— Вы. Если только не откажетесь. Вы прибыли в Лондон не для этого. Я просто пользуюсь вашим присутствием.
— А если бы меня здесь не было?
— На аукцион отправился бы Ник. Впрочем, вам ничто не мешает пойти туда вместе. Ник, продолжайте.
— Теперь о владельцах того флота, который будет распродаваться, — продолжал Ник Петридис. — Эти владельцы — одна семья, англичане по национальности, но румынского происхождения; Мэйджоры — английский вариант их настоящей фамилии Майореску. Надо знать историю их семьи, которую обычной не назовешь. Часть их клана покинула Румынию в 1907 году после крестьянского бунта; она обосновалась в Англии и приняла английское подданство. Остальные Майореску продолжали жить в Бухаресте и Констанце. Тут все усложняется. В августе 1944 года в Румынию вступают русские. В румынских портах стоит более сорока судов, принадлежащих Майореску, то есть признанному главе клана Косташу Майореску и двум его братьям, Иону и Никифору. Они сразу же почувствовали, куда ветер дует, и начали отправлять свои корабли в Лондон, Роттердам, Марсель. Но русские тоже не дремали. Косташу и его братьям запрещают выезд. Им все-таки удается переправить за границу не только свои последние суда, но и всех Майореску, женщин и детей, еще находящихся на территории Румынии; сами они, как ни в чем не бывало, остаются в качестве заложников, обивая пороги различных учреждений, чтобы тем самым отвлечь внимание Вышинского и румынских коммунистов. Но этот номер не проходит: когда обнаруживают, что у них есть деньги, то Косташа вместе с братьями сажают в тюрьму. Они и сейчас там сидят. Даже неизвестно, в какой именно. Может быть, в Советском Союзе.
Черный «даймлер» приближался к Гайд-парку. Реб Климрод, казалось, не слушал Петридиса. Он раскрыл на коленях книгу и читал ее, переворачивая страницы с поразительной быстротой. Сеттиньяз прочел название: «Десять дней, которые потрясли мир», Джон Рид.
— Майореску, пардон, лондонская семья Мэйджоров, вот уже шесть лет предпринимают все возможное, чтобы освободить главу клана и его братьев. Бухарест даже не дает себе труда отвечать на запросы. Правда, однажды там заявили: «Доставьте все суда в Черное море, и мы вернемся к этому разговору».
«Даймлер» выехал на Парк-лейн.
— Информационный бюллетень исчерпан, — сказал Ник Петридис, улыбаясь в свои черные .усы веселого пирата.
«Даймлер» остановился перед отелем «Дорчестер». Реб Климрод спросил с улыбкой:
— А чего вы ждали, Дэвид? Что я сниму номер для всех нас в районе Уайтчепеля? Вы займете свое место в кругу миллиардеров в связи с вашим намерением закупить флот из шестидесяти судов. Вам нужен достойный вас отель.
Они вошли в отель. На имя Дэвида Джеймса. Сеттиньяза и Николаса X. Петридиса, прибывших из Нью-Йорка, были забронированы два номера «люкс». Ничего для Климрода или даже Хааса (он исчез, испортив всю компанию, в неизвестном направлении). Невозмутимые и не столь уж дряхлые лакеи возникли откуда-то из стен, словно призраки Оскара Уайльда, и с благоговением подхватили их чемоданы. Сеттиньяз оказался в гостиной своего номера наедине с Климродом, который принялся лицезреть зеленеющую под окнами листву Гайд-парка. Затем он медленно сказал:
— Впервые я приехал в Лондон в 1937 году. Мне было девять лет. Я очень люблю этот город. Ну, Дэвид, начинайте, задавайте мне ваши вопросы…
— На самом деле вы ведь не намерены покупать все суда, не так ли?
— Конечно, нет. Я еще не могу тягаться с греческими судовладельцами, а ведь все они так или иначе связаны друг с другом, эти двоюродные братья, племянники, дядья, тягаться с Людвигом или Полем Гетти. Пока не могу.
— Какова цель вашего маневра?
— Я вам отвечу позднее. Это не недоверие к вам, просто я еще ни в чем не уверен.
— А какова моя роль?
— Вы действительно попытаетесь приобрести эти суда. От имени одной фирмы, которую я позволил себе назвать «Диана Мэрии компани». Надеюсь, что вы не усматриваете здесь ничего обидного. Когда я создаю новые компании, я испытываю трудности с их названиями. Ник предоставит вам все документы. Теперь о Нике; рекомендую вам держаться с ним осторожнее. Ему известно, что я провел несколько операций с недвижимостью на Уолл-Стрит, но он знает далеко не все. Он и понятия не имеет, чем я могу заниматься в других местах. Я даже думаю, что он принимает меня за представителя кого-то или какой-то группы, почему бы и не мафии, с которой вы связываете меня. Мне хотелось, чтобы он пребывал в подобном мнении. Отныне вы знаете в сто раз больше из того, чего он не знает, и настанет день, когда соотношение станет миллион к одному, в вашу, конечно, пользу. По своему положению, Дэвид, вы выше его, и вы будете подниматься все выше.
— Должен ли я за ним шпионить? — язвительно осведомился Сеттиньяз.
Серые глаза Реба были непроницаемы:
— Почему бы и нет, Дэвид? Я вовсе не питаю и не буду питать к Нику Петридису или любому другому того доверия, которое я могу и буду питать к вам. Так уж мир устроен.
— Вы живете в довольно-таки холодном мире. Воцарилась тишина. Потом, покачав головой, Реб сказал:
— Может быть, у меня никогда не было другого выбора. Или, может, я таким родился.
И вдруг он улыбнулся:
— А если мы поговорим о том, что привело нас в Лондон?
— Итак, мне предстоит подать наше предложение в запечатанном конверте?
— Совершенно верно. Если только вы не предоставите Нику полную свободу действий. Скажу еще раз: я обратился к вам с просьбой сопровождать меня не для того, чтобы вы служили подставным лицом. Впрочем, этого от вас я не потребую никогда.
Тогда зачем вы меня пригласили? Следить за Петридисом?
— Это могло быть одной из причин. Но не главной. В отеле «Альгонкин» я сделал вам предложение. Если вы его примете, на что я надеюсь, хотя вы еще не ответили, вы будете единственным человеком на свете, которому будет известно все или почти все о моих делах, даже больше, чем когда-либо смогут узнать Джордж Таррас или Диего Хаас. Такова истинная причина вашего приезда в Лондон, Дэвид. В будущем, по-прежнему учитывая вероятность того, что вы согласитесь, вам придется всегда держаться не на виду, почти в тени. Я знаю, что это соответствует вашему характеру, вашим вкусам, вашим достоинствам — они бесконечно выше, чем вы сами предполагаете. Но я очень бы желал, чтобы хоть раз вы оказались в первой шеренге, на передовой. Полагаю, Дэвид, что я все изложил ясно.
Он улыбался той необыкновенно теплой улыбкой, которую Сеттиньяз уже однажды наблюдал.
Дэвид сел в кресло. Он снова чувствовал себя потерянным, жалким человеком, которого уносит поток, и в то же время был весь охвачен каким-то странным возбуждением, которое вот-вот могло вызвать у него на глазах слезы, порождая ощущение крайней неловкости. Он не привык к подобным излияниям чувств.
Наконец он спросил:
— Вы ждете от меня ответа немедленно?
— Конечно, нет. К чему спешить. Я могу ждать сколько нужно.
Вновь наступило молчание. Сеттиньяз спросил:
— И что же намереваетесь делать вы, пока я буду притворяться, будто хочу действительно купить эти суда?
— Я уеду с Диего.
— По другим делам или по этому же?
— По этому. — Он расхохотался. — Но и другим тоже. Я очень люблю сразу заниматься несколькими делами.
— Понимаю, что мой вопрос страшно наивен, но я все же его задам: то, что вы собираетесь предпринять, что вы, несомненно, уже предприняли, является законным или нет?
— Совершенно законным. И мне неведомо, выгорит мое дело или нет. Эта операция… весьма своеобразная. Но она не противозаконна и не аморальна.
Опять стало тихо. Дэвид Сеттиньяз смотрел на Климрода, не понимая, какие же чувства он испытывает.
— Вы, конечно, уверены, что я приму ваше предложение, не так ли?
— Почти, — ответил Климрод, одаривая его сияющей улыбкой.
— Черт бы вас побрал, — воскликнул Сеттиньяз по-французски, — иногда вы меня раздражаете, просто до бешенства! Ну хорошо, и каковы же должны быть мои высшие ставки на этих торгах?
— Один фунт и шесть пенсов. За каждое судно, разумеется.
В его серых расширившихся глазах под длинными темными ресницами — так по крайней мере показалось Сеттиньязу — промелькнуло что-то бесовское. Но и веселое.
Была уже ночь, когда Реб Климрод и Диего Хаас в тот же день вышли из самолета в аэропорту Парижа.
Как и условились, они тут же расстались; Реб не сказал, куда идет, а Диего отправился туда, куда ему велел Реб. Он приехал в отель «Георг V». Там он потребовал доложить о себе и очень скоро оказался в обществе двух созданий женского пола, вероятно, француженок весьма легкого нрава.
— Ну что ты еще придумал, негодяй, — спросил у Диего мужчина, сидевший между двумя созданиями.
— Бойтесь блондинки, — ответил Диего тоже по-испански. — Это переодетый мужчина.
В глазах собеседника появилась тревога:
— Ты в этом уверен?
— Нет, я сказал это шутки ради, — ответил Диего, целуя блондинку в губы.
— Здравствуй, дядюшка Освальдо. Как поживает Мамита?
— Твоя мать, говоря иначе, моя сестра, обезумела от горя, гнева, отчаяния и стыда. Она считала, что тебя уже несколько недель нет в живых, пока ты не соизволил прислать из Квебека открытку.
— Из Монреаля, — уточнил Диего приглушенным голосом (он с головой ушел под юбки блондинки, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям).
— Что ты делал в Канаде? Там же одни медведи и снега.
— Дела, — сказал, успокоившись, Диего (блондинка оказалась женщиной). — Кстати, о делах. Вы устроили мне это свидание завтра утром?
— Claro que si[42], — ответил дядя Освальдо.
Это был мужчина лет пятидесяти, у которого был тот же нос с горбинкой, те же глаза и даже тот же рот, что у старшей сестры, но те же самые черты, которые у Мамиты дышали непреклонной и решительной волей, на лице дяди Освальдо с годами см