Она ловко обхватила сапоги за голенища.
— Сейчас мы потянем… Сапоги то у якие гарные, — в пол голоса бормотала она, ощупывая скрипучую кожу левого сапога. — Муженек мой, царство ему небесное, такие еже носил… Бывало каблук подправит, гвоздочками подобьет… Хоть в пляс пускайся, — со вздохом она взялась за второй. — Рукодельник был, прости Господи его душу. Знатный рукодельник…, — второй сапог приземлился рядом с первым подошвой наружу; крохотные гвозди тускло блестели квадратным головками. — Вот и славно, а то совсем бы обезножил, — женские пальцы скользили по ступням, обмазывая их какой-то мазью с резким запахом.
Доев похлебку, раненный с облегчением откинулся назад. Его лицо порозовело.
— Спасибо, — пробормотал он, рукой хлопая себя по груди. — Думал, сдохну в лесу, и донесение сгинет, — его рука нырнула за отворот гимнастерки и вытащила кусок коричневого бумажного пакета. — Спасибо, Серафимушка, — он выжидательно уставился на женщину.
— Ладно, не зыркай так. Сейчас пойдем, — она накинула на голову платок и схватила с полки что-то небольшое. — Идти сможешь? — тот в ответ кивнул и со стоном сделал несколько шагов по дому. — Подожди-ка! — вдруг она остановилась и как-то странно на него посмотрела. — Знак с тобой? В Лес же идем. Далеко не прячь, при себе держи, не дожидаясь ответа она повернулась к выходу и мужчина увидел, что она держала в руке. — Чего застыл? Говоришь в отряд надо? — в ее ладони скрывалась небольшая деревянная фигурка, блестевшая от частого прикосновения к ней.
Когда они вышли, на улице уже ярко светило солнце. Женщина повернула на еле заметную тропинку, которая шла в сторону потемневшей от времени бани. Ее вросший в землю сруб был густо покрыт зеленовато-бурым мхом.
— Тут недалече, — обернулась она к нему, когда он остановился, чтобы потереть ноющую ногу. — Вон к тому усаду выйдем, а там и до оврага рукой подать…
Боец поправил голенище сапога и оглянулся. Высокая трава хорошо скрывала их следы в том месте, где они сошли с тропки. Он прошептал что-то и пошел за женщиной, оставляя после себя несколько переломанных стеблей пустырника и крохотного кусочка бумаги.
— Почти дошли, — проговорила она, когда их накрыло тенью от высоченных сосен. — Там, почитай, всегда кто-нибудь есть…, — красноармеец встрепенулся и прибавил шаг. — Вот он Лес, батюшка, — забормотала женщина, с благоговением касаясь встречающихся стволов дубов-великанов. — Вот он кормилец, — ее пальцы нежно дотрагивались до коры, иногда на доли секунды задерживаясь. — Избавитель…
Хромающий боец несколько раз оборачивался. Он то и дело хватался за ворот гимнастерки, начиная растирать шею.
— Что, тошно, милок? — не оборачиваясь, бросила женщина. — Ты, покрепче за частицу его ухватись да слова благодарственные почитай, так сразу и легче станет, — сама она продолжала прижимать статуэтку к груди. — Батюшка, он такой… всех привечает, кто попросит.
Боец силился ей что-то сказать.
— Хр-р-р-р…, — вдруг, захрипел он, оседая на землю. — Хр-р-р-р, — руки рванули гимнастерку на груди; ткань с треском разошлась в стороны, на землю упал большой конверт и комсомольский билет.
— Господи! — вскрикнув, проводница подскочила к нему вплотную. — Чи такое?
Боец широко открывал рот, пытаясь вдохнуть воздух. Пронзительно голубые глаза с ужасом смотрели куда-то вверх, где смыкались плотные кроны деревьев. Его губы открывались и закрывались, словно он что-то пытался сказать. Однако, из рта раздавался лишь хрип.
— Оставь его, Серафима, — буркнул кто-то из-за спины. — Вражина это! — вышедший из-за дерева кряжистый бородач смачно плюнул на задыхавшегося бойца.
— Як же так, дядька Мирон? Балакал партизан он! — женщина ничего не могла понять, переводя глаза с валявшихся на земле бумаг на лежавшее тело. — Вин гумага при нем! Пачпорт вона! — она подняла небольшую книжицу и, раскрыв ее, показала старику. — Вот, Акимов Сергей Петрович, комсомолец…, — ее пальцы держали перегнутые страницы, закрывая собой блестящую скрепку-крепеж. — Як же так?
— Вражина он! — вновь буркнул немногословный дед, крепко сжав в руке изогнутую клюку. — Партизан… Вчерась и нонче с утреца пятерых таких партизан взяли. Поняла, дура-баба?! — старик с ненавистью смотрел, как возле его ног извивался задыхающийся человек. — Приходили, да гутарила… мол партизаны. Бумаги показывали. Кто раненные были, кто нет… Все про командира выспрашивали, — клюкой он проткнул бумажный пакет, разрывая его на части. — Пакет точно такой же показывали. Видишь? — клочки выпотрошенного конверта были белоснежно чистыми. — Одного такого привели сначала, а ен двух как свиней зарезал.
Остолбеневшая женщина с ужасом смотрела на синеющее лицо диверсанта. Он уже не дергался. Его ноги, несколько секунд назад рвавшие землю каблуками, застыли в странной немыслимой позе.
— Отец, он все видит! — проговорил старик, сталкивая ногой тело в овраг. — Со злом ты к нам пришел, так с миром и покойся…
Изломанной куклой тело в красноармейской форме свалилось вниз. Перевернувшись несколько раз в полете, оно застыло на самом дне оврага в мешанине грязи, опавших листьев и поломанных веток. Лишь побелевшее лицо с заостренными скулами, удивительным образом сохранившееся в чистоте, смотрело в небо. В удивительно синих пронзительных глазах Андреаса Даскалоса, уроженца городка Алитус, так завораживавших своей глубиной девушек, отражались медленно плывущие пушистые облака.
— Чего столбом стоишь, Серафима? — недовольно буркнул дед, тряхнув ее за рукав пиджака. — Со мной пойдешь, — с трудом оторвав глаза от лежавшего тела, он недоуменно посмотрела на старика. — Нельзя тебе в селе оставаться… Этот … не один был. Другие придут, — не увидев в ее глазах понимание, он добавил. — Отец со мной говорил, — женщина стиснула в руках деревянную фигурку. — Германец ни как не угомониться… Пошли, Лес, укроет.
Они медленно, переговариваясь друг с другом, пошли в глубь Леса — туда, где губительная трясина смыкалась с вековыми дубами, образую непролазную глушь.
— … Отец, он и есть Христос…, — негромко говорил старик, продолжая уже давно начатый разговор. — Мы по простоте своей не все могем понять, — узловатой клюкой он осторожно отвел в сторону перегородившую им гибкую лапу орешника. — Я так понимаю, что за грехи наши он страдает…, — по узкой тропке Серафиа шла чуть в стороне от него, внимательно ловя каждое сказанное слово.
Ни старик ни его внучка не знали, что операция «Летний гром» перешла в свой основной этап. В течении предыдущих трех дней во всех крупных населенных пунктах, узловых станциях прошли массовые облавы, где хватали по малейшему подозрению и перевозили в особые фильтрационные лагеря. В прилегающих к железнодорожным станциям лесах действовали специальные противодиверсионные отряды, натасканные на поиск и уничтожение партизан. Мелкие села, затерянные в лесах, вдали от крупных городов, наводнили агенты, действовавшие под личиной скрывавшихся от властей подпольщиков, сбежавших из плена красноармейцев, раненных «посланцев» Москвы. Десятки человек, одетые словно под копирку в окровавленные гимнастерки, с перебинтованными головами, словно опытные рыбами, ставящие приманку на крупную добычу, стучались в дома тех, кто был на примете или под подозрением полиции. В разных селах перед сочувствующими взглядами людей звучал один и тот же рассказ, в котором лишь иногда расставлялись иные акценты. В одних случаях это был раненный при задании разведчик, который с риском для жизни добыл секретные разведывательные данные, и умолявший с слезами на глазах помочь ему передать их в отряд. В дома других стучался выброшенные с парашютом диверсант с секретным предписанием с самого верха. В третьих, на людей смотрел обессилевший от издевательств младший лейтенант, который жалобно просил воды…
— А вот так-то вот! — подытожил дед, излагавший свое понимание мироустройства. — Дана великая благодать к божественному прикоснуться. Не думал вот, на старости лет, что сподобиться Господь…, — он автоматически коснулся своего Знака, висевшего у него на поясе. — … явить мне, грешному, свой лик. Заступник он наш, понимаешь ты это Серафима? — та, хотевшая вновь что-то спросить, притихла под грозным взоров старика. — Кто людей исцеляет? Тебя, вон вылечил от лихоманки. Кто? Лекари городские? Нет! Это он, Отец наш, волю свою явил… Эх, ты! Вон какая вымахала, а ума не прибавилось!
Старик отвернулся и пошел дальше, осторожно перебирая клюкой листья.
98
На полевых аэродромах взревели моторы самолетов. Сосредоточенные лица пилотов, вслушивающиеся в звуки двигателя механики в комбинезонах. Очередной взлет, очередная бомбардировка. Пальцы, затянутые в тонкие телячьи перчатки, легли на штурвал. Белый шелковый шарф удобно обхватил шею, защищая ее от грубой кожи воротника. Небольшие бомбы с зеленой маркировкой, своими тупорылыми носами так напоминавшие веселых поросят, удобно устроились на своих местах… Горячая фаза операции «Летний гром» началась…
— Кстати, Отто, а ты бы хотел убить Бога? — этот вопрос из уст главы СД, смаковавшего чашечку бразильского кофе, прозвучал так обыденно, что его племянник растерялся и несколько минут не мог собраться с мыслями. — Задумался, дорогой племянник? — засмеялся мужчина, довольный, что кажется впервые смог сбить с толку своего боевитого родственника. — Хотел бы?
Четыре звена второй эскадрильи, набрав высоту, встали на курс. Командир эскадрильи повел плечами, удобно устраиваясь на сидении. Предстоял еще один вылет за этот казавшийся бесконечным день. Далеко внизу под крылом самолета виднелся лесной океан — этот уже набивший оскомину за десятки вылетов пейзаж.
— Не знаешь? — вновь прозвучал вопрос и Отто, встретился глазами с дядей. — Хм…Я бы в твои годы ответил не задумываясь. Видно твоя матушка постаралась…
Отложив в стороны чашку, он со вздохом встал с кресла и подошел к окну, за которым сновали солдаты. Он долго смотрел на суету за окном и казалось уже совсем забыл про свой вопрос.