— Я полагаю, что он, вероятно, знает адрес Питера.
— Луи, дорогая, извини… — сказала Сефтон.
— Мне кажется, — вставила Мой, — что отказываться от этих подарков некрасиво.
— Невежливо и грубо, — добавила Сефтон, — Я согласна, что такие презенты могут вызвать легкое смущение. Но что же мы можем сделать?
— Он говорил, что у него нет родственников, — вспомнила Мой, — и ему хотелось бы, чтобы мы стали его семьей.
— Луи, — обратилась к матери Сефтон, — нам не так уж безумно хочется владеть этими побрякушками, мы просто хотим вести себя как благовоспитанные девицы.
Луиза встала и пристально посмотрела на двух своих младших дочерей: Сефтон с ее короткими и кое-как подстриженными каштановыми волосами, зеленовато-золотистыми ореховыми глазами и упрямым характером, и Мой с ее синими отцовскими глазами и волосами, наспех скрученными на затылке в большой пучок, который взрослил ее.
«Что же с ними будет… — подумала Луиза. — Возможно, это просто начало какого-то ужасного конца».
— Да вы сами подумайте, — сказала она, — Неужели вы не помните ту кошмарную сцену?
— Помним. Но не лучше ли забыть о ней? — ответила Сефтон.
— Эти подарки присланы в качестве подкупа. Питеру хочется перетянуть нас на свою сторону. Он пытается вынудить нас выступить в его поддержку, одобрить его историю, сделать выбор в его пользу.
— Ну, а как именно нам следует воспринимать то происшествие? — спросила Сефтон, — Ты ведь долго разговаривала с ним, Мой.
— Мы говорили о других вещах.
— Понятно, что о других, глупая, но что ты сама думаешь о нем?
— Он кажется очень странным, — произнесла Мой, — Я воспринимаю его как психоаналитика, который пытается разобраться в людях и… помочь им… а потом с ним происходит нечто ужасное… и все переворачивается с ног на голову… Но я не думаю, что он плохой человек. На самом деле, по-моему, он добрый и хороший, есть в нем что-то простодушное, только…
— Значит, ты полагаешь, что он правдив и честен? — Луиза задумалась, — Тебе показалось, что он ведет себя странно. Возможно, он безумный… или тяжелобольной человек.
— Ты же сама понимаешь, как все осложняется, — убеждала мать Сефтон, — Точно так же в исторических событиях, совсем не просто сделать верный выбор. Я согласна, что нужны доказательства… но сейчас я, например, их совершенно не вижу. По-моему, принятие нами этих подарков не означает, что мы с тем же успехом проглотим любые нелепости. Было бы несправедливо ожидать от нас такой глупости…
— Вот именно.
— Но если мы надменно отошлем это все обратно, то не сможем продолжать колебаться в принятии решения, мы поставим себя в ужасное положение.
— Но если мы оставим подарки, то все равно попадем в Ужасное положение.
— Я так не думаю, — заявила Сефтон, — Мы можем просто хранить нейтралитет. Нам же все это навязали, мы ни о чем не просили. Как я уже говорила, мною вовсе не движет желание сохранить это дорогущее ожерелье. Выражаясь яснее, я легко могла бы выбросить его в Темзу!
— А я не могла бы, — сказала Мой, — Я воспринимаю это как личный подарок от Питера, и если я верну ожерелье, то обижу его чувства.
— Интересно, захочет ли наша Алеф отказаться от роскошных бриллиантов? — произнесла Сефтон. — Ее подарочек совершенно исключительный, вы согласны? Уж не ищет ли он ее расположения?!
— Неужели до тебя это наконец дошло? — удивилась Луиза.
— Можно подумать, что нас или ее можно так просто подкупить! Сомневаюсь, что ему в голову приходили подобные мысли.
— Тогда он на редкость наивен!
— Может быть, у него наивная, простодушная натура. Кстати, Мой именно так и думает.
— Я не знаю, что и думать, — ответила Мой, — Мне лично он нравится…
— Несмотря на то, как он отвратительно вел себя с Клементом?
— Вероятно, он опасен, по-моему, он может быть опасным.
— Ты имеешь в виду, опасен для Лукаса, — добавила Луиза.
— До сих пор мы избегали говорить о Лукасе, — заметила Сефтон, — Я имею в виду, что у нас есть…
— Я поеду и поговорю с ним, — перебила дочь Луиза.
— С Лукасом?
— Да.
— Не надо, — сказала Сефтон, — лучше не надо.
— Ты боишься его? — спросила Мой. — Или думаешь, что мы можем лишь осложнить его положение?
— Я думаю, нам ни во что не надо вмешиваться, — ответила Сефтон, — Но если уж надо что-то сделать, то пусть Луи позвонит Клементу.
— Хорошо, хорошо! Я позвоню ему позже!
Луиза вышла из кухни и поднялась к себе. Сефтон уже собралась уйти в свою комнату, когда Мой показала ей вытащенный из кармана клочок бумаги.
— Что это значит?
— Virtuti paret robur. Сила подчиняется добродетели. Хотелось бы мне, чтобы это было правдой!
— Привет, Харви, Эмиль на проводе.
— О, Эмиль… доброе… доброе утро! Как ты там поживаешь?
— Я не слишком рано позвонил?
— Нет-нет, я уже давно бодрствую.
— Трудишься, конечно!
— Конечно!
— Так я отрываю тебя от занятий?
— Нет-нет, все отлично, мне очень приятно поговорить с тобой! Ты сейчас в Германии? Хорошо ты там развлекаешься?
— Да, я в Германии. А вот насчет развлечений бывает по-разному. Как там моя домработница, навещала тебя?
— Да, приходила, она такая милая, мы славно поболтали.
— Но хорошо ли она убралась?
— Все блестит, уборка тоже на славу!
— А как поживает твоя очаровательная матушка?
— С ней все в порядке, прекрасна, как всегда. Я пригласил ее сегодня на чай.
— Молодец. Давай, продолжай заниматься. Тебе удобно в этой квартире?
— Твоя великолепная квартира для меня как подарок небес. Я ужасно тебе благодарен…
— Ладно, ладно. Как твоя нога, поправляешься?
— Нет… то есть, вернее, да.
— Твоя матушка собирается возвращаться в Париж?
— Да, довольно скоро…
— Тебе уже удавалось вскарабкаться по лестнице до своей квартиры, чтобы навестить ее?
— Ну да, конечно…
— Хорошо. Извини за краткий разговор. Ты же знаешь, как я ненавижу телефонное общение.
— Где вы сейчас, где-нибудь в горах?
— Нет. Я в Берлине. Передай мои нежные приветы своей дражайшей матушке.
— Ладно, передам. А как поживает Клайв? Передай ему от меня наилучшие пожелания.
— А мои пожелания также передай Беллами. Ты видишься с ним?
— В общем, да, виделись не так давно.
— Ладно, Харви, держись молодцом. Надеюсь, скоро увидимся, я еще позвоню. Да благословит тебя Бог.
— Короче говоря, он собирается вышвырнуть тебя из этого райского местечка, — сказала Джоан.
Сейчас, в середине дня, она уже пила джин. Упомянутый Харви по телефону «чай» был плодом безотчетной фантазии.
— Он не был столь многословным. Он спросил, не стало ли лучше моей ноге.
— И ты моментально ответил, что лучше не стало, к сожалению, она по-прежнему болит, приходится ковылять на костылях, мучительно страдая и вознося хвалу небесам за возможность пользоваться лифтом.
— Нет, я сказал, что уже могу подниматься по лестнице.
— Ты идиот! И записной враль! Все это происки Клайва. Он полагает, что раз ты все еще в этой квартире, то Эмиль не может…
— Еще он спросил, не собираешься ли ты в скором времени в Париж, и я сказал, что собираешься.
— Какая жалость, ведь я не собираюсь возвращаться в Париж.
— Maman?!.
— А посему, мой милый, тебе придется подыскать новое местечко для жилья.
— Но я не могу… А почему ты не можешь уехать?..
— Почему я не могу уехать? Надоедливая, глупая старушка мать, почему же она никак не уберется куда подальше? Почему эта противная старая карга никак не сдохнет?
— Maman, не начинай, твоя давняя песня уже чертовски надоела.
— Никто ее не любит.
— Я люблю. О, ну прекрати ныть…
— Я не ною, маленькое эгоистичное чудовище. Я продаю свою квартиру в Париже, поэтому не могу туда вернуться, мне необходимо остаться здесь, и мне хочется остаться здесь. У меня есть тут одно дельце.
— Какое дельце? Неужели ты не можешь пожить у бабушки?
— Она терпеть меня не может. По-моему, практически все уже с трудом терпят меня. Ты что, оглох? Я же сказала, что намерена жить в Лондоне. Тебе придется подыскать новое жилье, ты должен найти работу.
— Я не могу найти работу, это невозможно. В любом случае, я должен учиться, я же студент…
— Студенты отлично подрабатывают в оперных массовках. Ладно, а почему бы тебе не отчалить во Флоренцию? Ты ведь уже можешь ходить, верно? Самое время для такого путешествия!
— Я не могу нормально ходить. И мне необходимо остаться здесь под наблюдением врачей…
— Разве во Флоренции нет врачей?
— И кроме того, я уже сообщил, что не смогу поехать туда.
— Ты слишком быстро впадаешь в отчаяние. Тебе ведь предоставили грант.
— Да, но я отказался, и теперь его предоставили другому человеку. Умоляю, хватит уже вспоминать о Флоренции.
— Так на что же ты живешь, очень мне интересно знать, кто тебя кормит, кто платит за твою захудалую квартирку?
— А как ты думаешь, кто всегда за нее платил? Лукас и Клемент. О господи, ведь я уже начал думать, что становлюсь независимым!
— Независимым! Ты полагаешь, что в будущем году поступишь в университет и будешь жить там на всем готовом? Ничуть не бывало. За три года учебы ты проешь кучу денег, а твой так называемый грант ничтожен, на самом деле я прихожу к мысли о том, что наше драгоценное правительство урежет и такие субсидии. Много лет Лукас и Клемент поддерживали тебя, но ты не можешь успокаивать себя надеждами, что такое положение будет продолжаться вечно. В любом случае, Клемент сейчас без работы, а сбережений он никогда не делал. Он почти нищий, а Лукас абсолютно непредсказуем. От меня тебе помощи не дождаться, я сама сижу на бобах. Это ты должен начать помогать мне.
— Но, maman, мне казалось, что ты имела великолепную работу в доме моделей.
— Великолепной я бы ее не назвала, но теперь у меня нет даже такой работы. Мне нечего продать, кроме себя самой. Ты ничего не смыслишь в подобных делах, но годами я поддерживала тебя, продавая сама себя.