Херемиус сделал виноватое лицо.
– Я не специально, – сказал он. – Книга больно интересная.
Я подумала о предстоящей ночи.
– Тётя Мэдди, кто, собственно, жил в моей комнате в ноябре 1993 года?
Тётушка Мэдди в задумчивости наморщила лоб.
– В 1993 году? Дай подумать. Маргарет Тэтчер была ещё премьер-министром? Тогда это... ах, как это её звали?
– Ц-ц-ц! Всё перепутала, бедная старушка! – сказал Хемериус. – Спроси лучше меня! В 1993 году в кино вышел "День сурка" – я его смотрел четырнадцать раз. Кроме того, в том году стало известно о связи принца Чарлза и Камиллы Паркер-Боулз, а премьер-министром был...
– Это, собственно, не важно, – перебила я его. – Я просто хотела знать, могу ли я безопасно прыгнуть отсюда в 1993 год. – Я подозревала, что Шарлотта раздобыла себе чёрное кимоно и постоянно караулит в коридоре. – В этой комнате жил кто-то или нет, тётя Мэдди?
– Лланфэйрпвллг-вуайнгиллгогеруай-чуаймдробвлллллэн-тисилио-гогогох, – вскричала тётушка Мэдди, и мы ошеломлённо уставились на неё.
– Теперь она точно свихнулась, – сказал Хемериус. – Мне это бросилось в глаза ещё сегодня днём, когда она во время чтения постоянно смеялась невпопад.
– Лланфэйрпвллг-вуайнгиллгогеруай-чуаймдробвлллллэн-тисилио-гогогох, – повторила тётушка Мэдди, счастливо улыбаясь и запихивая в рот леденец. – Так назывался город в Уэльсе, откуда была родом наша домработница. И пускай теперь кто-нибудь скажет, что у меня плохая память.
– Тётушка Мэдди, я только хотела знать...
– Да-да-да. Домработницу звали Гладиола Лэнгдон, и она в начале девяностых жила в комнате твоей мамы, – перебила меня тётушка Мэдди. – Ты удивлена, да? Потому что у твоей тётушки, вопреки распространённому мнению, великолепно функционирующий мозг! Остальные комнаты здесь, наверху, в те годы лишь периодически использовались как гостевые, а в остальное время пустовали. А Гладиола довольно плохо слышала. То есть ты можешь безо всяких сомнений забраться в свою машину времени и выбраться из неё в 1993 году. Гладиола Лэнгдон – её яблочный пай мы никогда не забудем. Бедняжка и не представляла, что надо вынимать семечки.
Мама испытывала угрызения совести по поводу моего якобы гриппа. Фальк де Вильерс лично позвонил ей после обеда и передал рекомендации доктора Уайта насчёт постельного режима и обильного тёплого питья. Она раз сто повторила, как ей жаль, что она меня не послушала, и собственноручно выжала для меня три лимона. Потом она полчаса просидела у моей постели, чтобы быть уверенной, что я всё выпила. Так как я чересчур убедительно клацала зубами, она подоткнула вокруг меня ещё два одеяла и положила к моим ногам грелку.
– Я – кукушкина мать, – сказала она и погладила меня по голове. – А ведь тебе сейчас и так нелегко.
Да, тут она была права. И не только потому, что я себя чувствовала, как в парилке, а на моём животе можно было жарить яичницу. На пару секунд я рискнула погрузиться в чувство жалости к себе.
– Никакая ты не кукушка, мама, – всё же возразила я ей.
Мама выглядела ещё более озабоченной, если это было возможно.
– Я очень надеюсь, что они не заставляют тебя делать ничего опасного, эти одержимые любители тайн.
Я быстренько выпила четыре глотка горячего лимонного сока. Как всегда, я колебалась, а не посвятить ли мне маму во всё. Мне было неприятно лгать ей или утаивать от неё важные вещи. Но мне не хотелось, чтобы она из-за меня беспокоилась или ругалась со Стражами. Кроме того, она была бы, наверное, не в восторге, если бы узнала, что я держу в доме украденный хронограф и предпринимаю собственные перемещения во времени.
– Фальк заверил меня, что ты всё время сидишь в подвале и делаешь домашние задания, – сказала она. – И мне надо беспокоиться единственно о том, что ты видишь слишком мало дневного света.
Секунду я колебалась, а затем криво улыбнулась ей.
– Он прав. Там темно и ужасно скучно.
– Тогда ладно. Мне бы не хотелось, чтобы с тобой случилось то, что тогда с Люси.
– Мама – а что тогда действительно случилось? – За последние две недели я уже не раз задавала этот вопрос, но ни разу не получила удовлетворительного ответа.
– Ну ты же знаешь. – Мама снова погладила меня. – О моя бедная девочка! Ты буквально пылаешь от жара.
Я мягко отвела её руку. Насчёт пылания она была права. Насчёт жара – нет.
– Мама, я действительно хочу знать, что тогда произошло, – сказала я.
Она секунду колебалась, а затем снова рассказала мне то, что я давно знала: Люси и Пол считали, что круг крови не должен замкнуться, они украли хронограф и скрылись вместе с ним, так как Стражи не разделяли их взглядов.
– И поскольку было просто невозможно выбраться из сетей Стражей – у которых наверняка были свои люди в Скотланд Ярде и в Тайной Службе, – Люси и Полу не оставалось ничего другого, как прыгнуть в прошлое вместе с хронографом, – продолжила я вместо неё, незаметно приподнимая ногой одеяло, чтобы хоть чуть-чуть охладиться. – Ты только не знаешь, в какой год.
– Да, это так. Поверь, им было нелегко оставить здесь всё. – У мамы был такой вид, как будто она борется со слезами.
– Да, но почему они считали, что круг крови не должен замкнуться? – Боже, как мне жарко! И зачем я только заявила, что у меня озноб?
Мама смотрела мимо меня в пустоту.
– Я только знаю, что они не доверяли намерениям графа Сен Жермена и были уверены, что тайна Стражей основана на лжи. Сегодня мне самой жаль, что я не хотела знать больше... но Люси, я думаю, считала, что так и надо. Они не хотели подвергать меня опасности.
– Стражи считают, что тайна круга крови – это своего рода чудо-средство. Лекарство, вылечивающее все болезни человечества, – сказала я и увидела по маминому лицу, что это информация для неё не нова. – Почему Люси и Пол хотели воспрепятствовать обретению этого чудо-средства? Почему они были против?
– Потому что... цена этого казалась им слишком высокой. – Эти слова мама прошептала. В уголке её глаза показалась слеза и покатилась по щеке. Она быстро вытерла её тыльной стороной ладони и поднялась. – Попробуй немного поспать, моя дорогая, – сказала она своим обычным голосом. – Ты скоро согреешься. Сон всегда самое лучшее лекарство.
– Спокойной ночи, мама. – При других обстоятельствах я бы точно забросала её вопросами, но сейчас я не могла дождаться, когда закроется дверь моей комнаты. С облегчением я отбросила одеяла и так резко рванула фрамугу окна, что спугнула двух голубей (или призраков голубей?), уютно устроившихся на карнизе на ночь. Когда Хемериус вернулся с контрольного облёта дома, я уже поменяла пропитанную потом пижаму на свежую.
– Все лежат в постелях, и Шарлотта тоже, но она таращится в потолок и делает упражнения на растяжку икр, – доложил Хемериус. – Ух, ты выглядишь, как омар.
– Я и чувствую себя так же. – Со вздохом я закрыла дверь на задвижку. Никто, и прежде всего Шарлотта, не должен входить в мою комнату, пока я отсутствую. Что бы она ни собиралась делать со своими растянутыми икрами – сюда она не должна войти ни в коем случае.
Я открыла стенной шкаф и глубоко вздохнула. Было очень тяжело проползти сквозь дырку и забраться во внутренности крокодилу, в чьём животе находился укутанный в холстину хронограф. Моя свежая пижама приобрела при этом грязно-серый оттенок и оказалась увешанной многочисленными обрывками паутины. До чего противно.
– У тебя тут... одна мелочь, – сказал Хемериус, когда я с хронографом подмышкой выползла из шкафа. Он показал на мою грудную клетку. Мелочь оказалась пауком размером с Каролинину ладонь (ну, во всяком случае, примерно). Только предельным усилием воли я подавила крик, который разбудил бы не только жильцов нашего дома, но и весь квартал. Паук, которого я стряхнула, быстренько уполз под мою кровать (ну разве не ужасно, что так быстро можно бегать на восьми ногах?).
– Ой, ой, – повторяла я на все лады ещё примерно минуту. Меня всё ещё трясло от отвращения, когда я начала настраивать хронограф.
– Да не трясись ты так, – сказал Хемериус. – Есть пауки крупнее этого раз в двадцать.
– Где? На планете Ромулус? Хорошо, пусть будет так. – В шкафу я водрузила хронограф на ларец, опустилась на колени и всунула палец в отверстие под рубином. – Через полтора часа я вернусь. А ты, будь добр, карауль тарантула. – Я помахала Хемериусу Никовым фонариком и глубоко вдохнула.
Херемиус драматическим жестом положил себе лапу на грудь.
– Как! хочешь ты уйти? Но далеко еще до дня...
– Ах, заткнись, Джульетта, – сказала я, прижимая палец к игле.
Когда я следующий раз вдохнула, во рту у меня оказалась фланель. Я быстренько выплюнула её и включила фонарик. Это был банный халат, висевший прямо перед моим носом. Стенной шкаф был буквально забит одеждой, она висела двумя рядами, и мне понадобилось время, чтобы выпрямиться среди этого склада.
– Ты слышал? – спросил женский голос за пределами шкафа.
О нет. Только не это.
– Что такое, дорогая? – Это был мужской голос. Он звучал очень, очень робко.
От ужаса я не могла пошевелиться.
– В шкафу свет, – угрожающе заявил женский голос, который звучал абсолютно не робко. Точнее говоря, он звучал как у моей тёти Гленды.
Вот дерьмо! Я выключила фонарик и стала пятиться назад, ко второму ряду одежды, пока не упёрлась спиной в стенку шкафа.
– Может быть...
– Нет, Чарльз! – Голос стал ещё более повелительным. – Я не сумасшедшая, если это то, что ты хотел сказать.
– Но я...
– В шкафу был свет, и ты сейчас встанешь и посмотришь. Иначе тебе придётся спать в швейной комнате. – Шипение Шарлотта унаследовала совершенно точно от Гленды. – Нет – подожди! Так не пойдёт! Если миссис Лэнгдон тебя там увидит, мама будет спрашивать, нет ли у нас кризиса брака, а это самое последнее, чего я хочу, потому что у меня нету никакого кризиса, у меня нету, даже если ты женился на мне только из-за того, что твоему отцу был нужен титул.