Сайрус что-то ещё говорит Юстасу, Эва не понимает, но оба смеются, значит, наверное, хорошее говорит. Эва лежит на песке, смотрит в небо, оно почему-то кружится, но не тошнотворно, а сладко, и море, и земля тоже кружится, и далёкие близкие звёзды, небесные фонари.
Проснулась на пляже, укрытая тремя одеялами, видимо, Юстас из гостиницы притащил. Сам он сидел чуть поодаль с большущим термосом и что-то из крышки пил.
Почувствовал, что Эва на него смотрит, сказал:
– Умеешь ты вовремя просыпаться. Я как раз за кофе сходил.
Налил ей полную крышку, Эва взяла. Кофе в Элливале то ещё пойло, конечно; Юстас говорил, здесь такая вода, но со временем к странному привкусу привыкаешь, дома даже начинаешь по нему немного скучать.
Но сейчас это было неописуемо вовремя – и сам кофе, и его странный вкус. Хочешь, не хочешь, а соберёшься и осознаешь… хоть что-нибудь.
– Ну у тебя и приятели, – сказал ей Юстас. – Не знаю, как я не чокнулся от всего, что переводил. Впрочем, я мало что помню. Проснулся и понял, что почти всё забыл.
– Потому что ум не справляется, – вспомнила Эва. – Сайрус об этом как раз вчера говорил. Я на самом деле тоже мало что помню. Мне, знаешь, кажется, что эта встреча была нам обоим на вырост. Как отцовский костюм младенцу. Чтобы всё вспомнить, придётся здорово подрасти. И возможно, превратиться в чудище о семи головах.
– Вот насчёт чудища в точку, – подтвердил Юстас. – Святые слова.
– А почему я спала на пляже? – спросила Эва. – Не смог меня разбудить?
– Даже не пробовал. Сайрус не велел тебя трогать. Сказал, после таких непростых разговоров надо провести ночь на улице, чтобы ветер унёс всё лишнее, а море успокоило ум. А если запереться в четырёх стенах, или сам чокнешься, или дом, чего доброго, рухнет. Я подумал, он над нами смеётся, но принёс тебе одеяла, и сам тоже лёг рядом. На всякий случай. Мало ли. Вдруг он всё-таки не шутил?
– Слушай, – сказала Эва, – я забыла самое главное. Ветер, зараза такая, унёс. На тебя одного надежда. Скажи мне ещё раз это прекрасное слово, аналог нашего «охренеть».
– Эршеме! – рассмеялся Юстас.
– Эршеме, – с удовольствием повторила Эва. – Надо выучить. Лучший сувенир из отпуска за всю мою жизнь. Буду теперь крутая. На вашем доимперском языке у нас пока никто не ругается, даже Эдо Ланг.
– Ха! Это ты его просто на Другую Сторону никогда силой не уводила. В самый, по его мнению, неподходящий момент.
Я
– Да просто забейте, и всё, – говорю я Альгирдасу из Граничной полиции, разливая по кружкам горячий глинтвейн.
Я тут сегодня за виночерпия, посудомойку и сторожа, сразу за всех. Сижу, караулю кафе, а Нёхиси мне помогает – насколько может помочь спящий кот. Вот кто мудро распоряжается своим всемогуществом, всем нам пример.
Тони до такого совершенства пока далеко, но главное, что он уже начал. Встал на истинный путь. В смысле, заново учится быть раздолбаем. Успехи делает – зашибись. Вчера кроме супа ничего не готовил, потому что не было настроения, а сегодня вообще всё бросил и отправился пьянствовать с двойником. Ну или не пьянствовать, а на трамвае кататься, или в траве валяться под цветущим кустом. Чёрт их знает, как они развлекаются, когда остаются вдвоём. Главное, что их Маяк в такие моменты сияет в нашей смешной реальности победительным зелёным огнём и уводит тех, кто видит его сияние, каждого в свою неизвестность. Кого-то на миг, кого-то на час, кого-то на вечность, но это как раз не особенно важно; как по мне, лишь бы вёл.
Я терпеть не могу хлопотать по хозяйству, но Тони в кафе подменяю без разговоров; то есть, как раз с разговорами, но исключительно в духе: «кому неохота работать, тот молодец». С детства люблю плохо влиять на друзей, даже если в результате дурного влияния в моей собственной жизни внезапно становится больше работы и меньше пирогов и котлет.
Сам я пирогов не пеку, это было бы чересчур. Нёхиси в своё время щедро поделился со мной излишками своего всемогущества, но их явно недостаточно для пирогов. Впрочем, у самого Нёхиси всемогущества тоже на пироги не хватает, поэтому он сейчас кот и спит. Зато я варю божественный кофе и вполне пристойный глинтвейн; глинтвейн вообще трудно радикально испортить, лично я знаю только один верный способ: купить отвратительное вино и забыть его подогреть.
Когда Тони отсутствует, в кафе обычно почти никто не заходит, всё-таки его желание накормить побольше клиентов действует на них как магнит, и теперь, когда наше кафе хаотически блуждает с места на место, этот магнит для большинства завсегдатаев – единственная путеводная нить. Но сегодня у нас внезапно собралась примерно четверть состава Граничной полиции. Все, кто не на дежурстве внезапно решили у нас поужинать, выпить и поговорить.
По первому пункту я смог помочь им только советом: выйти на улицу с телефоном, заказать дюжину пицц у «Юргиса и дракона», они там вполне неплохие, сам иногда их ем; курьера к нам особо не вызовешь, но можно сходить и забрать заказ, благо мы сегодня как раз оказались поблизости, у музея современного искусства на Пилимо, со стороны выглядим, как закрытый газетный киоск.
Зато по второму и третьему пунктам всё у нас получилось отлично. Выпить и поговорить – за этим всегда ко мне. Я ловко открываю бутылки. И рука у меня, говорят, очень лёгкая. И язык без костей. А в холодную ночь, вроде сегодняшней меня можно даже раскрутить на глинтвейн, особенно если вы – сотрудники Граничной полиции города Вильнюса и выглядите такими измотанными, что на вас без слёз невозможно смотреть.
В общем, я уже полчаса стою у плиты и слушаю, как наши гости обсуждают всякие ужасы; ну, то есть, не сами по себе ужасы, которые для них просто рабочий момент, а их количество. Ночных кошмаров, точнее, потусторонних сущностей, которые кормятся страхом и горем, пробираясь в людские сны, этой весной стало в сотни раз больше, чем прежде. Паре десятков сновидцев, какими крутыми бы не были, столько просто физически не разгрести. А с учётом того, что сейчас у нас наяву творится и требует безотлагательного вмешательства, выходит совсем трындец. Работать на пределе сил, делать лучшее, на что ты способен, и всё равно не справляться никому не на пользу. Наихудшая разновидность издевательства над собой.
Поэтому я говорю Альгирдасу, которого привык считать старшим, когда Стефана рядом нет:
– Да просто забейте, и всё. Страшные сны – не конец света. Доверься специалисту. Уж я-то знаю, у света совершенно другой конец.
Впервые в жизни жалею, что для ребят из Граничной полиции я не бог весть какой авторитет. Не коллега, а просто волшебный помощник, натурально по Проппу. Не то джинн из лампы, не то говорящая печь, причём с табличкой «осторожно, окрашено», или даже «не суйте пальцы в розетку». В смысле, с репутацией «может рвануть».
Мы со Стефаном отлично развлекались на публике, когда он размахивал кулаками и бубном, угрожая покарать меня за условные безобразия, нередко инициированные им же самим, море удовольствия получали от этих спектаклей, лично я бы прямо сейчас повторил. Но как, скажите на милость, с моей репутацией этой самой публике теперь вправить мозги?
– Стефан вас припахал спасать население от ночных кошмаров, когда в городе было сравнительно мало других серьёзных проблем, – напоминаю я всем собравшимся. – Ну и плюс во сне учиться разным магическим штукам гораздо легче. Ум не сопротивляется, материя тоже. Стефан, уверен, сам вам всё это сто раз объяснял.
Они меня слушают – с кислыми лицами, но всё-таки слушают. Поди меня не послушай, вдруг обижусь и не выдам глинтвейн.
– У нас в городе сейчас сотни тысяч людей сидят по домам и боятся всего на свете, – говорю я, для пущей убедительности размахивая уполовником, как дирижёр. Выглядит, уверен, очень смешно, но я не ради веселья стараюсь, а задаю ритм беседе. Отличный помощник оратора – хорошо подобранный ритм.
– Естественно, – продолжаю, – на запах их страха к нам отовсюду лезет всякая гадская дрянь; в основном, мелочь бессмысленная. Довольно неприятная, но точно не ужас-ужас. По нынешним временам даже отчасти полезная. Вносит хоть какое-то разнообразие в общий угрюмый фон. Как по мне, лучше уж бояться страшных снов, жутких призрачных теней и невнятных голосов в темноте, чем болезней, соседей, полиции и безденежья. Лично я бы предпочёл свихнуться от мистического ужаса, чем ежеминутно протирать руки спиртом и в очередях за туалетной бумагой стоять.
– Ты-то дааа. Ты сам тот ещё мистический ужас. Главный городской кошмар, – говорит Таня таким специальным склочным голосом, предназначенным для бессмысленных долгих дискуссий и больше не для чего. Она уже получила свою кружку глинтвейна и решила, что теперь можно безнаказанно мне возражать.
– Ну слушай, – вздыхаю я. – Объективно, я – чуть ли не самое лучшее, что в принципе может получиться из человека. Почему бы всем остальным не взять с меня пример, если уж так удачно сложилось, что нормальная жизнь, от которой нет дураков отказываться ради стрёмного неизвестно чего, всё равно накрылась, в лучшем случае, тазом? Самое время сменить концепцию. То есть, давно надо было, конечно, но лучше поздно, чем никогда.
Нёхиси, не просыпаясь, дёргает рыжим ухом так выразительно, как будто ставит печать на моё заявление. Все присутствующие благоговейно вздыхают и смотрят на меня с таким уважением, словно впервые увидели, причём не у плиты с уполовником, а с нимбом в сияющих небесах.
Надо ковать железо, пока оно горячо, и я продолжаю:
– Оставьте в покое сны и видения. Всё равно вы с ними не справитесь. Их много, вас мало. Да и не надо справляться с такой ерундой. Самый ужас сейчас наяву творится. Но, справедливости ради, не только он. Даже не в первую очередь. Отличные сейчас времена, если уметь их готовить. Но вы-то точно умеете. Может, ещё и получше меня.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Альгирдас, протягивая мне пустую кружку. Типа давай добавки. Ладно, не вопрос, заслужил.