Рыжий кот дергает ухом во сне, и снова так выразительно, что всем, включая тех, кого послание не касается, становится ясно, что кот имеет в виду: «Ох, кое-кто сейчас у меня дочувствуется!» Обычно добродушие Нёхиси беспредельно, но котом, особенно спящим, он отлично умеет грозить.
Иоганн-Георг улыбается:
– Прости, дружище. Я думал, ты крепко заснул, и можно спокойно погоревать, не испортив тебе настроение. Если совсем уж достану, помни: меня вполне можно в любой момент проглотить.
– И получить несварение, – вставляет Стефан. – Все-таки ты – типичный бич божий. Беспощаден даже к друзьям.
Иоганн-Георг подходит к Тони, который только что отправил в духовку два противня с пирогами и наконец-то присел отдохнуть рядом со своим двойником. Обнимает обоих, говорит:
– Чуваки, вы только меня не слушайте. Мало ли, что мне не нравится. Просто забейте, и все. Тщетность – моя проблема. А я – проблема для тщетности. Всю жизнь выясняем с ней отношения, разбираемся, кто кого. Я ее всегда побеждаю нокаутом, а она, зараза такая, вечно лидирует по очкам. Но вас это не касается. Вы, главное, будьте. Для счастья этого совершенно достаточно. Особенно, когда вы рядом, вдвоем. Сидел бы тут с вами до Судного дня, который, будем реалистами, вряд ли однажды наступит, даже если я об этом петицию в Небесную Канцелярию напишу. Но лучше мне сейчас прогуляться. Когда я хожу по улицам города, тщетность приходит в смятение и расползается по темным углам. Потому что я – воля мира быть измененным. Мир этого хочет сам.
С этими словами он выходит так быстро, что можно сказать, исчезает; следом с сиротскими причитаниями устремляется оставленное на вешалке пальто. Рыжий кот выскакивает за ними с адским для непривычного уха воем. На самом деле, этот вой предназначен Тони и Стефану и означает вовсе не что-то ужасное, а наоборот: «Нормально все будет, я за ним присмотрю».
– Чего это он? – наконец спрашивает Тони Куртейн.
Тони молча разводит руками, подразумевая «все сложно». А Стефан в сердцах говорит:
– Да дурью мается. – И, помолчав, добавляет: – С другой стороны, если бы он не маялся, может, и не было бы ничего.
Эдо, Сабина
Шел, по идее, домой, потому что устал – не то слово. Сутки, не сутки, а часов двадцать точно не спал. В этом смысле привольная новая жизнь, когда никто ниоткуда взашей не гонит, оказалась серьезным испытанием для организма: слишком много стало соблазнов, и при этом почему-то никуда не подевались дела.
В общем, шел домой, в квартиру на Другой Стороне, вроде бы страстно желая прийти туда поскорее, упасть и уснуть, но как это часто бывает в Вильнюсе, как бы случайно свернул не туда и как бы случайно этого не заметил, пока не прошел так много, что уже проще было честно дойти до речки Вильняле, раз туда потянуло, чем, дав такого крюка, тупо возвращаться назад.
Пошел, конечно, к реке, благо до нее оставалось пройти всего три квартала, свернуть во двор, где раньше был вход в заколдованное кафе Тониного двойника, спуститься по лестнице на Майроне, и считай, уже там. Грех не дойти до реки, когда в кармане припрятана фляга с яблочной водкой, дует теплый юго-западный ветер и заканчивается морозная зима, которая лютовала целые сутки, но вот прямо сейчас отступает, возвращается мокрая ветреная благодать.
Издалека увидел, что на маленьком пешеходном мосту кто-то стоит. И сразу подумал: интересно, кого судьба мне послала? И если на то пошло, какая из судеб – моя персональная, или сама Большая Судьба?
Вот что значит мышление перестроилось. Окончательно стало, как это называют, «магическим». Только без уничижительной коннотации – в сложившихся обстоятельствах такой подход и есть здравый смысл.
Справедливости ради, условно разумное соображение, что некоторые события случаются просто так, без особого смысла, тоже пришло ему в голову. Но не первым делом, как раньше, а в последнюю очередь, неохотно, как бы из чувства долга: «здравую мысль заказывали? Ну вот я здесь». И не остудило энтузиазм, а только слегка насмешило: просто так, значит? Серьезно? Без особого смысла? Ха-ха.
Видеть линии мира, здесь, на Другой Стороне, оказалось гораздо труднее, чем дома. Что на самом деле естественно: материя есть материя, против ее законов не очень-то и попрешь. То есть попрешь, конечно, куда ты денешься, просто не факт, что будет легко. Впрочем, прием, который придумал, оказавшись в безвыходном положении – представить, будто рядом находится Стефан, – работал и здесь. Другое дело, что не всегда с первого раза. Но с четвертого-пятого тоже не катастрофа. Для начала вполне ничего.
Интересно, конечно, что сам Стефан по этому поводу скажет при встрече. Но если до сих пор не примчался и не устроил скандал, значит, наверное, все в порядке, можно и дальше эксплуатировать его галлюциногенный образ. Вряд ли Стефан станет смиренно неудобства терпеть.
В общем, дошел до моста быстрей, чем сумел переключить зрение. Поэтому увидел там женщину в мешковатой куртке, без какой-то дополнительной информации о свойствах материи, из которой она состоит. Но все равно сразу понял, что женщина непростая; на самом деле ничего он, конечно, не понял, только почувствовал, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Словно невидимая рука легла на затылок, невыносимая, ласковая, полная силы, почти несовместимая с жизнью, и Эдо подумал – вроде бы сам, но каким-то чужим, незнакомым, очень спокойным и одновременно ликующим внутренним голосом: «Данэ Тэре Ахорум». Играет Большая Судьба.
Женщина обернулась, бледный луч далекого фонаря высветил разноцветную челку, и вот тогда он ее узнал. Радужная гадалка из Берлина и «Кофе-вана». Точно она.
Пошел ей навстречу, улыбаясь не как случайной знакомой, а как старому другу. Сказал:
– Доброй ночи. Ничего себе встреча! Ну и дела.
Гадалка посмотрела на Эдо с таким изумлением, словно у него выросли, как минимум, крылья, хвост и рога. И подняла правую руку не то в приветственном жесте, не то закрывая лицо.
Решил, она его не узнала, напомнил:
– Вы мне гадали в октябре в «Кофе-ване». А за год до того в Берлине. Оба раза с одним результатом, гексаграма Вэй-цзи, «еще не конец».
– Помню, – улыбнулась гадалка. – Ты мой самый странный клиент. В первый раз выглядел простым мальчишкой, потерявшимся на изнанке, а во второй – крайне непростым уроженцем Другой Стороны. Я тогда тебя сперва не узнала, а потом так и села. Не успела толком осмыслить, что происходит, как ты уже убежал. А теперь вообще не пойми что явилось. Ничего подобного в жизни не видела, в нашей традиции свет изнанки в себя вплетают не так. Кто ты на самом деле? И что с собой сотворил?
– Я – Эдо Ланг, – сказал он, хотя понимал, что вопрос не про имя; в любом случае, иного ответа у него пока не было даже для себя самого. – Родился на Этой Стороне, однажды пошел на Другую, выехал за пределы Граничного города и прожил здесь в полном беспамятстве, как таким дуракам положено, почти восемнадцать лет. Когда ты мне в Берлине гадала, дела еще обстояли так. А вскоре после этого мне приснилось, что я вернулся домой на желтый свет нашего Маяка; обычно на этом все заканчивается, но моя история только началась. Я приехал в Вильнюс – просто так, погулять, и…
– Что, домой в таком виде вернулся? – перебила его гадалка. – Человеком Другой Стороны?
Эдо молча кивнул, только сейчас осознав, что они разговаривают на доимперском. Словно встретились где-нибудь в Элливале, в баре на, предположим, бульваре Тимоль, а не на пешеходном мосту через речку Вильняле. Ну ни хрена себе, а.
Женщина рассмеялась:
– С точки зрения твоего окружения, это дурость, помноженная на сверхъестественное везение, а в нашей традиции – обязательная часть обучения, можно сказать, азы. Пока туда-сюда в полном забвении не набегаешься, дело с мертвой точки не сдвинется, некого дальше учить. Ясно теперь, почему приняла тебя за кого-то из наших: ты идешь примерно тем же путем.
– Так ты поэтому со мной в прошлый раз на старом жреческом поздоровалась? – вспомнил он. – А почему как со старшим? Наверняка же должно сразу быть видно, что я в таких делах новичок.
– Сразу видно только, что с тобой ничего не понятно, вот это факт. Но у нас принято со всеми здороваться, как со старшими. Чтобы силой древнего церемониального приветствия всякого человека над ним же самим приподнять.
– «У вас» – это у кого? – спросил Эдо. – Если это общеизвестная информация и ты думаешь, будто мне по умолчанию все понятно, то нет. Я много чего до сих пор не вспомнил, прости.
– Это вообще никому не известная информация, – улыбнулась гадалка. – Посторонние о жреческой традиции Черного Севера знают только, что она в принципе есть. Просто ты меня своим видом с толку сбиваешь. Вот и разговариваю, как со своим.
Он молча кивнул – типа, ясно. Хотя ясно не было ничего, кроме того, что перед ним стоит живая легенда, она же детская сказка, она же малоизученный исторический миф. Черный Север – дело такое, тайна, которая сама себя бережет. Можно съездить туда на каникулы и отлично провести время, можно даже навсегда переехать, найти работу, купить там дом, завести семью, подружиться с соседями, стать в доску своим, но до самой смерти так ничего и не вызнать о таинственных культах Черного Севера и тамошних великих жрецах.
– А после того, как вернулся, тебе пришлось вплетать в себя домашний небесный свет, чтобы не стать незваной тенью? – нетерпеливо спросила гадалка. – Логика вполне очевидная, любой понимающий человек догадался бы, но как ты технически справился, убей, не пойму. Нас этому искусству учат чуть ли не с детства, но мало у кого получается прийти к нормальному результату; у мальчишек, кстати, почти никогда.
– Почему это? – удивился Эдо, который еще никогда в жизни не подвергался гендерной дискриминации и вдруг познал ее во всей полноте.
– Потому что отчаяния в вас слишком много, а стойкости не хватает, – объяснила гадалка. – В других традициях это не особо мешает, но наша магия с отчаяния начинается, без него никуда. Девчонки с ним обычно худо-бедно справляются, а мальчишки слишком часто умирают или сходят с ума. В любом случае, тебя это не касается. То ли без отчаяния обошелся, то ли стойкости не занимать. И шустрый такой: всего за два месяца вплетать в себя чужой свет научился. Я же совсем недавно, в октябре, тебя видела, и не было еще ничего.