азал о погоне за Штейром в Австрии…
Из Зальцбурга они поехали прямо в Вену, в Иннерштадт. Диего остановился у красивого особняка.
— А что теперь будем делать?
— Ничего.
Диего выключил мотор и стал ждать. Реб сидел неподвижно. Он смотрел на роскошную входную дверь с атлантами, но не шелохнулся, словно застыл.
— Родной дом? — спросил Диего.
— Да.
В этот момент из дома вышли дети и куда-то отправились, прижимая к уху транзисторы. В ста метрах от того места, где Диего остановил машину, маячило Чертово колесо.
— Ты не войдешь?
— Нет.
Однако Реб слегка повернулся на сиденье, чтобы проследить глазами за подростками, удалявшимися в сторону Богемской канцелярии. Их было двое, мальчик и девочка, лет по двенадцать — пятнадцать. «У Реба могли быть такие дети», — вдруг подумал Диего, интуитивно прочувствовав ситуацию и почему-то сильно разволновавшись.
Молчание. Реб снова смотрел в ветровое стекло.
— Трогай, поехали, — сказал он глухим голосом.
Посетили Райхенау, затем Реб, уже в самой Вене, велел проехать по Шенкенгассе — «здесь когда-то находился книжный магазин». Райхенау оказалось местечком так себе, даже деревней не назовешь. Реб захотел подъехать к хутору. Спросил о какой-то женщине. Супружеская пара, которая жила здесь теперь, очень смутно помнила о ней. «Эмма Донин», — спросил Реб. Они ответили, что она уже давно умерла. Реб не успокаивался:
— У нее было трое детей, три маленьких белокурых мальчика с голубыми глазами, сейчас им, наверное, по тридцать шесть или сорок лет.
Супруги синхронно покачали головами: они ничего не знали об Эмме Донин и ее детях, живших здесь в 1945 году.
На аналогичные вопросы, заданные в деревне, были получены те же ответы. Покойную Эмму Донин мало кто знал. А ведь во время к после войны у нее перебывало столько детей! Реб снова сел в машину, положив свои большие костлявые руки на колени и опустив голову.
— В путь, Диего.
Они сделали короткую остановку чуть ниже, в Пайербахе. Здесь жила семья Допплер. Реб спросил о старике с тележкой, который когда-то был его другом и однажды пригласил даже к себе на обед…
Нет, Допплеры его не помнят. Дедушку не забыли, конечно, а вот его, Реба Климрода…
— Вам надо бы повидать Гюнтера и его сестру, они жили здесь тогда. Но в Австрии их уже нет. Переехали в Бразилию, в Рио, хотят заработать состояние, держать целую сеть австрийских кондитерских. Если вы когда-нибудь будете в Рио…
И вот — последний австрийский эпизод.
Этот мужчина лет сорока был владельцем местной нотариальной конторы. Звали его Келлер. По телефону условились, что он будет ждать их в Бад-Ишле. Реб сел в машину, и Диего сразу же выехал на дорогу.
Келлер с любопытством изучал Реба:
— Отец сказал мне, что видел вас всего лишь один раз, в 1947 или 1948 году.
— В 1947-м, — уточнил Реб. — 24 марта 1947 года.
Келлер улыбнулся. «Либо моя память мне изменяет, либо отец перепутал. В то время мне было всего четыре года. Отец очень тепло вспоминал о вас. Когда шесть лет назад он умирал, то настоятельно советовал в точности выполнять все исходящие от вас просьбы. Должен признаться, вы меня заинтриговали. Тридцать два года усердной службы у вас, такое не часто встречается».
Вместо ответа Реб улыбнулся. Автомобиль въехал в Альтаусзе. Остановился перед Парк-отелем. Келлер вышел.
— У нас уйдет на это часа два, — сказал ему Реб. — Вы, разумеется, приглашены на обед. Я очень на вас рассчитываю.
— Не торопитесь и не беспокойтесь обо мне, — ответил Келлер.
Машина тронулась, но на этот раз путь лежал в сторону маленькой деревушки Грундльзе. Наконец подъехали к озеру, зажатому темными вершинами, носящими невеселое название Мертвые горы…
— Пошли пешком, Диего.
— Я только об этом и мечтаю.
Они не просто шли, а карабкались, и наступил момент, когда маленький аргентинец, больше всего на свете ненавидевший физические упражнения, а тем более альпинизм, просто рухнул, исчерпав все запасы сил и дыхания. Он смотрел, как Реб поднимается все выше, обретя повадки индейца, время от времени застывает, словно ищет древнюю тропу, а затем снова продолжает идти, отыскав что-то в своей сверхчеловеческой памяти. Вот он опустился на колени, чтобы прощупать какие-то углубления в скалах. Наконец встал и замер, созерцая черное озеро, оказавшееся прямо под ним.
Через десять минут Реб вернулся к Диего. Он держал что-то в руке и, конечно, заметил любопытный взгляд компаньона. Разжав пальцы, Реб показал то, что лежало у него на ладони: проржавевшие гильзы от патронов кольта-45.
— И как же называется это очаровательное местечко? — спросил Диего.
— Топлиц.
Они вернулись в Альтаусзе точно к обеду, как было условлено с Келлером. Последний когда-то давно коллекционировал стенные часы и во время еды без конца рассказывал об этом.
Наконец отправились на кладбище. Могила находилась в стороне; на черном мраморном надгробии — ни креста, никакого другого знака, а вокруг — много свежих цветов. На надгробии высечены только две буквы — «Д.Л.».
— Я полагаю, — скромно заметил Келлер, — что незачем спрашивать у вас, как звали неизвестного, о котором вы и вдалеке не забывали все эти тридцать два года?
Келлер был среднего роста. Взгляд серых глаз, блуждающих где-то далеко и полных душераздирающей печали, опустился вниз.
— Зачем? — ответил Климрод. — Никто, кроме меня, не помнит о нем.
Перед тем как отправиться в Южную Африку, они побывали в Экс-ан-Провансе, где Реб посетил могилку Сюзанны Сеттиньяз; затем приехали в Париж; здесь встретились с французом по имени Жак Мэзьель, который, как понял Диего, когда-то познакомился с Ребом в Лионе. Реб и Мэзьель вспоминали какого-то Бунима Аниелевича, и Диего Хаас догадался, что речь идет о таинственном типе с печальными глазами, у которого в 1951 году — Реб собирался тогда ехать в СССР выпить и закусить с Иосифом Сталиным — в кафе на площади Нации он спросил, не говорит ли тот на лапландском языке.
И только после этого Реб и Диего сели в самолет, вылетавший в другое полушарие.
Они побывали в Аргентине, в Буэнос-Айресе, где десять лет назад, потеряв надежду дождаться законных внуков, умерла Мамита, которую по-настоящему звали Мария-Иньясиа Хаас де Карвахаль — «бедная Мамита так и не пожелала признать моих девятерых незаконных детей, рожденных от жен, состоявших со мной в морганатическом браке. Когда я только для того, чтобы доставить ей удовольствие, захотел показать ей трех или четырех, она захлопнула дверь перед нашим носом».
В Буэнос-Айресе они посетили галерею Алмейраса на проспекте Флорида. Старый Аркадио тоже давно умер, и его внучка смотрела на Кандинского, абсолютно оторопев.
— Так что же вы хотите?
— Подарить его вам. — ответил Диего, обаятельно улыбаясь, — Не благодарите меня, я всего лишь курьер. Видите ли, ваш дедушка тридцать с лишним лет назад повел себя как настоящий идальго. А господин, которого я здесь представляю, сеньорита, — один из тех редчайших людей, которые никогда и ничего не забывают. Кстати, вы свободны сегодня в обеденное время?
Она была свободна.
— А теперь? — спросил он у Реба.
— Зби — во Флориде, кое-кто — в Нью-Йорке, Чикаго или Монреале, Ангел — в Калифорнии, пожалуй, и все. Холодная дрожь охватила Диего.
— А что потом, Реб?
— Конец, Диего.
Это было в ноябре 1979 года.
— Меня зовут Арнольд Бам, — представился мужчина Джорджу Таррасу. — Это я звонил вам сегодня утром из Нью-Йорка, а два часа назад — из Бангора.
Он огляделся и заметил:
— Вы любите красное, не так ли?
— Туалеты — белые, — ответил Таррас, а сам подумал: «Мы похожи на двух шпионов, обменивающихся дурацким паролем».
— Могу я предложить вам чаю? — спросил он у посетителя. — У меня есть и булочки, совсем свежие, ведь сегодня пятница. Булочки сюда приносят по понедельникам, средам и пятницам.
— С удовольствием, — ответил Бам. — Честно говоря, я совсем продрог.
Когда в узкое окно кабинета он увидел вдалеке за набережной Блу Хилл Атлантический океан, его передернуло.
— Если бы у нас море было такого цвета, — сказал он, — мы до весны не вылезали бы из постели.
— У вас?
— На Кайман-Браке. Но вообще-то я с Малого Каймана. Атлас, который Джордж Таррас наспех просмотрел сразу после звонка Бама, был до отчаяния лаконичен.
— Теперь моя очередь быть откровенным, — сказал Таррас, — я немыслимо мало знаю о Кайман-Браке и Кайманах вообще…
— Не извиняйтесь, это нормально. Мы были колонией Английской короны с 1670 года, но когда я в первый раз появился в лондонском министерстве иностранных дел, высокое должностное лицо окинуло меня подозрительным взглядом и спросило: «Вы уверены, что эта территория существует и что она принадлежит нам?» Кстати говоря, нас открыл сам Христофор Колумб в 1503 году.
— Чертов снобизм, — сказал Таррас. Бам улыбнулся:
— Вы полагаете? Но нас нетрудно найти: вот посмотрите на севере — Куба, на западе — Юкатан, Гондурас — на юге, а Ямайка — на востоке. А в центре остается кусочек Карибского моря, вроде бы необитаемый. Но так только кажется: мы находимся вот здесь, в самой середине. У нас три острова: Большой Кайман, Кайман-Брак и Малый Кайман. Наша столица Джорджтаун, находится на Большом Каймане. Семь тысяч шестьсот семьдесят семь жителей по последней переписи — в самом Джорджтауне и шестнадцать тысяч шестьсот семьдесят семь на всех трех островах. Проблема в том, что Большой Кайман удален от Малого на сто сорок три километра, последний же расположен в восьми километрах от Кайман-Брака. Великолепные булочки, просто замечательные. Но из-за этого мы не можем, например, поехать в город за покупками на автобусе. К счастью, у меня, да и у многих, есть личный самолет. Я вообще-то банкир. Как большинство из нас: на нашей территории открыто пятьсот сорок два банка. Примерно один банк на тридцать жителей, включая малолетних детей. Основные источники дохода — банки и черепахи, свежие или сушеные. Мы их экспортируем, а из них варят суп. Хот