Полем Субизом и Сантаной; Франсиско просто в ужасе от той рискованной ситуации, в которую вы его поставили. Даже Хань не остался в стороне, era последняя сделка с китайцами из Пекина была полностью убыточной, а так как Хань далеко не идиот, я пришел к выводу, что он действовал по вашему приказу с единственной целью — поскорее добыть дли вас деньги. Я не ошибаюсь?
— Нет.
— И если бы не капиталы, которые поступают к нам от казино, ваши двести с лишним отелей обанкротились бы еще два года назад; вы слишком много выкачивали из них, не давая времени прийти в себя; Этель Кот тоже не капризная барышня, но она лезет из кожи вон и не может понять вашей игры. Как бы то ни было, но денег казино в конце концов тоже не будет хватать. Через год и даже раньше ими никак не обойтись. До сих пор вы изымали деньги только в собственных банках, а теперь заключаете кредитные сделки, их уже девятьсот двенадцать, но ведь ни один из наших партнеров не собирается делать нам подарки.
Всего час назад огромный «Сикорский» с Сеттиньязом на борту приземлился на берегу довольно широкой реки с почти черной водой. Шаматари, среди которых Реб выглядел великаном, даже не повернули головы в сторону огромной машины. Индейцы были заняты устройством стоянки, и Сеттиньяз, »которому этот лес внушал физический, почти невыносимый ужас, думал, как же в этом зеленом океане Убалду Роша смог безошибочно отыскать Климрода.
— Сейчас мы будем обедать, — сказал Реб.
Он буквально прощупывал взглядом лицо и глаза Сеттиньяза.
— Хотите поесть с нами? Но вы не обязаны это делать. Мои друзья не обидятся, если вы предпочтете сандвичи пилотов,
— Что годится для вас, годится и для меня, — ответил Сеттиньяз с бешеной яростью. — И я могу подать в отставку, когда вам будет угодно..
— Мы еще поговорим об этом, Дэвид.
В его голосе прозвучала такая спокойная учтивость, которой можно прийти в отчаяние, в эту минуту особенно. Поэтому Сеттиньяз наблюдал за приготовлениями пищи довольно рассеянно. Индейцы встряхнули несколько деревьев, и сверху попадали гусеницы бабочек, они собрали, их, очистили от волосков, вскрыли ножом или зубами, затем бросили в кипящую воду, с варившимися в ней листьями.
— Дэвид, я слишком многого требовал от вас, надеюсь, вы простите меня. В последние годы я действительно не облегчал вам задачу. Давайте решим неотложные дела: примите все меры, чтобы акции «Яуа» были проданы на бирже. Операция должна принести примерно два миллиарда долларов. Эти черви называются тапа. Попробуйте, они сладкие и питательные, вы увидите.,.
От удивления Сеттиньяз чуть не лишился дара речи. Но он довольно быстро взял себя в руки, хотя и подумал: «Какое безумие, я сижу в дебрях дикого леса и разговариваю о миллиардах долларов с голым человеком, угощающим меня гусеницами!»
— Продать что?
— Что хотите, Дэвид. Вы можете объявить о продаже лишь части компаний. Только для того, чтобы сбалансировать счета.
— С «Яуа» связано более трехсот компаний.
— Я могу продиктовать вам их список, — спокойно ответил Реб.
Сеттиньяз чувствовал, как в нем нарастает возмущение, а он совсем не привык к столь бурным проявлениям эмоций. Поэтому предпочел отнести вспышку на счет мало привычной для него обстановки.
— Реб, вы истратили более шести миллиардов долларов… на это…
И широким жестом он как бы соединил в одно индейцев, поляну, «Сикорского» и весь созданный на Амазонке мир.
— Продолжайте, Дэвид.
— Что вы задумали? Однажды вы сказали мне, что велели Убалду Роше купить первые участки с единственной целью: сделать индейцев законными хозяевами этой земли. Помните?
— Я ничего не забываю, вам это известно, — ответил Реб тихим голосом.
— Знаю, вы непогрешимы. Но на тех землях, которые вроде бы были куплены для ваших друзей — индейцев, вы опустошили лес, срубили деревья, разрушили естественную среду обитания людей, которых собирались защищать.
Взгляд серых глаз, устремленных на Сеттиньяза, был непроницаем. И тот, словно опьянев от злости, продолжал:
— Президентом Индейского фонда является некий генерал, возможно, бывший, по имени Бандейра ди Мелу. В любом случае этот человек по своему статусу должен был «уважать индейское население и его уклад жизни» и гарантировать ему, я продолжаю цитату — «безоговорочное право на владение землей и природными ресурсами». Я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— Мне перевели одно из его высказываний, и я точно воспроизвожу его: «Недопустимо, чтобы помощь индейцам становилась препятствием для национального развития». Вы помните эту фразу, Реб?
— Да.
— Вы сами вполне могли произнести ее. В ваших устах, конечно же, некоторые слова были бы изменены. Вы бы сказали, например: «Я не допущу, чтобы моя дружба с индейцами и любовь к ним обернулись препятствием для развития страны, которую я создаю или уже создал».
Никакой реакции. Реб даже не шелохнулся, сидел на корточках, свесив руки, как плети, и продолжал глядеть на Сеттиньяза, но будто бы не видел его. А вокруг собеседников индейцы разговаривали на своем языке и смеялись. Женщины пошли купаться на реку, вытянулись в воде, посмеиваясь мелодичным смехом. Некоторые из них были совсем молоденькие, и даже на взгляд Сеттиньяза их тела были изумительны: обнаженные, гладкие, с хорошо различимыми розовыми губами под животом. Когда-то Тражану да Силва рассказал Сеттиньязу, что и совокупление у индейцев происходит по-особенному: войдя в женщину, мужчина замирал, совсем не двигался, не позволял себе даже пошевелить бедрами; все остальное положено было делать женщине посредством ритмичных сокращений внутренних органов, которым девочек обучают еще до достижения половой зрелости, это незаметные движения, но благодаря им любовный акт, начавшийся в сумерках, в идеале должен длиться до рассвета.
— Я не отказываюсь ни от одного сказанного слова.
— Потому что вы так думаете.
— Да, я так думаю.
— Это ваше право, Дэвид.
— И я полагаю также, что все происходящее здесь, на Амазонке, лишено здравого смысла. Господи, я начал работать у вас в 1951 году, двадцать шесть лет назад, в первый момент даже не осознав, что решился на это. Меня как будто понесло куда-то, и вот уже более четверти века я только и делаю, что пытаюсь удержаться на поверхности. Вы, конечно, гений, может быть, вам открыто то, чего я не вижу. Но я самый обыкновенный человек. Я устал. Мне пятьдесят четыре года. Чтобы идти за вами до конца, нужна слепая вера. Джордж Таррас обрел ее. Я — нет. Наверное, потому что не способен на такое. Мне необходимо понимание, а не вера. Вы создали немыслимое состояние, все время оставаясь в тени, и я помогал вам в этом, как мог. Никогда в жизни я не рассчитывал, что буду так богат, как сейчас, и все это благодаря вам. Но я не понимаю, что происходит сегодня, к чему вы стремитесь. Я хотел быть вашим другом, и порой мне казалось, что оно так и есть. Теперь же возникли сомнения. И я даже сам не знаю, хочу уйти в отставку или нет.
— Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, — необыкновенно мягко сказал Реб.
— Если все же решусь уйти, ничего не нарушится. Все предусмотрено. Эстафета будет передана так, что вы буде те довольны, Умру я или уйду, на ваших делах это не отразится. Машина, которую вы запустили, просто чудовищна…
— Мы запустили ее вместе, Дэвид.
— Пожалуй, да. Какую-то маленькую роль, конечно, сыграл и я. Но при любых обстоятельствах она будет работать и дальше. Я даже убежден, что машина не остановится и без вас.
Ответа не последовало. Молчание Реба, которое Сеттиньяз принял за безразличие, больше всего задело его. «Но чего еще ожидать? Человеческие чувства ему незнакомы, и с годами он становится все безумнее».
К 1977 году — хотя заниматься этим он начал намного раньше — Сеттиньяз организовал на Пятьдесят восьмой улице свой собственный штаб, дабы все могло функционировать и без него. Врожденная осторожность, скрупулезность, честность, организаторские способности — как бы он сам к ним ни относился — заставили его чуть ли не с самого начала, еще в пятидесятых годах, принять меры предосторожности. Тщательность в работе дошла до того, что в своем учреждении он создал свою систему неконтактирующих компаний, аналогичную той, что развивал Климрод; он разделил все документы Реба на восемь совершенно не связанных между собой разделов, объединенных только в памяти компьютера. Именно он в 1952 году посоветовал Ребу устроить в надежном месте хранилище для особо важных документов, в частности для доверенностей, Реб купил маленький банк в Колорадо, отличающийся от других одним преимуществом: его подвалы самой природой были защищены так же хорошо, как командный пункт стратегической авиации. Мало того, Сеттиньяз убедил Реба в необходимости продублировать это хранилище — «о нем даже я не должен ничего знать, Реб». Он предложил разместить где-нибудь в другом месте, ну хотя бы в Швейцарии, у цюрихских партнеров Тепфлера, или в Лондоне под контролем Несима, а может быть, даже и у Ханя в Гонконге, если не у всех одновременно, по одной или несколько копий документов, хранящихся в Скалистых горах на глубине четыреста метров.
Во время январской встречи с Климродом в 1977 году Сеттиньяз чуть было не объявил о своей отставке.
Но все же не дал воли гневу или обиде. Промолчал.
Вернувшись в Нью-Йорк, Сеттиньяз с обычным рвением приступил к выполнению распоряжений Реба, касающихся «Яуа» и непонятной сети (непонятной для кого угодно, кроме Реба и его самого) связанных с этой фирмой компаний.
Действуя в полном согласии с Эрни Гошняком, с которым по ходу дела связался Реб, он объединил эти компании в холдинг[63] и потребовал, чтобы аудитор зачислил их капитал на депозит. В связи с этим он обратился к фирме «Прайс-Уотерхауз», пользующейся наибольшим доверием в силу своей безупречной репутации, с тем чтобы ее представители на основе собственных оценок назначили цену на акции созданной таким образом компании. Комиссия по ценным бумагам и биржам дала зеленый свет, и банк «Лазард Бразерс» в основном осуществил допуск к продаже. Это стало одним из главных событий финансового года. При том, что Сеттиньяз через посредничество Гошняка сумел сохранить для Реба Климрода