– Вы очень круты, – добавил тот. – Я бы на вашем месте сейчас от жути обделался, хотя о подобных знакомствах всю жизнь мечтал. А вам нормально, как будто каждый день встречаете красавчиков вроде нас.
– Каждый, не каждый, но иногда, похоже, встречает, – ответил ему мужик с рогами. – Явно же не в первый раз. Выметайтесь давайте. Нам с пани надо поговорить. А у вас реки не выпиты, зимние грозы не доены, и даже котлеты не съедены.
– Какие котлеты? – оживился тот, который со щупальцами.
– Которые Тони перед загулом в поте лица налепил.
– Пошли, тебе это срочно надо, – безапелляционным тоном сказал тот, который со щупальцами, тому, кто без. И повис на его шее, но не как люди, когда обнимаются, а обмотался, как шарф.
– Вам очень идет, – наконец выдавила Саша. Многолетняя привычка делать комплименты обновкам подружек внезапно разомкнула ее уста.
На самом деле она хотела сказать ему спасибо за то, что успокоил одним своим видом, да еще и назвал «крутой». Но получилось, что получилось. Ладно, на самом деле «вам идет» – лучше, чем совсем ничего.
– Да, я теперь нарядный, – согласился он. Улыбнулся так ослепительно, что Саша, невзирая на обстоятельства, сразу почти влюбилась. Сказал: – Увидимся, – и так стремительно вышел вместе с приветливо размахивающим щупальцами шарфом, что можно сказать, исчез.
А у мужика за прилавком больше не было рогов, ни сияющих, ни погасших, ни даже каких-нибудь карнавальных из блестящего пластика. И Саша сама не поняла, обрадовалась она этому или огорчилась. Хотя, по идее, должна бы разрыдаться от облегчения – все нормально, подумаешь, на минуточку примерещилось! Но вместо облегчения ощутила разочарование. Ну и дела.
– Да нормально все, – сказал безрогий мужик, поставив на прилавок здоровенный полулитровый картонный стакан с дымящимся горячим вином. – Я имею в виду, ничего вам не примерещилось. – Просто вы устали видеть вещи такими, как есть. С непривычки это и правда трудно. Вы и так очень долго держались, я имею в виду, нас видели. Была бы у меня шляпа, снял бы ее перед вами. А так только выпивку поставить могу.
Отдал ей монету, до сих пор лежавшую на прилавке. Саша машинально спрятала ее в карман. Обеими руками взяла стакан и чуть не уронила, такой он оказался горячий. Поставила обратно и принялась оглядываться в поисках салфеток.
– Сам понятия не имею, где здесь лежат салфетки, – сочувственно сказал ей продавец глинтвейна. – Я же тут, если что, не работаю. А прямо сейчас вообще крепко сплю на работе, потому что у меня по плану ночной обход; сам удивился, когда вместо интересующих меня объектов увидел во сне этот смешной киоск. И друзья немедленно подтянулись, на халявную выпивку у них фантастическое чутье: зачем тебе приснилось, как торгуешь глинтвейном в киоске, когда-нибудь потом разберешься, а сейчас давай наливай.
– Вы спите, – повторила Саша. – И я, получается, тоже? Это, конечно, все объясняет. Хотя я обычно сразу же просыпаюсь, когда во сне понимаю, что сплю.
– Нет, вы-то как раз бодрствуете, – заверил ее тот. – Но поговорить о деле это совершенно не помешает. Даже наоборот. Я давно вас приметил и никак не мог решить, что с вами делать. Потому что, с одной стороны, мне такие люди нужны, а я нужен вам еще больше. А с другой, интересно было смотреть, как вы сами отлично справляетесь – без поддержки, без опоры, без учителей. Одно из самых красивых зрелищ, какие я в своей жизни видел – вы и ваша игра.
У Саши было так много вопросов, что она не смогла выбрать, с какого начать. Поэтому молча смотрела на человека за стойкой. С виду обычный дядька, но теперь почему-то рядом с ним стало гораздо страшнее, чем когда у него были рога.
– Вы глинтвейн пейте, – посоветовал он. – Если остынет, будет невкусно. Да и вам лучше поскорей захмелеть. Быть чужим сном на трезвую голову трудно, это я понимаю. Тем более, моим.
И добавил, пока Саша осторожно пробовала глинтвейн:
– Сколько я на своем веку занимался кадровыми вопросами, а все равно до сих пор иногда теряюсь: с чего начать? Как все объяснить, чтобы и положение дел показать достаточно ясно, и с ума раньше времени не свести? Но есть золотое правило, ни разу не подводило: если собираешься предложить человеку работу в Граничной полиции, для начала хорошенько его напои.
14. Зеленая ведьма
Состав и пропорции:
водка – 30 мл;
ананасовый сок – 150 мл;
ликер «Blue Curaçao» – 120 мл;
лед.
Для этого коктейля желательно использовать специальный декоративный лед в виде глаз. Он обычно продается в магазинах накануне Дня Всех Святых. Если купить такой лед нет возможности, его можно приготовить самостоятельно. В формочки для льда уложить половинки оливок срезами вниз и налить любую бесцветную минеральную воду с газом: благодаря газу лед получится мутным и белым, и «глаза» будут выглядеть достаточно реалистично.
Водку, ананасовый сок и голубой Кюрасао смешать в шейкере со льдом и процедить в бокал «харрикейн» (Hurricane glass). Добавить несколько кусочков «глазастого льда».
Зоран
Расстались на ярмарке и встретились тоже на ярмарке, снова у прилавка с белым мускатным глинтвейном, который она ему в прошлый раз посоветовала купить. Зоран сразу ее узнал, хотя осенью она была с непокрытой головой, а теперь в вязаной шапке с яркими смешными помпонами, которые отвлекают внимание от лица. Однако Зоран не зря художник; не портретист, но это неважно, память на любые визуальные образы у него с детства цепкая – что однажды увидел, то останется с ним навсегда.
Узнал, но имя не вспомнил; впрочем, он и не был уверен, что знал, как зовут эту женщину в вязаной шапке с цветными помпонами, один в виде цыпленка, второй – голова кота. Как она приветливо улыбалась и говорила: «Здесь продают горячий белый мускат, вы когда-нибудь пробовали?» – помнил. И как сам соловьем разливался, приглашая ее на выставку, тоже помнил. Но на выставку она не пришла. Вряд ли они разминулись, пока шла выставка, Зоран сидел в галерее, как пришитый, от открытия до закрытия, не пропустил ни дня, благо «Эпсилон Клауса» открыт для посещений только трижды в неделю – по воскресеньям, понедельникам и четвергам. Присутствовать было не обязательно, просто Зоран всегда любил наблюдать, как люди смотрят его картины, в такие моменты он словно бы видел свои работы чужими глазами, как впервые; в каком-то смысле и правда впервые – настолько по-новому они выглядели. Иногда совершенно неожиданные вещи начинал о них понимать.
Сказал, не поздоровавшись:
– Как же жалко, что вы не пришли на выставку. Я вас так ждал. А теперь уже поздно. Разобрали ее две недели назад.
Глаза у женщины стали огромные, чуть ли не больше помпонов на шапке. И совершенно круглые. Она явно тоже сразу его узнала, и Зоран этому очень обрадовался, хотя сам понимал, что это, скорее всего, ничего особенного не значит. Просто у некоторых людей хорошая память на лица, как у него самого.
– На самом деле еще как пришла, – наконец сказала она. – Просто в нерабочее время. Я только в тот вечер могла. Друг договорился с хозяином, взял ключ и меня провел. Спасибо ему за это. Вы какой-то совсем удивительный. Такая крутая выставка! Час там просидела, а дай мне волю, до утра бы осталась. Практически силой меня увели.
– Правда? – просиял Зоран. – Вы все-таки видели выставку? Специально договорились и пошли? И вам понравилось? Господи, как же я рад.
– В прошлый раз вы меня угостили глинтвейном, – сказала женщина. – А теперь чур я вас.
Зоран молча кивнул, лишь бы не спорить. Не об этом ему хотелось с ней говорить. Взял с прилавка горячую кружку, сказал:
– Я в прошлый раз слишком быстро ушел, жалел потом об этом ужасно. Но у меня тогда оставалась неделя до открытия выставки, и я, как это со мной обычно бывает, внезапно понял, что почти треть работ никуда не годится, нельзя их показывать, а значит надо быстро сделать несколько новых, чтобы не оставлять совсем уж пустых стен. Пахал почти круглосуточно, ни о чем другом думать не мог. И тогда убежал, потому что пока мы с вами пили глинтвейн, вдруг понял, что на одной картине, которую я считал законченной, обязательно должно быть пятно…
– Пятно – это такое серое с золотым на картине, где как бы дождь, но не льется сверху, а поднимается снизу? – спросила женщина.
Зоран изумленно кивнул. Не то чтобы он думал, будто незнакомка на самом деле не видела выставку и просто из вежливости врет. Но совершенно не ожидал, что она так подробно помнит картины, обычно зрители, даже самые благодарные, не запоминают ничего конкретного, только общее впечатление, и это на самом деле нормально, грех обижаться, поди запомни то, для чего в языке нет слов.
– Я ту картину с дождем и пятном не стал продавать, себе оставил, – наконец сказал Зоран. – Хотя обычно ничего специально не оставляю. Я как раз люблю, когда все скупают и уносят с глаз долой навсегда. Даже не из-за денег, просто мне так легче работать: что сделано – сделано. Отдал, забыл, выдохнул и дальше пошел.
Женщина серьезно кивнула. Было заметно, что она действительно понимает и одобряет такой подход. И Зоран спросил, ощущая себя идиотом, но иногда лучше выглядеть идиотом, чем потом локти кусать:
– Слушайте, а можно я вам ее подарю?
– Будьте осторожны, я же согласиться могу! – рассмеялась женщина.
И тогда Зоран вспомнил наконец ее имя – по какой-то невнятной ассоциации, словно бы эта женщина уже когда-то точно так же смеялась, и он в тот момент ее имя знал. В общем, то ли вспомнил, то ли придумал, но на всякий случай спросил:
– Вас же Люси зовут?
Та кивнула; Зорану показалось, встревоженно, но это закономерно: когда ведешь себя как полный придурок с человеком, который тебя пока совершенно не знает, странно было бы ожидать от собеседника полной невозмутимости. Не убежала подобру-поздорову, бросив кружку с недопитым глинтвейном, уже молодец.