– Вы мне нравитесь, Сакс. Каждый день вы говорите что-то оригинальное.
– Мне нравится кидать вещи левой рукой.
– Вижу. Возможно, вы переучитесь на левшу. Или станете амбидекстром, потому что ваше левое полушарие очень мощное. Мне кажется, оно не будет сильно отставать, несмотря на полученные повреждения.
– Марс похож на шар старого планетезималия[32] с железным сердечником.
Десмонд доставил его в убежище Красных в кратере Уоллес, где иногда останавливался Питер.
И сейчас Питер был там – высокий, стройный сын Марса. Быстрый и сильный, изящный, дружелюбный, хотя и беспристрастный, отдаленный, поглощенный собственной работой и своей жизнью. Похожий на Саймона. Сакс рассказал ему, что он хочет сделать и почему. Порой он запинался, но прогресс был налицо: теперь-то он сразу замечал свои запинки. Отдать швартовы! Все равно, что говорить на иностранном языке. Правда, для него любой язык превратился в иностранный. Кроме идиолекта форм. Но он не вызывал трудностей, наоборот, Сакс всегда с громадным облегчением обращался к нему. Он расчищал туман, затянувший названия вещей, восстанавливал связь языка и речи. Пусть даже и делал это новым, рискованным образом.
Зато у Сакса появился реальный шанс научиться. Иногда ему нравился его уникальный тип мышления. Индивидуальная реальность и в самом деле могла зависеть от его собственной научной парадигмы, но с гораздо большей вероятностью она зависела от его структуры мозга. Измени ее, и парадигма также трансформируется. Нельзя бороться с развитием. Или с прогрессирующим видоизменением.
– Понимаешь?
– Конечно, – сказал Питер, дико ухмыляясь. – Думаю, это отличная идея. Крайне важная. Мне потребуется пара дней, чтобы подготовить план.
Энн прибыла в убежище. Она казалась уставшей и плохо выглядела. Она резко поприветствовала Сакса, ее старая неприязнь была столь же сильна. Сакс не знал, как с ней общаться. Неужто на горизонте возникла очередная коммуникативная проблема?
Он решил подождать, пока с ней поговорит Питер, и посмотреть на развитие событий.
Он был терпелив. Теперь, если он ни с кем не разговаривал, его никто не беспокоил. Сплошное преимущество повсюду.
После беседы с Питером Энн вернулась, чтобы пообедать с Красными в их маленькой столовой. Она смотрела на Сакса с любопытством. Таращилась на него через головы других, как будто исследовала скалу в марсианском ландшафте. Решительно и беспристрастно. Оценивающе. Изменения статуса в динамической системе – это единица данных. Так гласит теория, помогающая или создающая препятствия.
Кто ты? Зачем ты это делаешь?
Сакс встретил ее взгляд спокойно, попытался послать его обратно. Да, меня зовут Сакс. Я изменился. Кто ты? Почему ты такая же? Почему ты продолжаешь так на меня смотреть? Я перенес травму. Но я уже не стою на грани жизни и смерти. Я выкарабкался. Я согласился на экспериментальное лечение, я чувствую себя хорошо, я не тот человек, которого ты знала.
Ты что, вообще не изменилась?
Если достаточно единиц данных представляют помехи для теории, значит, теория ошибочна. А если она основополагающая, то требуется смена парадигмы.
Энн, наконец, села за стол. Вряд ли она прочла его мысли настолько детально. Но, тем не менее, как приятно встретиться с ней взглядом!
После обеда Сакс пришел ангар, где его ждал Питер, однако они стартовали с фундамента взлетно-посадочной полосы лишь на следующее утро. Громадный, обтекаемый орбитальный самолет завибрировал, резко разогнался и взмыл в черное небо. Сакс откинулся назад, вдавленный в кресло, и дождался, пока судно преодолеет асимптотический[33] пик в верхней точке своего курса. Самолет замедлял скорость по мере того, как набирал высоту: теперь он уже не мчался круто вверх и полет превратился в мягкий подъем сквозь стратосферу.
Спустя некоторое время атмосфера разрядилась до предела: они находились на высоте в сто километров, где газы «коктейля Рассела» ежедневно уничтожались падающими сверху ультрафиолетовыми лучами. Но самолет мог выполнять и функции ракеты. Казалось, что его корпус плавится от жара – так ярко сияли на его гладкой обшивке закатные краски. Сакс внимательно смотрел через фильтрующее стекло кабины. Без сомнения, это сияние влияло на их способность видеть в темноте. Внизу раскинулся темный Марс, исключение составляли лишь слабо мерцающие ледники на равнине Эллада. Они все еще поднимались по расширяющейся спирали. Звезды наполнили тьму, которая приняла форму полусферы, стоящей на огромной черной равнине. Ночное небо и Марс.
Они продолжали подниматься. Раскаленный орбитальный самолет стал полупрозрачно-желтым и флуоресцентным. Последний шедевр Вишняка, частично спроектированный Спенсером. Самолет был сделан из интерметаллических композитов, в основном из алюминиево-титанового сплава, преобразованного суперпластика для изготовления жаропрочных частей моторов, равно как и для внешних частей покрытия (те затуманились, когда они поднялись выше и чуть-чуть остыли). Сакс представил изящную решетчатую структуру алюминиево-титанового сплава с гобеленным узором нодоидов и катеноидов – те походили на крючья и глаза и бешено вибрировали от жара. Да, они могли делать подобные вещи… Орбитальные самолеты, летящие прямо в космос. Выйди на задний двор и лети на Марс в алюминиевой жестянке.
Сакс описал, что хочет сделать дальше. Питер рассмеялся.
– Думаешь, Вишняк способен на такое?
– Да.
– Есть некоторые проблемы в конструкции.
– Я знаю. Но они решат их. Я хочу сказать, не обязательно быть спецом по ракетам, чтобы разбираться в ракетах.
– Точно.
Питер принялся петь, чтобы скоротать время. Сакс подпевал, когда находил нужные слова. «Шестнадцать тонн» – что за жизнеутверждающая вещь!
Питер рассказал, как ему удалось спастись из падающего лифта. Он был вынужден два дня парить на орбите в скафандре для наружных работ.
– Почему-то мне там понравилось. Конечно, звучит странно…
– Я понимаю, – произнес Сакс, не отрываясь от стекла.
Формы здесь были геометрическими, а цвета – незамутненными и чистыми. Настоящими.
– Каково это заново учиться говорить?
– Мне надо концентрироваться. Усиленно думать. Я постоянно удивлялся… ведь я многое забыл: все в один миг просто исчезло. Особенно то, что я узнал непосредственно перед травмой. Но тот период оказался очень важен для меня. Я тогда работал на леднике. И еще мне нужно кое-что рассказать твоей матери. Внизу все иначе, чем она думает. Ты понимаешь, сама земля. Растения. Солнце, как новорожденная бабочка. Это так странно…
– Ты должен встретиться с ней.
– Она меня не любит.
– Я поговорю с ней, когда мы вернемся.
Альтиметр показал 250 километров над поверхностью планеты. Самолет продвигался в сторону Кассиопеи. Каждая звезда обрела свой цвет, отличный от прочих. Сакс насчитал по меньшей мере пятьдесят. Ниже, на восточном краю черного диска появился терминатор, словно полоски на зебре – песчаная охра и черный ночной. Тонкий полумесяц освещенного солнцем Марса вдруг превратил диск в гигантскую сферу. Шарик, крутящийся в галактике звезд. Величественная гора-континент Элизий нависала над горизонтом, ее форма была идеально выделена четкими тенями. Они смотрели вниз – на длину ее продолговатой седловины. Купол Гекаты был почти спрятан за конусом горы Элизий, а сбоку виднелся купол Альбор.
– Вот, – произнес Питер и кивнул.
На востоке показался край воздушной линзы, остальная ее часть пока пряталась в тени планеты.
– Мы уже близко? – спросил Сакс.
– Еще немного.
Напоследок Сакс взглянул на утолщающийся утренний полумесяц. На суровых взгорьях Гесперии – прямо за терминатором – клубилось облако дыма, которое парило над землей в утреннем свете. Зрелище было впечатляющим: клочья облака достигали их самолета и медленно истаивали в стратосфере. Линза скользила вдоль этого теплового слоя, используя его подъемную силу и давление солнечного света, чтобы удерживать позицию над выжигаемой зоной.
Вскоре вся линза озарилась солнцем и стала похожа на огромный серебряный парашют с темно-фиолетовым отливом. Шапка солетты была частью сферы примерно в тысячу километров в диаметре, ее центр находился в пятидесяти километрах над ее краем, крутящимся, будто фрисби. В вершине зияло отверстие, через которое струились солнечные лучи. Повсюду сверкали круговые полоски зеркал, составляющие чашу. Они отражали солнечный свет, собирали его в пучок и направляли на движущуюся точку на поверхности планеты. При этом плавился даже базальт. Зеркала линзы разогревались до 900 градусов по Кельвину, а жидкий камень внизу достигал пяти тысячи градусов, испаряя летучие вещества.
Сакс подумал об исполинском увеличительном стекле, с помощью которого можно поджечь сухую траву и веточки осины. Дым, пламя, огонь. Концентрированные солнечные лучи. Фотонная атака.
– Разве мы уже не достаточно близко? Выглядит, будто мы прямо под ней.
– Нет, мы еще далеко за пределами края. Не будем слишком рисковать и забираться под солетту, хотя я полагаю, фокусировки не хватит, чтобы испепелить наш самолет. Так или иначе, она движется над сжигаемой зоной со скоростью тысячи километров в час.
– Как реактивные самолеты в моей юности.
– Угу.
Зеленые огоньки мигнули на одной из консолей.
– Мы на месте.
Питер потянул штурвал на себя, и самолет встал на хвост, поднимаясь к линзе, которая находилась сотней километров выше и намного западнее. Питер нажал кнопку на консоли. Корпус содрогнулся, когда ряд оперенных ракет появился из-под коротких и толстых крыльев, поднялся вместе с самолетом, а потом воспламенился, как магниевые факелы. Ракеты выстрелили в сторону солетты. Булавочные уколы желтого огня против огромного серебристого НЛО, в конце концов, исчезли из виду.
Сакс стиснул губы, стараясь не моргать.
Передн