– Ну давайте же начинать! – но его никто не слышал, кроме меня.
– Слишком много случайных совпадений, – наконец сказала Лесли.
– Да, – поддержала я. – Люкас поручает замуровать ларец и на следующий день случайно умирает.
– А за три дня до его смерти у меня случайно было видение, – добавила тётушка Мэдди.
– И случайно его дневники бесследно исчезли, – сказал Ник.
– И случайно ключ на шее у мисс Лесли выглядит точно так же, как ключ к этому ларцу, – произнёс мистер Бернард почти извиняющимся тоном. – Во время ужина я всё время на него смотрел.
Лесли озадаченно схватилась за горло.
– Этот? Ключ к моему сердцу?
– Не может быть, – сказала я. – Я стянула его из ящика письменного стола в Темпле в XVIII веке. Это было бы слишком странное совпадение, как вы считаете?
– Случай – единственный законный владыка во вселенной, это ещё Эйнштейн сказал. Уж он-то знает! – Тётушка Мэдди заинтересованно наклонилась вперёд.
– Это сказал не Эйнштейн, а Наполеон! – крикнул с потолка Хемериус. – А у него были не все дома!
– Может быть, я ошибаюсь – все старые ключи очень похожи, – сказал мистер Бернард.
Лесли сняла ключ с цепочки и протянула мне.
– В любом случае попробовать стоит.
Я передала ключ мистеру Бернарду. Все коллективно затаили дыхание, когда он присел перед ларцом и вставил ключ в изящный замок. Ключ легко повернулся.
– Непостижимо, – прошептала Лесли.
Тётушка Мэдди довольно кивнула.
– Случайных совпадений не бывает! Всё, всё является судьбой. А теперь не томите нас и откройте крышку, мистер Бернард.
– Момент! – Я набрала в грудь побольше воздуха. – Важно, чтобы все в этой комнате хранили абсолютное молчание по поводу того, что находится в ларце!
Вот оно как: ещё пару дней назад я жаловалась на тягу Стражей к тайнам, а теперь уже сама основываю собственное тайное общество. Не хватало ещё, чтобы я у всех потребовала завязать глаза, когда они будут покидать мою комнату.
– Звучит так, как будто ты знаешь, что там внутри, – сказал Хемериус, который уже несколько раз пытался просунуть голову сквозь деревянную обшивку ларца, но всякий раз с кашлем возвращался обратно.
– Разумеется, мы ничего не выдадим, – немного обиженно сказал Ник, а Лесли и тётушка Мэдди посмотрели на меня с возмущением. Даже на неподвижном лице мистера Бернарда вздёрнулась бровь.
– Поклянитесь! – потребовала я, а чтобы они поняли, насколько серьёзно я это говорю, я добавила: – Поклянитесь жизнью!
Одна лишь тётушка Мэдди вскочила и торжественно приложила руку к сердцу. Остальные колебались.
– Мы не можем поклясться чем-нибудь другим? – пробурчала Лесли. – Я думаю, что хватит и левой руки.
Я покачала головой.
– Поклянитесь!
– Клянусь жизнью! – радостно воскликнула тётушка Мэдди.
– Клянусь, – смущённо пробормотали остальные. Ник начал нервно хихикать, потому что тётушка Мэдди для пущей торжественности начала петь национальный гимн.
Мистер Бернард – сперва бросив на меня взгляд, чтобы удостовериться, что я не возражаю – со скрипом поднял крышку ларца. Его пальцы осторожно развернули ветхое бархатное покрывало, и когда он наконец высвободил находившийся в нём предмет, все, кроме меня, удивлённо ахнули. Лишь Хемериус воскликнул:
– Ядрёна кочерыжка!
– Это то, что я думаю? – спросила наконец тётушка Мэдди с круглыми от удивления глазами.
– Да, – ответила я, устало убирая волосы с лица. – Это хронограф.
Ник и тётушка Мэдди ушли неохотно, мистер Бернард незаметно, а Лесли протестуя. Но её мать уже дважды спрашивала по мобильнику, а) жива ли она, б) не расчленили ли её в Гайд-парке, – поэтому у неё не осталось выбора. Но перед этим я должна была поклясться ей, что я буду строго придерживаться нашего генерального плана.
– Поклянись жизнью, – потребовала она, и я оказала ей эту любезность. Правда, в отличие от тётушки Мэдди я не стала при этом петь национальный гимн.
В моей комнате наконец стало тихо, а два часа спустя, после того как ко мне заглянула мама, затих весь дом. Я никак не могла решить, стоит ли мне опробовать хронограф прямо этой ночью. Люкасу безразлично, перемещусь ли я в 1956 год сегодня, завтра или вообще через четыре недели, а для меня ночь полноценного сна может сотворить чудо. С другой стороны, на завтрашнем балу я должна буду вновь встретиться с графом Сен Жерменом, а я до сих пор не знала, что же у него на уме.
Завернув хронограф в халат, я стала красться вниз по лестнице.
– Почему ты таскаешь эту штуку по всему дому? – спросил Хемериус. – Ты же можешь переместиться из своей комнаты.
– Да, но разве я знаю, кто там спал в 1956 году? А потом мне придётся пробираться через весь дом, рискуя тем, что меня опять примут за воровку… Нет, я прыгну прямо в тайном ходу, тогда меня никто при перемещении не увидит. Люкас будет ждать меня у портрета прапрапрапрадедушки Хью.
– Число «пра» всякий раз разное, – заметил Хемериус. – На твоём месте я бы называл его просто жирный предок.
Я проигнорировала его и сконцентрировалась на поломанных ступеньках. Через короткое время я беззвучно отодвинула картину, потому что мистер Бернард смазал механизм маслом. Кроме того, он навесил задвижки на обе двери – на дверь в ванную и на выход на лестницу. Я вначале не знала, не запереть ли мне их обе. Потому что если мне по каким-то причинам придётся возвратиться не в тайный ход, то хронограф будет заперт изнутри, а я окажусь снаружи.
– Постучи по дереву, чтобы у меня всё получилось, – сказала я Хемериусу, опустилась на колени, засунула палец в отверстие под рубином и прижала палец к игле (кстати, к боли было невозможно привыкнуть, всякий раз было жутко больно).
– Я бы так и сделал, но тут деревья не растут, – ещё успел сказать Хемериус, а затем он исчез, а вместе с ним и хронограф.
Я сделала глубокий вдох, но застоявшийся воздух тайного хода не очень помог подавить головокружение. Слегка пошатываясь, я выпрямилась, сжала в руке Ников фонарик и открыла дверь на лестницу. С скрипом и скрежетом, как в классическом ужастике, картина поехала в сторону.
– Вот и ты, – прошептал Люкас, который – тоже с фонариком в руках – ждал меня на лестнице. – Я целую секунду боялся, что это могло быть привидение, ровно в полночь...
– В пижаме с кроликом Питером?
– Я немного выпил, поэтому... Но я рад, что оказался прав насчёт содержимого ларца.
– Да, и, по счастью, хронограф функционирует. У меня час, как мы и договаривались.
– Тогда пойдём скорей, пока он снова не заорал и не перебудил весь дом.
– Кто? – ошеломлённо спросила я.
– Ну, малыш Гарри! У него лезут зубки или что-то такое. Во всяком случае, он ревёт, как сирена.
– Дядя Гарри?
– Ариста говорит, что в воспитательных целях мы должны давать ему орать, иначе он вырастет мямлей. Но это невозможно вынести. Иногда я тайком пробираюсь к нему, и плевать, мямля он или не мямля. Если спеть ему "Придёт серенький волчок и укусит за бочок", он перестаёт кричать.
– Бедный дядя Гарри. Классический случай глубоких впечатлений раннего детства, я бы сказала. – Неудивительно, что он сейчас так стремится стрелять во всё, что попадается ему на пути – уток, оленей, диких кабанов – и особенно волков и лисиц! Он был председателем общества, борющегося за возобновление легальной охоты на лис в Глочестершире. – Возможно, тебе стоит петь ему что-нибудь другое. И купить ему плюшевого волчонка или лисёнка.
Мы незаметно добрались до библиотеки, и когда Люкас закрыл за нами дверь, он облегчённо вздохнул.
– Вот, удалось. – В комнате почти ничего не изменилось по сравнению с нашим временем, только обивка обоих кресел перед камином была другая, в шотландскую сине-зелёную клетку вместо кремовых роз на мшисто-зелёном фоне. На столике между креслами стоял чайник, две чашки и – я закрыла и снова открыла глаза, но в самом деле, это была не галлюцинация – тарелка с сандвичами! Никаких сухих кексов! Настоящие, сытные сандвичи! Я не могла поверить своим глазам. Люкас опустился в одно из кресел и указал на другое.
– Если ты голодная, бе... – начал он, но я уже схватила сандвич и впилась в него зубами.
– Ты спас мне жизнь! – проговорила я с набитым ртом. Потом мне кое-что пришло в голову. – Надеюсь, они не с пастромой?
– Нет. С огурцами и ветчиной, – ответил Люкас. – Ты выглядишь усталой!
– Ты тоже.
– Я ещё не отошёл от волнений вчерашнего вечера. Мне пришлось, как я уже сказал, принять стаканчик виски. Ну ладно, два. При этом мне стали понятны две вещи... да, да, бери и второй сандвич тоже. И дай себе время на пережёвывание. Немного страшно смотреть на то, как ты ешь.
– Рассказывай дальше, – сказала я. О Боже! От еды мне стало гораздо лучше! Было такое чувство, что я никогда не ела таких вкусных сандвичей. – Какие две вещи тебе стали понятны?
– Во первых: как бы это ни было приятно, наши встречи надо перенести подальше в будущее, как можно ближе к году твоего рождения. К тому времени я надеюсь понять, что и почему собираются сделать Люси и Пол, и совершенно точно я буду знать больше, чем сегодня. То есть в следующий раз мы увидимся в 1993 году. Тогда я смогу помочь тебе в этом деле с балом.
Да, это звучало логично.
– И во-вторых: всё это сработает, если я постараюсь быть поближе к властям предержащим, то есть войду в Ближний круг Стражей.
Я энергично кивнула. Говорить я не могла, рот был набит едой.
– До этих пор я держал своё честолюбие в узде. – Взгляд Люкаса упал на герб Монтрозов, висевший над камином. Меч, увитый розами, под ним слова "HIC RHODOS, HIC SALTA", что означало: "То что ты действительно можешь". – Даже несмотря на то, что я с самого начала занимал в Ложе довольно видное место – всё же семья Монтрозов была представлена среди основателей Ложи в 1745 году, и, кроме того, я женат на потенциальной носительнице гена из линии Жадеита! Тем не менее я, собственно, не собирался участвовать в делах Ложи активнее, чем это нужно... ну да теперь с этим покончено. Ради тебя и ради Люси с Полом я даже Кеннету де Вильерсу готов дуть в по... э-э-э... готов подольщаться к своему начальнику. Я не знаю, сработает ли это, но...