Но после первой же чашки кофе все эти проблемы утрачивают актуальность. Уходят в прошлое, причем сразу в доисторическое, чтобы два раза не вставать. Даже квадратная голова снова приобретает приятную мозгу округлую форму. А жизнь начинает казаться настолько прекрасной, что хоть в обнимку с плитой рыдай от избытка эмоций. Как та смешная девчонка сказала: «Потому что могу!»
Но все-таки рыдать – слишком тяжелое физическое упражнение для неподготовленного меня. Поэтому я не рыдаю, а мою джезву и снова ставлю ее на плиту. Того гляди, Тони проснется. А не проснется, ему же хуже. Впрочем, не хуже. Если что, я и третью сварю.
Тони приходит в чрезвычайно удачный момент, когда третья порция кофе уже готова, а вторую я еще не допил, поэтому мне не жалко делиться. С чувством времени у него все в порядке; возможно, это особенность всех крутых поваров.
– Под стол вы меня, конечно, красиво задвинули, – говорю я, протягивая ему чашку. – Но спасибо хоть не выбросили в окно.
– Зачем в окно? – удивляется Тони. – Мы тебя не «задвинули», а заботливо уложили. Нёхиси сказал, тебе нравится спать под столом.
А. Ну если Нёхиси сказал, значит действительно нравится, уж он-то знает меня. Или раньше когда-то нравилось, или потом понравится. Нёхиси существо нелинейное, нормально, что он путает времена.
– Что это было вообще? – спрашивает Тони, усаживаясь на табурет.
– Да-да, мне тоже интересно, что вчера было? – подхватываю я. – Как я мог так внезапно свалиться? Финал реально не помню. Как будто человеком бухал.
– Это, наверное, бюрократическая настойка тебя свалила, – покаянно вздыхает Тони. – Которая на пепле подписанных договоров и прочего. У тебя даже кресло от нее отросло!
– Какое кресло? – подпрыгиваю я, невольно ощупывая задницу. Потому что – ну вдруг и правда там какое-то кресло болтается. А я не заметил спросонок. И теперь так и буду ходить.
– Офисное, – говорит Тони. – Черное. На колесиках. Такое непростое, начальственное… да не ищи ты его, оно быстро исчезло. А то как бы мы смогли тебя уложить?
– Точно, – наконец вспоминаю я. – Было кресло! Я в нем сидел, крутился, сначала было прикольно, а потом встать не смог. И вы еще развели хтонический ужас. Какие-то контракты подписывали. Это меня и добило – ваше зловещее колдовство.
– Оно меня самого добило, – ухмыляется Тони. – Проснулся сегодня с мыслью: я же контракт подписал! С этой твоей подружкой. Вроде по смыслу она теперь считается плененным духом. Но у меня стойкое ощущение, что плененный дух у нас все-таки я.
– Да ладно тебе, – говорю. – Посмотри на себя в зеркало, какой из тебя плененный дух?
– Ну такой, – после паузы задумчиво отвечает Тони. – Небритый. Но в принципе, вполне ничего. А кто она, эта тетка? Откуда вообще взялась?
– Понятия не имею, – вздыхаю я. – Хреновый из меня теоретик. Но в жизни еще не встречал ничего круче ее.
– Да Бездна же, – сонно бормочет кот, в смысле, Нёхиси. – Персонификация определенной части вселенской силы, ужатая до выносимых масштабов. Как и я, собственно; только у меня часть силы другая. Короче, было бы что понимать.
– Бездна? – растерянно спрашивает Тони. – Персонификация? «До выносимых масштабов»? «Ужатая»? Вряд ли это приятно – уменьшать себя до чужих масштабов, а она ничего, молодец, бодро держится и вовсю веселится… Но зачем ей это вообще? Я имею в виду, что у нас тут такого, чего у нее самой нет?
– Например, твой суп, – напоминаю я. – Он, как я понимаю, существует только в этой точке Вселенной. Хочешь не хочешь, а или ужимайся, или без Немилосердного супа дальше сиди. Ну и вообще – движуха же! Интересно! Игра! Какой смысл быть частью вселенской силы, если время от времени не играть?
– Спасибо, – говорит Нёхиси. – Что-то такое я и сказал бы. Но ужасно лень было окончательно просыпаться, превращаться во что-то антропоморфное и подробно все это объяснять.
С этими словами он поглубже зарывается в одеяла и сворачивается таким уютным клубком, что становится завидно. Почему я сам, черт побери, до сих пор не научился превращаться в кота?!
Правильный ответ: да потому что был занят по горло другими вещами. Движуха, интересно, игра.
– Интересно, еще день или уже все-таки вечер? – меланхолично говорит Тони, явно желая отвлечься от размышлений о повадках Бездн. Ставит чашку на стол, подходит к окну, открывает ставню. Судя по залившему помещение мягкому свету, еще не вечер, но к тому постепенно идет.
Тони стоит у окна так долго, что мне становится интересно, какое чудо он во дворе увидел? Как по мне, у нас довольно скучный двор; впрочем, оно и неплохо. Чтобы уравновесить наше демоническое заведение общепита, вокруг должен быть беспредельно неинтересный двор.
Наконец Тони поворачивается и спрашивает:
– Это твоя работа?
– Что именно? Если солнце на небе, то все-таки вряд ли. Я спал, никого не трогал. Уверен, оно само.
– Да при чем тут солнце? – отмахивается Тони. – Где наш двор?!
Не дожидаясь ответа – и это разумно, где ж я ему возьму ответ, если у меня пока нет даже вопроса? – Тони выскакивает на улицу. А я – куда деваться – следом за ним.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спрашивает Тони.
– Что-нибудь понимаю. Я знаю этот двор. Бывший монастырь бенедиктинок. Проходной с Швенто Игното на Доминикону. Очень условно проходной. Когда в конце вон того прохода дверца открыта, можно выбраться на пустырь за гимназией Саломеи Нерис. А когда она на замке – ну, извините. Придется обходить.
– Да, я тоже этот двор знаю, – нетерпеливо кивает Тони. – Но это же не наш двор! Не на Бокшто. Мы, получается, переехали, сами того не заметив? Это твоя работа? – повторяет он.
– Да понятия не имею, – честно говорю я. – Но все-таки вряд ли. Я такие штуки пока не умею; ладно, положим, не уметь – не повод не делать, со мной вечно так. Но у меня и в мыслях не было куда-то переезжать. Может, тоже побочный эффект от твоей документальной настойки и бюрократических процедур? Например, я всем сердцем захотел оказаться подальше от этого ужаса. И случайно нас всех переместил.
– Ясно, – мрачно кивает Тони. – То есть ты не знаешь, как вернуть нас назад?
– Понятия не имею. Думаешь, надо?
– Не знаю, – вздыхает Тони. – Клиентов жалко. Они придут, а нас нет. И что там теперь на нашем месте, вот это еще вопрос.
– Да ничего там особенного. Обычный пустой дом.
Мы с Тони синхронно поворачиваемся. На пороге, который теперь, надо понимать, считается нашим, стоит длинная рыжая тетка в очках, и это, наверное, к счастью. Энин взгляд – все ее взгляды – лучшее, что со мной в жизни было. Но, пожалуй, все-таки не с утра.
– Перепутала! – весело говорит Эна. – С покупками входят с улицы в дом, а не из дома на улицу. Вроде большая выросла, должна бы такие простые вещи уже понимать. Но больше не повторится!.. Ну или повторится. Но нескоро и вряд ли при вас. Ай, неважно, как я вошла, главное, круассаны на завтрак купила, сама их в подворотне не съела, вам принесла. Давай, иди кофе вари! – Голодная Бездна нетерпеливо дергает меня за рукав. – Понимаю, что неохота. Сама ненавижу стоять у плиты. Но кофе у тебя действительно фантастический получается. Желаю еще раз пережить этот незабываемый опыт. Короче, сам виноват.
– Так это твоя работа? – спрашиваю я, водружая на плиту сразу две джезвы. Я бы и четыре поставил, по числу конфорок, но у Тони их, по моему недосмотру, до сих пор только две.
– Что именно? Если жизнь на земле, то вряд ли. Всех своих дел я не помню, но могу спорить, это не мой проект. Я бы все совершенно иначе устроила, уж свой почерк я знаю, – улыбается Эна, явно заранее довольная списком претензий, которые мы с Тони приготовились ей выкатить.
Ну, я сам на ее месте был бы доволен, чего уж там.
– Что мы переехали, – мрачно говорит Тони. – И за дверью теперь чужой двор.
– Ой, а тебе двор не нравится? – с притворным сочувствием спрашивает Эна. – Ну ничего. Завтра все равно в другом месте проснешься. Или не завтра, а через неделю. Понятия пока не имею, каков алгоритм, но скоро, факт.
– Так это твоя работа! – возмущенно орем мы таким звонким дуэтом, что Нёхиси просыпается. И по-кошачьи потягивается. И зевает, и дергает ухом. И все остальное, что в таких случаях проделывают коты. Явно готовится нас с Эной мирить.
Спасибо ему, конечно, только с Эной хрен рассоришься. Вертела она наши возмущенные вопли на всех предметах, которые в потаенных глубинах бездны можно найти. Сидит довольная, выразительно размахивая пустой чашкой, и лопает круассан.
– Это не столько моя работа, сколько ваша недоработка, – наконец отвечает она. – Но грех придираться. Как могли, так и сделали. Отличная получилась иллюзия, или как ее там – наваждение класса Эль-восемнадцать? В общем, оно. Но неподвижное, привязанное к одному месту. А это неправильно. На то и наваждение, чтобы блуждать, это младенцу понятно. – И, обернувшись к Нёхиси, укоризненно спрашивает: – А ты-то куда смотрел?
– В тарелку, – мечтательно говорит рыжий кот. – И в стакан. И в кастрюли со сковородками. Я, хвала всем создавшим меня течениям, не ресторанный критик. Чего придираться, если и так хорошо?
– Все-таки ты лучше всех в мире, – восхищенно вздыхаю я.
– Это мое естественное состояние, – соглашается Нёхиси. Сейчас его слова звучат особенно убедительно, все-таки кот есть кот.
– Я тоже лучше всех в мире, – хохочет Эна. – Только в другом. Ну, так просто удобней. Чтобы потом не драться, поспорив, кто лучше, имеет смысл миры заранее разделить.
Но тут на сцену выходит Тони с совершенно новой для него партией обиженного сироты. И отлично справляется! Говорит так печально, что будь я адресатом его выступления, сделал бы все, как он хочет, лишь бы эту жуть немедленно прекратить.
– Ну трындец же на самом деле. Скоро вечер. Люди в кафе придут. И не только люди. И не только придут. Некоторые не пойми откуда появятся, а другие уснут. И куда? Кафе-то больше нет!