ДЭВИД: Они там!
Изображение подрагивает: Габриэль бежит за Дэвидом. Затем камера показывает панораму окрестностей и вдруг замирает на шеренге низкорослых человечков. Они смотрят прямо в объектив.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Кто это такие?
ДЭВИД: Похожи на дикарей.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Или на туземцев.
Человечек, стоящий в середине шеренги, поднимает руку, в которой держит длинный шест, поворачивается и убегает. Остальные немедленно следуют за ним.
ДЭВИД (за кадром): Эй! Вы что там делаете? Идите сюда!
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Смылись.
ДЭВИД: Надеюсь, не к нам на ферму.
Когда я просыпаюсь, уже смеркается. Не сразу понимаю, где нахожусь. Во сне я была далеко отсюда, в бабушкином саду. Чувствую, что лежу на жесткой земле. Спина ноет. Замечаю, что обнимаю тряпичную куклу. На меня разом обрушивается безумная реальность. Я снова закрываю глаза и хочу снова очутиться у бабушки. Хочу спать и видеть сны. Но сон больше не идет. Я лежу с открытыми глазами и думаю, какое счастье, что у нас еще остались сны. Если явь становится невыносимой, всегда можно уснуть. Я беру куклу и щекочу ее рукой кончик носа Дины.
— Просыпайся. Скоро стемнеет.
— Ох, как болит голова, — стонет она и протирает глаза.
— Это из-за жары, — говорю я.
Дина кивает.
— А тебе не приходила в голову одна мысль? — спрашивает она.
— О чем?
— Ну, если все эти холмы — свалка, то где-то поблизости должен быть город, так ведь?
— Или когда-то был. Возможно, все люди погибли.
Дина кивает.
— Но город-то остался.
— А может, и живые остались.
— Знаю.
— Что лучше?
— Чтобы остались живые.
— Я боюсь, Дина.
— Я тоже.
Мы доедаем последние мидии. Я откусываю мелкие кусочки и их тщательно пережевываю. Вкус у мидий какой-то странный. Надеюсь, мы не отравимся. Подкрепившись, мы снимаем клеенчатую скатерть и выбираемся из норы, как проснувшиеся звери, которым пора на охоту. Уже почти стемнело. Воздух прозрачен, и видно довольно далеко. Мы накрываем вход в яму скатертью и бросаем поверх кое-что из откопанных вещей.
— Это на случай, когда мы будем возвращаться, — говорю я.
— Ну что, заберемся наверх?
Мы медленно поднимаемся на холм. Зная, из чего он состоит, чувствуем себя как-то иначе. Внимательно смотрим под ноги. Забравшись на вершину, мы долго стоим, изучая местность на другой стороне.
— Черт подери, — наконец произносит Дина.
СЦЕНА 15. ДВОР / ХЛЕВ.
ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).
Дэвид стоит перед дверями хлева. Медленно открывает одну створку и заглядывает внутрь. Затем машет Габриэлю и проскальзывает в помещение. Камера следует за ним. Вдруг раздается хрюканье Умника и Дорис. Дэвид подходит к стойлу, заглядывает через перегородку и оборачивается к камере.
ДЭВИД: Здесь их не было.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Повезло.
СЦЕНА 16. ДВОР ПЕРЕД ХЛЕВОМ.
ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ) И ДРУГИЕ.
Камера следует за Дэвидом. Тот выходит из хлева и застывает от неожиданности.
ДЭВИД: Что за…
Камера поспешно осматривает двор перед хлевом. Замирает на шеренге низкорослых людей. На них грязная поношенная одежда. Волосы взъерошенные, свалявшиеся. Они настороженно следят за Дэвидом. У них странные темно-синие глаза.
ДЭВИД: Кто вы такие?
Низкорослые молчат и во все глаза смотрят на Дэвида. Их обожженные солнцем лица покрыты слоем грязи, она въелась во все складки и поры.
ДЭВИД: Что вам надо?
Снова молчание. Их взгляды по-прежнему прикованы к Дэвиду. Тот некоторое время молчит, словно собирается с мыслями, и наконец произносит:
ДЭВИД: Зачем вы сожгли Бендибола?
За холмами я различаю руины города. Передо мной явное доказательство того, что все погибло. Я начинаю плакать. То, что когда-то было городом, превратилось в груду обломков и хлама. Не видно ни единого уцелевшего здания.
— Похоже, здесь пронесся ураган, — говорит Дина.
Я киваю, потому что тоже так думаю. Только ураган мог причинить столько ущерба.
— Или была война, — добавляет Дина.
Я рассматриваю руины: на первый взгляд, это совершенно обычный небольшой город. С магазинами, школами, кафе, парками и спортивными площадками. Вспоминаю наш родной городок. Школу-интернат, где мы жили и учились. Вспоминаю Гун-Хелен, Гуся и Бендибола. Папу с мамой. Бабушкин дом на окраине. Эти руины вполне могут оказаться нашим городом. Размер совпадает.
— Подойдем поближе?
Дина кивает.
— Нужно соблюдать осторожность. Где-нибудь должны оставаться люди. От урагана не могли погибнуть все.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю и все. Обычно ураган срывает крыши, рушит здания, но многие выживают.
— Если только потом не было других катастроф, — говорю я. — Сначала ураган, за ним война. Или какая-нибудь эпидемия. Чума, например.
Мы стоим и разглядываем картину запустения и опустошения, словно пытаемся примириться с мыслью, что это действительно случилось. Затем начинаем спускаться с холма. Время от времени ноги проваливаются в пустоты в песке.
Когда мы ступаем на равнину, уже совсем темно.
— Мне холодно, — говорю я.
— В таком случае побежали, — предлагает Дина. — Это единственный способ согреться.
— А ты сможешь?
Дина пытается улыбнуться.
— А у меня есть выбор?.
Бег приносит облегчение. Мозг будто проветривается, и все пугающие мысли остаются где-то позади. Но, приблизившись, мы сбиваемся с темпа и переходим на шаг. Перед нами медленно вырастает разрушенный город, и действительность становится все более устрашающей. Я вспоминаю фотографии городов, подвергшихся бомбардировкам во время Второй мировой войны. Ничего похожего я больше никогда не видела.
— Вряд ли здесь кто-то выжил, — говорю я.
Дина не отвечает. Она что-то разглядывает.
— Посмотри вон туда, — говорит она. — Тут была дорога.
Мы подходим ближе, и я понимаю, что она права.
От того, что когда-то было асфальтированной дорогой, ведущей в город, уцелело лишь несколько фрагментов. Остальное раскрошено и свалено в кучи. Словно тысячи просыпанных деталей мозаики, с изображением асфальта.
Сначала мы пытаемся идти по дороге, но вскоре отказываемся от этой идеи. Это все равно что прыгать по льдинам во время весеннего ледохода. Гораздо легче идти по обочине.
Вдруг я слышу какой-то звук. Мы почти одновременно застываем на месте. После гробовой тишины звук вызывает шок. Мы бросаемся ничком на землю.
— Это где-то там, — шепчу я.
— Тс-с, — говорит Дина и пристально смотрит в сторону ближайших развалин.
До них меньше сотни метров.
Что это за звук? Словно кого-то зовет грубый мужской голос. Я не понимаю ни слова и кладу руку Дине на плечо.
— Пойдем, — тихо говорю я, кивая на разрушенное здание.
Пригнувшись, мы добегаем до него и прячемся за обломками стены. Едва мы садимся на землю, как голос слышится снова. Он совсем рядом и явно принадлежит мужчине. Но мы не можем разобрать ни слова. Я осторожно приподнимаюсь и выглядываю поверх стены. Там, где когда-то была улица, действительно стоит какой-то мужчина. На нем черная кожаная куртка в заклепках, в которых отражается свет карманного фонарика. На спине какие-то знаки, но они ни о чем мне не говорят. Мужчина напоминает байкера. Он снова что-то выкрикивает. До меня доходит, почему я его не понимаю: мужчина говорит на неизвестном языке. Я замечаю, что у него с плеча что-то свисает. И хотя раньше мне не приходилось видеть ничего похожего, я понимаю: это оружие.
СЦЕНА 17. ДВОР ПЕРЕД ХЛЕВОМ.
ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ), НИЗКОРОСЛЫЕ ЛЮДИ.
Камера показывает низкорослых людей, выстроившихся в ряд. Картинка становится нечеткой, когда Габриэль приближает их лица. Он наводит резкость. Камера медленно скользит по лицам. Это детские лица, но такие морщинистые и изможденные, что больше похожи на лица стариков. У всех одинаковые глаза: круглые, темно-синие, с большими черными зрачками.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром, почти про себя): Это всего лишь дети.
ДЭВИД: Do you understand what I say?[13]
Кажется, в шеренге никто не реагирует на слова Дэвида.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Они совсем малыши.
ДЭВИД: Я — Дэвид.
Дэвид показывает на себя пальцем.
ДЭВИД: Дэ-вид.
Дэвид поворачивается к камере и показывает в ее сторону.
ДЭВИД: Габриэль. Га-бри-эль.
Тишина. Лица детей ничего не выражают. Из середины шеренги выходит мальчик. Он выглядит старше остальных, у него темные, почти до плеч, спутанные волосы. В руке он держит длинную палку. Мальчик выходит вперед и произносит:
БЕНДЖАМИН: Бен-джа-мин.
Снова тишина. Дэвид вытягивает правую руку и делает шаг к Бенджамину.
ДЭВИД: Friends!
Реакция не заставляет себя ждать. Бенджамин поднимает палку, направляет ее на Дэвида, издает крик, похожий на боевой клич, и убегает в сторону засохшей изгороди.
БЕНДЖАМИН: А-о-о-о-а-о-о-о!
Остальные дети бросаются вслед за ним. Камера их провожает. Мальчишка, бегущий последним, что-то тащит под мышкой. Они ныряют в дыру в изгороди и исчезают.
Мужчина с оружием, кажется, кого-то ждет. Он беспокойно прохаживается туда-сюда. «Что он здесь делает? — думаю я. — Что-то охраняет? Если это так, тогда что?» Вдруг появляется еще один. На нем такая же кожаная куртка, и выглядит он почти точной копией первого. Я вижу, что они переговариваются, но не могу разобрать ни слова. Затем они вместе уходят за здание.
Мы сидим, прижавшись спинами к выщербленной стене.
— Ну что, пойдем дальше? — шепотом предлагает Дина.
Я киваю и вдруг слышу странный звук. Сначала я совсем не понимаю, что это. Требуется время, чтобы мозг подобрал нужное слово… Песня! Звук напоминает пение, целый хор голосов. Но пение приглушенное, тяжелое, монотонное. Такие песни обычно сопровождают однообразную и изнурительную работу.