Осталось попробовать местное пиво. Дмитрий Сергеевич мало и редко пил, всем говорил, что желудок больной, чтобы не уговаривали, а на самом деле мог гвозди глотать, просто не любил себя пьяного – никакого удовольствия, только резко глупеешь, и хочется спать.
«Но сегодня-то можно, – решил Дмитрий Сергеевич. – Даже нужно. Интересно попробовать литовское пиво, когда еще доведется. И просто в приятном месте перед сном посидеть».
Хотел выбрать бар поближе к гостинице, чтобы потом до койки недалеко было ползти, но когда шел по улице Вингрю, издалека заметил яркие желтые фонари, как будто уже заранее к Новому году готовятся, вернее, к Рождеству, здесь же больше празднуют Рождество. Подошел посмотреть поближе, оказалось, не Рождество, а просто вход в паб, то есть в бар под названием «Little Big Pub», «маленький большой», его это почему-то тронуло, как будто ребенок придумал название, а кто-то из взрослых внезапно решил: пусть будет так.
В общем, зашел туда. И чуть сразу не выскочил обратно на улицу в приступе паники. Вроде нормальное, вполне приличное место этот «маленький большой» паб, но Дмитрию Сергеевичу в первый момент показалось, будто он угодил в ловушку, из которой нет выхода. Причем этой ловушкой был не столько сам паб, сколько его собственный организм, бунтующий, непокорный, вышедший из подчинения. Станет пить пиво бокал за бокалом, не остановится до утра, потеряет – я потеряю! – контроль, пропью все деньги, что есть на карте, окончательно одурею, устрою драку, попаду в местную тюрьму, в лучшем случае, просто депортируют со скандалом, потеряю работу, и на этом кончится нормальная жизнь, начнется какой-то тупой беспросветный ужас, так нормальные люди и попадают в бомжи, – думал Дмитрий Сергеевич, обливаясь холодным потом на пороге паба в чужом городе, за границей, практически на краю земли.
Справедливости ради, он совсем недолго эту чушь думал, буквально секунды три, потом его попустило. И сразу стало неописуемо стыдно: ладно бы, чего-то нормального испугался, а это уже даже не фобии, а какая-то тупая пропагандистская брошюра общества трезвости. «Откуда она взялась в моей голове? Это я настолько контрол-фрик, получается? – изумленно думал Дмитрий Сергеевич. – Или просто пугливый дурак? А ведь когда-то был храбрый мальчишка. То есть, по своим тогдашним меркам, просто нормальный, но все вокруг считали, я – герой и лихач.
Куда что девается? – думал Дмитрий Сергеевич, пока бармен цедил ему пиво из крана. – Куда мы сами деваемся, а?»
Сел за стол, попробовал пиво – ну так. Нормальное. Но ничего выдающегося. «Зато можно не допивать, – утешил себя Дмитрий Сергеевич. – Такое оставлять не обидно». И ехидно спросил себя: значит, без тюрьмы обойдется? Без депортации, запоя и драк?
Музыка в пабе была хорошая, вот приятный сюрприз. «Не так много сейчас в мире мест, где играют блюз. Хотя на самом деле откуда я знаю, много их или мало? – мрачно подумал Дмитрий Сергеевич. – Я же по барам практически не хожу».
От всего этого – блюза, пива, недавнего приступа паники, острого недовольства собой – Дмитрий Сергеевич утратил обычное душевное равновесие. Ему было непривычно грустно и одновременно как-то удивительно, по-детски легко, все вокруг ему очень нравилось – и обстановка, и посетители паба, в основном, молодежь – но при этом было обидно и завидно, что сам не один из них. Больше не молодой и совсем не храбрый. И вообще завтра уже уезжать. А дома – ну что интересного может быть дома? «На то и дом, чтобы там тосковать», – думал Дмитрий Сергеевич и от этих мыслей окончательно растерялся, не знал, куда себя такого девать.
Вдруг вспомнил – боже, надо же, лет двадцать об этом не вспоминал! – что в юности, когда становилось вот так же одновременно тошно и счастливо, то есть почти всегда, придумал выход – писать. Просто записывать все, что приходит в голову, не разбирая, не правя, поток. В итоге друзья, иногда читавшие эти записи, объявили его крутым авангардным поэтом; это было очень смешно, потому что сам не считал свои записи стихами, но и приятно: он любил нравиться и казаться кем-нибудь необычным. В этом смысле прослыть крутым авангардным поэтом – самое то.
«Какой же классный я был, – неожиданно заключил Дмитрий Сергеевич. – Отличный! Сам бы хотел с таким подружиться. Только тот мальчишка со мной сегодняшним, заурядным, осторожным, устроенным, умеренно успешным хмырем, не стал бы и говорить».
Достал из кармана ручку, взял салфетку, попробовал что-то на ней написать. Ничего из этой затеи не вышло, тонкая мягкая бумага сразу порвалась. Но Дмитрия Сергеевича это не остановило. Пошел к бармену, спросил, нет ли тут, случайно, бумаги, получил несколько криво вырванных из школьной тетради линованных страниц, вернулся за стол, записал так поспешно, словно это был пароль, который можно в любой момент забыть, и тогда все пропало: «На то и дом, чтобы там тосковать».
И потом уже писал, не задумываясь, останавливался, только чтобы отхлебнуть пива и покурить; на улицу пару раз выходил, слушал там непонятные, как птичий щебет, веселые разговоры, давал зажигалку желающим прикурить, возвращался и писал дальше – что писалось, то и писал. Совершенно не беспокоился о результате, но при этом чувствовал себя так, словно пишет прошение о помиловании в какую-то тайную небесную канцелярию и одновременно письмо тому мальчишке, которым когда-то был.
«Если ему понравится, может, согласится со мной дружить, и тогда… да какая разница, что тогда будет, лишь бы оно у нас было», – думал Дмитрий Сергеевич. И писал на листочке в линейку: наше общее, одно на двоих, мое и мое «тогда».
Ханна-Лора поудобней устраивается в шезлонге, вытягивает ноги, зябко кутается в плед. Ветрище сегодня страшенный. Но осенние пикники на пустынном пляже – ее слабость. И лучшей компании, чем Кара, для этих вылазок нет. Не жалуется на холодрыгу, не ноет, когда ветер уносит тарелку с кексом, не предлагает поехать домой.
– Вот мы с тобой физику не учили, – говорит ей Кара. – И совершенно зря.
– Почему? – рассеянно удивляется Ханна-Лора.
– Потому что процесс, который мы сейчас наблюдаем, все больше похож на диффузию.
– На что?
– Диффузия это когда соприкасаются два вещества и проникают одно в другое…
– Чего-о-о?
Больше всего на свете Ханна-Лора любит корчить дурочку, а возможностей у нее в этой области мало. И вдруг – диффузия! физика! вещества! Можно дать себе волю. На самом-то деле она, конечно, уже поняла.
– Кофе с молоком, – нетерпеливо говорит Кара. – Мешок соли в луже. В воздухе тает дым от костра. Все смешивается, потому что… – вот мы с тобой физику не учили, поэтому у меня романтическое объяснение, для нашего с тобой девичника – в самый раз. Вещества, понимаешь, друг другу нравятся. Их молекулам интересно, чего там по соседству дают. И самые шустрые начинают шастать в гости к соседям. Вот примерно так процесс запускается. И потом уже – все, идет.
Надя думала: «И ничего здесь не страшно! И чего они все про тоску заливали? Не грызет меня никакая тоска. Здесь странно, конечно, особенно запахи. И люди вроде приветливо держатся, но говорят с чужими, непривычными интонациями. И походка скованная почти у всех, и лица такие, словно им постоянно больно, а они старательно делают вид, будто все нормально, кричать и жаловаться воспитание не велит.
И еще в голове все время немножко туман, как будто я только встала с похмелья, – думала Надя. – Вот это да, неприятный момент! И все время мысли какие-то дурацкие лезут, как будто меня сейчас рассекретят, догадаются, что нездешняя, и потащат в полицию проверять, хотя ясно, что такого не может быть. Всем известно, что здесь в нас вообще не верят, как в каких-нибудь сказочных фей, какие уж тут подозрения. Даже если очень захочешь спалиться, все равно не сможешь ничего доказать… Вот вроде все понимаю, а все равно как-то не по себе! – думала Надя. – В этом смысле здесь и правда опасно. На саму себя положиться больше нельзя!
Но это и круто, – думала Надя. – Как по канату без страховки ходить. Главное, не бояться сделать ошибку, помнить, как в детстве умела падать – когда не падаешь, а летишь. И твердо знать, что, если все-таки свалишься, опять полетишь, как миленькая, все у тебя получится, взрослые тоже умеют летать. Взрослым это гораздо труднее, чем было в детстве, поэтому удовольствия меньше, но все равно оно как бы само получается в моменты большой опасности, когда другого выхода просто нет».
Надя провела на Другой Стороне уже почти шесть часов. Ее предупреждали, что в первый раз здесь надолго оставаться не надо, и она уже сама поняла, что действительно лучше не стоит. Очень устала, как будто не просто гуляла, глазея по сторонам и покупая подарки, а в поте лица трудилась, отрабатывая какой-нибудь новый трюк.
В общем, Надя решила, что пора возвращаться, и пошла в ту сторону, где истошным пронзительно-синим, каким-то отчаянным светом сиял домашний Маяк. Но по дороге решила заглянуть напоследок в какой-нибудь бар – не потому, что хотела выпить, а просто из любопытства. Интересно же, что и как у них там? На Другой Стороне все совершенно иначе устроено, даже кондитерские и кофейни, словно не наша родная изнанка, а чужая планета в миллиарде парсеков, или чем там принято измерять бесконечность космоса; в общем, так далеко, что считай, вообще нигде.
Этот бар ей с первого взгляда понравился, потому что у входа курил настоящий красавчик, высоченный кудрявый брюнет, а над дверью были развешаны красивые, очень яркие, праздничные, почти домашние фонари.
Только уже на пороге бара до Нади дошло, что праздничные фонари горели не каким-нибудь, а ярко-желтым светом. «Ну все, допрыгалась, – поняла Надя. – Теперь мне конец!» Не заорала от ужаса только потому, что оцепенела от страха. Так и стояла на пороге, загородив весь проход, пока докуривший кудрявый брюнет не сказал у нее за спиной: «Позвольте пройти».
Вздрогнула, словно это был не тихий вежливый голос, а выстрел, отскочила в сторону и тогда наконец-то вспомнила, что желтый свет Маяка бывает опасен только во сне – если приснится тому, кто потерялся на Другой Стороне. «Но я же не потерялась! – с облегчением подумала Надя. – И не сплю. И вообще это просто фонарики для украшения. А Маяк далеко отсюда. Не прямо тут!»