Вы верите в четыре темперамента?
Да. Они подтверждаются экспериментально, если хотите. Как и другие положения о человеческом разуме. Возможно, это не физика, ну и что с того? Думаю, сложней и загадочней, чем вселенная.
Едва ли. В конце концов, мы состоим из атомов.
Но живых! Ведомых зеленой силой, оживленных таинственным духом!
Химические реакции…
Но что такое жизнь? Она превосходит реакции. В природе существует тенденция к усложнению, которая прямо противоположна физическим законам энтропии. Почему?
Не знаю.
Простите за тавтологию, но почему вам так не нравится слово «почему»?
Я не знаю.
Загадка жизни священна. Это наша свобода. Мы выброшены из физической реальности, мы живем в подобии божественной свободы, и тайна – ее неотъемлемая часть.
Нет. Мы существуем в физической реальности. Атомы крутятся. Большинство по заданным орбитам, некоторые – по случайным.
Хорошо. Здесь мы расходимся. Но, с другой стороны, задача ученого – исследовать все. Невзирая на трудности! Оставаться открытым, принимать неопределенность. Пытаться слиться с объектом познания. Признать, что существуют ценности, единые для вселенной. Любить ее. Работать и открывать ценности, по которым нам следует жить. А затем – привнести эти ценности в мир. Исследовать – и даже больше – творить!
Мне нужно подумать об этом.
Наблюдения никогда не бывает достаточно, его всегда не хватает… Кроме того, это был не их эксперимент. И Сакс отправился на поиски Десмонда.
– Питер до сих пор летает?
– Ага. Он проводит изрядное количество времени в космосе.
– Ясно. Поможешь мне связаться с ним?
– Конечно, – озадаченно ответил Десмонд. – Послушай, приятель, ты говоришь лучше с каждым днем. Что они с тобой сделали, Сакс?
– Антивозрастная терапия. А еще гормон роста, леводопа, серотонин и другие химические препараты. Какая-то вытяжка из морской звезды.
– Значит, они вырастили тебе новые мозги?
– Похоже на то, по крайней мере частично. Синергетическая стимуляция синапсов. Но без Мишеля ничего бы вообще не получилось.
– Ого!
– Так что перед тобой по-прежнему я.
Десмонд завыл, как дикий зверь.
– Вижу! Кстати, через пару дней я снова уеду, могу тебя забрать в аэропорт Питера.
– Спасибо.
«Вырастили новые мозги». Не самое точное описание. Повреждения были нанесены в задней трети нижней части лобной доли. Ткани отмерли в результате нарушения фокусировки ультразвука при памяти-речевой стимуляции во время допроса. Инсульт. Афазия Брока. Сложности с моторикой речи, небольшие – с порождением звуков и с инициацией речи, лакуны в грамматике (в основном – существительные и простейшие формы глаголов, как определила серия тестов). К счастью, другие когнитивные функции остались не затронуты. Сакс не был уверен, верно ли понимает собеседников, но, насколько он мог судить, его мышление в принципе не изменилось: он легко справлялся с пространственными и другими не языковыми тестами. Но когда он пытался говорить, его разум и язык отказывались служить ему. Вещи утратили свои имена.
Странно, но даже без имен они оставались вещами. Сакс мог видеть их и размышлять о них в терминах формы и количества. Формула описания. Различные комбинации конических фрагментов и шести поверхностей вращения, симметричных относительно оси, плоскость, сфера, цилиндр, катеноид, ундулоид, нодоид. Формы без имен, хотя они тоже уподоблялись именам. Язык пространственных форм…
Но выяснилось, что запоминать без слов трудно. Нужно было этому научиться, использовать, например, метод дворца памяти, для начала – пространственный.
И Сакс стал рассматривать свой разум как некое физическое пространство вроде лаборатории Эхо-Оверлука. А поскольку он помнил Эхо-Оверлук достаточно хорошо, то мог бродить по воображаемому миру и разбивать его на участки – с именами или без оных. Каждый участок являлся конкретным объектом, иногда самым тривиальным, или же определенной географической областью. Слева находились все лаборатории Ахерона. Наверху расположился холодильник, Боулдер и Колорадо.
Постепенно Сакс натренировал свою память и запомнил все формы, исходя вдоль и поперек свою мысленную лабораторию.
Неожиданно названия и имена начали возвращаться. Но когда Сакс пытался кого-то позвать или что-то объяснить, из его рта вырывалось нечто нечленораздельное. И это случалось с ним постоянно. Даже после напряженных раздумий ему порой было трудно перевести свои мысли в языковую плоскость, которая слабо соответствовала его мыслительному процессу. И речь стала его работой. Ничто не могло сравниться с запинающимся, беспорядочным, вероломным, на ощупь проделываемым процессом, который оканчивался обычно либо провалом, либо ошибкой. Сакс сильно расстраивался. Косноязычие причиняло ему душевную боль.
Хотя это было лучше, чем афазия Вернике, при которой можно было без запинки молоть бессмыслицу. Сакс лишь не мог подобрать правильные слова для вещей, в то время как некоторые люди проявляли признаки афазии Вернике без каких-либо повреждений мозга. Так однажды сказал Арт.
В общем, Сакс предпочитал свой вид афазии.
К нему наведались Урсула и Влад.
– Афазия для каждого протекает по-разному, – произнесла Урсула. – Есть шаблоны и совокупности синдромов, которые обычно сопровождают поражение определенных структур мозга у взрослых праворуких пациентов. Но способные индивиды попадают в категорию исключений. Мы видим, что твои когнитивные функции остались очень высокими для пациента с такими речевыми проблемами. Вероятно, большая часть твоих мыслей относительно математики и физики протекают вне языковой плоскости.
– Да.
– И если это было геометрическое, а не аналитическое мышление, то, полагаю, что оно шло именно в правом полушарии, а не в левом. А твое правое полушарие как раз не пострадало.
Сакс кивнул, не решаясь заговорить.
– Прогнозы выздоровления варьируются очень сильно, но улучшение есть почти всегда. Дети адаптируются весьма успешно. При травмах головы даже легкие повреждения могут вызвать серьезные проблемы, но дело практически всегда оканчивается полным выздоровлением. У ребенка может быть изъято при необходимости целое полушарие, функции которого переносятся на вторую половину. Это происходит благодаря невероятному развитию мозга в детстве. Для взрослых все обстоит иначе: их мозг уже сформировался и поражение конкретных очагов вызывает конкретные проблемы. Если навык разрушается в зрелом возрасте, вероятность значительных улучшений мала.
– Терапевт. Терапия.
– Верно. Но, видишь ли, мозг – это та часть тела, на которую антивозрастная терапия воздействует в наименьшей степени. Однако мы не сдаемся. Мы разработали комплекс стимуляторов и можем использовать его наряду с терапией, применяемой при твоих повреждениях мозга. Есть вероятность того, что стимуляторы будут включены в комплекс терапии, если наши эксперименты продолжат показывать хорошие результаты. Понимаешь, мы не так часто испытывали данный комплекс на людях. Инъекция повышает пластичность мозга: происходит стимуляция аксонов, в спинном мозге увеличивается количество дендритов, а также повышается чувствительность синапсов… Особенно сильное воздействие идет на ствол мозолистого тела и на полушарие, противоположное поврежденному. В процессе обучения здесь могут образоваться совершенно новые нейронные сети.
– Делайте, – сказал Сакс.
Разрушение – это созидание. Надо снова стать маленьким ребенком. Язык можно рассматривать как пространство или своеобразную математическую грамоту, которая описывает всю лабораторию памяти. Чтение. Карты. Коды, замены, скрытые имена вещей. Триумфальное появление слов. Радость говорить. Каждый цвет измеряется числом, длиной волны. Песок… какой он? Оранжевый, кирпичный, белый, желтый, сиена, умбра, жженая умбра, охра. Небо – небесно-голубое, кобальтовое, лавандовое, лиловое, фиолетовое, индиго, баклажанное, полуночное. Просто смотреть на яркие таблицы со словами, видеть богатые, насыщенные цвета, слышать звуки… Нет, Сакс хотел большего. Имя для каждой длины волны видимого спектра, почему бы и нет? Длина волны в пятьдесят девять микрон гораздо более синяя, чем в шестьдесят, а в шестьдесят один она буквально пылает красным…
Им нужно найти пару дюжин новых определений для пурпура, как эскимосам – для снега. Люди всегда приводят этот пример, и у эскимосов действительно порядка двадцати слов для снега. Но у ученых накопилось порядка трехсот определений снежного покрова, хотя разве кто-нибудь отдавал должное ученым за столь внимательное отношение к миру? Нет двух одинаковых снежинок. Сущность. Бух, бух, боб, бочка, банка, барка, бомба. Бух. Место, где сгибается моя рука, – локоть! Марс похож на тыкву! Воздух холодный. Он отравлен углекислым газом.
Такими были фрагменты его внутренней речи, которая полностью состояла из старых клише, возникающих, без сомнения, из того, что Мишель называл «переученными» активностями в прошлом. Они настолько укоренились в сознании Сакса, что пережили причиненные его мозгу повреждения. Стройная структура, хорошие данные, сколько-то частей на миллиард, плохие результаты. Затем, продираясь сквозь удобные формулировки, как через своего рода совершенно другой язык, зародилось иное восприятие. А потом возникли и первые фразы, с помощью которых он мог выразить увиденное и услышанное. Взаимодействие синапсов. Настоящая речь из любой сферы по-прежнему радовала. Пробуждение нормальности. И Сакс принимал это как должное. Мишель каждый день приходил поговорить, помогая ему выстраивать мозг заново. Для человека науки у Мишеля были весьма странные убеждения. Четыре элемента, четыре темперамента, алхимические формулы разного толка, философствования, выдающие себя за науку…
– Разве вы не спрашивали меня однажды, могу ли я превратить свинец в золото?
– Я так не думаю. Почему вы так часто разговариваете со мной, Мишель?