— И еще, панове, — по старинке, на польский манер, обратился к ним Мирон. — Отец сказал, что мы можем в свои села и не возвращаться. Говорит здесь селитесь, места много, а дальше и луга заливные… Много здесь земли нетронутой.
— А власть как же? Кто же нам даст жить по старине? — быстро, словно боясь что его заткнут, спросил сосед Кондратия, полненький мужичок с довольно длинной и аккуратно расчесанной бородой. — Раньше вон