— Нет ничего. Верно, мамка с собой взяла.
— Ну что ж... На нет и суда нет, — сказал Николай Иванович и, кивнув Ельке, предложил пойти за хозяйкой на ферму.
— Папа, а ты наших поросят через дверь послушай... — посоветовала Елька. Она схватила отца за руку и потащила во двор.
«И чего лезет куда не надо!» — озлился Гошка на неугомонную девчонку. Он наспех оделся и тоже выскочил во двор.
Елька с отцом уже стояла перед поросячьим закутком, стучала кулаками в дверь и ласковым голосом звала поросят.
За дверью сначала было тихо, но потом донесся сильный, с хрипотцой поросячий визг.
— Это Черныш, — догадалась Елька. — Ой, лапочка, он же голодный! Гоша, их кормить пора.
— Без тебя знаю. Зачем ты их дразнишь? — сердито прикрикнул Гошка на девочку и пребольно наступил ей на ногу.
Елька отскочила в сторону.
Неожиданно во двор вошла Гошкина мать. Она, видно, торопилась: кожушок на груди был распахнут. Вслед за Александрой появился Кузяев с Митькой.
Гошка кинулся к матери и заглянул ей в глаза.
— Привезла? Купила? — шепнул он.
Мать жалостливо усмехнулась и, слегка отстранив сына, обратилась к Николаю Ивановичу:
— А я вас повсюду ищу. И домой заходила, и в правление, а вы вон где.
— Решил своими глазами ребячьих питомцев посмотреть, — сказал председатель. — Как-то они тут?
— Опоздали, Николай Иванович, — вполголоса призналась Александра. — Нет здесь больше поросят.
— Не понимаю, — удивился председатель. — А в закутке кто же? Визжат, хрюкают. Вот только Гоша ключа не мог найти.
Александра с недоумением покосилась на сына.
— А ключ теперь ни к чему. Запирать нечего.
Она подошла к закутку, вытащила из пробоя незапертый замок и распахнула дверь.
В закутке вьюном крутился лишь один худой, остромордый Черныш.
— Вот и все поросята, — глухо выговорила Александра. — А остальных я на базаре продала. Двенадцать штук. Каюсь. Теперь что хотите со мной делайте.
Она достала из-за пазухи газетный сверток и сунула председателю в руки.
— И деньги возьмите. Они все здесь, до копеечки, целехонькие, не траченные...
— Постойте, Александра Степановна, — заговорил озадаченный Николай Иванович, не зная, что делать со свертком. — Как же все это случилось? Объясните толком.
Отведя глаза в сторону, Александра молчала.
— Да какой уж с нее спрос, Николай Иваныч, — выступил вперед Кузяев. — Совсем она не в себе, полное затемнение ума. Поди, и сама не ведает, что натворила.
Втянув голову в плечи, Гошка стоял, прислонившись к стене закутка. У него не было сил поднять глаза и взглянуть ни на Николая Ивановича, ни на Ельку. Он даже собрался юркнуть куда-нибудь, чтобы никого не видеть, но только глубже втянул голову в воротник пиджака.
А Кузяев все говорил и говорил. По его словам выходило, что мамка у Гошки темная, отсталая и суеверная женщина, что после смерти мужа она совсем опустилась, потеряла всякий интерес к колхозной жизни.
«Чего это он мамку, как покойницу, отпевает?.. — насторожился Гошка. — И совсем она не отсталая, и в церковь никогда не ходит, и работать умеет».
— Дядя, а чего вы все на мамку наговариваете? — упрямо спросил он. — А может, она не по своей воле на базар ездила. Вы же сами наших поросят забраковали.
— Как ты говоришь, Гоша? — обернувшись, спросил Николай Иванович. — Забраковали?
— Ага, — подтвердил Гошка. — Дядя Ефим сказал, что они больные, заразные, нельзя их на колхозную ферму пускать. А только мы не поверили. В лечебницу с Никиткой ходили.
Председатель вопросительно посмотрел на Кузяева.
— Было такое дело, — сказал Ефим. — Усумнился я в ребятишках, отстранил их от работы, Александре поручил за поросятами присматривать. А она вон что надумала.
— Мой грех, мой, — вялым, безучастным голосом подтвердила Александра. — Бес попутал, на колхозное добро польстилась.
— Вот-вот, — подхватил Кузяев. — Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда — вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в ее положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный...
— А никто Александру Степановну не судит пока, — перебил Кузяева Николай Иванович. — К чему такая защитительная речь? — Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей сверток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.
— А мне... мне самой куда же? — растерянно спросила Александра. — Дома, что ли, сидеть... милиционера ждать?
— Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберемся.
И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.
Александра опустилась на перевернутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.
— Эх, недотепа! — с досадой сказал Кузяев. — При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. — Потом, строго поглядев на Гошку, добавил: — А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет...
— Мама, о чем это он? — недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.
— Ой, сынок, — заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. — Не тронь ты дядю. Одна я во всем виноватая. И куда только несет меня, куда прибивает?
Гошка освободился от рук матери.
— Хватит тебе! Задожжила... Раньше надо было думать.
ПОКВИТАЛИСЬ
Через полутемные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.
Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.
— Гош, а Гош! — вполголоса заговорил Никитка. — А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.
— Что ты слышал?
— Про мамку твою, про все. Только ты не думай... Может, она и не виновата совсем... Может, тут другие кто...
— Чего ты плетешь? Какие другие? — с досадой перебил его Гошка. — Мамка же сама во всем призналась.
— Так-то оно так. А все равно не думай чего плохого. Давай лучше в школу собираться, пора уже.
Мальчики вошли в избу, и Гошка, достав свой видавший виды дерматиновый портфель, принялся засовывать в него тетрадки и учебники.
Где-то в глубине сознания у мальчика слабым родничком пробивалась мысль, что это, пожалуй, хорошо, что мамка больше не хитрила, а честно, без утайки призналась в своей вине.
Но эта мысль сразу же забивалась другой.
Гошка понимал, что теперь у них в доме все пойдет кувырком. Сегодня или завтра появится милиционер, такой молоденький, с усиками, в щегольских начищенных сапожках и ласково пригласит мать в сельсовет: «Пройдемте, гражданочка!»
А там на «гражданочку» составят протокол, потом вызовут в суд, и, может быть, она долго-долго не вернется домой.
Гошка с «маломощной командой» — Мишкой и Клавой останется в Клинцах, и ему придется вести все хозяйство.
Колхозники будут обходить дом Шараповых стороной, словно в нем живут какие-то зачумленные, и Гошка, наверное, не раз услышит о себе недобрые слова. «А это сынок Шараповой, что на чужое польстилась».
И все же Гошка многого не понимал. Что стало с матерью? Как она могла решиться продать ребячьих поросят?
— Ну, что ты пихаешь, что пихаешь? — с досадой прикрикнул на приятеля Никитка, заметив, как тот торопливо и беспорядочно засовывает в портфель тетрадки и учебники. — У нас же арифметика сегодня, ботаника да русский, а ты чего нахватал...
Он перебрал Гошкины учебники и тетради, отложил в сторону все ненужное для сегодняшних занятий, закрыл портфель и сунул его в руки приятелю.
Всю дорогу до школы Гошка упрямо молчал. Никитка забегал то сбоку, то спереди, заводил разговор об уроках, об учительнице, которая, по его расчетам, обязательно должна сегодня вызвать их к доске.
— Да помолчи, и так тошно!.. — оборвал его Гошка. Он вдруг свернул с шоссейной дороги в сторону и, цепляясь за ветки кустов, стал спускаться по оледеневшей тропинке на дно оврага.
Одна из веток с треском обломилась, Гошка упал, шагов десять прокатился плашмя, потом вновь вскочил на ноги и погрозил Никитке кулаком:
— Не ходи за мной!
Никитка только пожал плечами — он и в хорошую-то погоду не очень любит спускаться в Шарагин овраг, а тут еще по ледяной дорожке. Пусть Гошка храбрится, а ему еще дорога голова на плечах. И он торопливо зашагал по шоссейке.
А Гошка тем временем достал из кустов свой портфель, пересек овраг, потом молодую дубовую рощицу и вышел к пришкольному участку.
Сейчас он перелезет через знакомый лаз в изгороди, войдет в школу с черного хода, незаметно проберется в класс и сядет за свою парту. Весь день он будет сидеть тихо, ни к кому не подойдет, ни с кем не заговорит, а после уроков так же незаметно, через овраг, ускользнет домой.
Но что это? Едва только Гошка подобрался к черному ходу, как у поленницы дров натолкнулся на Митьку Кузяева, Ельку, Никитку, Таню и Борьку Покатиловых. Кажется, здесь собралось все третье звено.
— А-а, сам Шарап пожаловал, — ухмыльнулся Митька, постукивая о полено суковатой палкой с загогулиной. — Вот и кстати. Тебе не икалось?
— Ты почему окольным путем в школу пробираешься? — спросил Борька Покатилов.
— Где хочу, там и хожу, — насупился Гошка. — Дорожка не заказана.
Он дернулся и хотел было проскользнуть в школу, но Борька его задержал.
— Это правда? — растерянно спросил он. — Наших поросят продали? Твоя мамка?
Гошка молчал. Засунув руки в карманы и глядя в сторону, он только прислонился к поленнице дров.
— У него от переживаний, видать, память отшибло. Тогда я могу напомнить, — вызвался Митяй и с прищуром оглядел Гошку — теперь уж он сведет с ним старые счеты, за все расквитается!
Привстав с березового чурбака, Митяй принялся рассказывать о том, что он слышал сегодня утром во дворе у Шараповых. Сейчас в колхозе, наверное, уже все знают, что натворила Гошкина мать. Ей, конечно, даром это не пройдет. Но с теткой Александрой пусть разбираются взрослые, а они, пионеры, должны поговорить о Гошке Шарапове. Как же он смел так обмануть своих товарищей?