– Ну слушай, во-первых, у меня не было выбора, город без тебя не жилец. А во-вторых, я не с пустыми руками, у меня в кармане бутылка вина.
– В каком кармане? – вздыхает Стефан. – Ты вообще представляешь, как сейчас выглядишь? Откуда у этого… – этого! – может взяться карман?
– Извини, – с неприсущей ему кротостью откликается Нёхиси. – Я перед выходом в зеркало не смотрелся. Но вино – вот оно, как ты и хотел. Можем спокойно выпить, нет смысла спешить. Всё равно ты выйдешь отсюда шестого ноября в два часа сорок четыре минуты, без вариантов. Я городу пообещал.
Стефан, Нёхиси
Это мне, что ли, так сильно добавить приспичило, что силам, движущим судьбами мира, пришлось всё бросить и бежать выполнять мой заказ? – думает Стефан, открывая вторую бутылку розе из Апулии, об отсутствии которой только что сокрушался. – Очень мило с их стороны, но почему они решили исполнить именно это желание? У меня есть куча других! Гораздо более сильных и страстных… ну, я надеюсь, что более, не настолько же я алкаш.
Стефану самому смешно от такой постановки вопроса, но одновременно ему совсем не смешно. Потому что – ну господи, ну твою мать! Кто так делает?! – сердито думает он. – Обладая всеведущей, да ещё и умной от природы башкой, можно было изобрести целую тысячу способов аккуратно просочиться в мою калитку. Я же сам ежедневно как-то сюда захожу! А этот красавец просто вернул себе всемогущество, чтобы не париться и проходы во времени открывать не ключом, а ногой. Что само по себе понятно, всем хочется, чтобы было весело и легко. Но ёлки, – угрюмо думает Стефан, разливая вино по бокалам, – он же теперь не то что в наш город, а в весь мир не поместится. Счастье, что моё двадцать первое сентября давным-давно завершилось, здесь он нормально может сидеть. В несуществующем всемогущему самое место. То есть, ни один всемогущий, естественно, не обязан целыми днями просиживать штаны в несуществующем, но если он этого хочет, то можно, почему бы и нет.
А что, интересно, будет, – холодея, думает Стефан, – когда он в таком виде вернётся обратно, в настоящий, существующий день? По идее, всему трындец. А трындец нам бы лучше пока не надо. Что бы там ни творилось с Порогами, а планету до ужаса жалко, она красотка у нас. И молодая, не нагулялась. У неё, можно сказать, только-только настоящая жизнь началась… Или, – на этом месте Стефан холодеет по-настоящему, – он вообще не планирует возвращаться? Наигрался и хочет домой?.. Да ну, нет, что за хрень мне в голову лезет. Это же не какой-то левый, равнодушный ко всему всемогущий, а Нёхиси. Не может такого быть.
Нёхиси, тем временем, принимает вполне антропоморфную форму, потому что пить вино этим хищным, многоглавым, туманным, ликующим, ослепительным, как гибель всех звёзд существом – деньги на ветер. Ничуть не лучше, чем тем же котом. Садится на землю рядом со Стефаном и говорит:
– Не серчай. Так получилось. Дело даже не в том, что я психанул. Я не планировал проявляться в полную силу. Аккуратно сюда вошёл. Просто ты здесь, сейчас – на Пороге, тут всё – Порог. А Порог обнажает суть. Ну и понятно, что получилось: суть у меня – вот такая. Ты же знал с кем связался, чего теперь локти кусать.
Последний Страж Порога, который, с точки зрения Нёхиси, очень красивое переживание, редкая, особая, конфигурация силы, света, времени и среды, а для Стефана по-прежнему выглядит как зыбкая зеленокожая женщина по имени Ишидель, поднимается с места и обнимает обоих – на самом деле, это совершенно иной процесс, но когда говоришь человеческим языком, проще сказать «обнимает», чем пытаться объяснить, что на самом деле произошло. «Я всегда буду рядом с тобой», – слышит Стефан; не ушами слышит, конечно, просто теперь он знает – это и ещё много чего.
Страж Порога исчезает, уходит, прекращает своё присутствие, или отменяет себя – как ни скажи, довольно неточно получится. Но хрен бы с ней, с точностью, вот уж на что плевать. Факт что здесь и сейчас больше нет ни Порога, ни Последнего Стража, только давно минувшее двадцать первое сентября, Стефан, в результате прощальных объятий отягощённый новыми знаниями, которые даже сам себе пока не решается пересказать, и Нёхиси, который то ли чтобы поднять настроение старому другу, то ли просто чтобы был повод захапать оставшийся бесхозным бокал, выглядит двухголовым монстром; впрочем, беспредельно очаровательным, особенно правая голова.
– Ты до каких примерно масштабов сможешь себя умалить на выходе? – деловито спрашивает Стефан, прикидывая, какое количество всемогущего многострадальная, зато и привычная ко всему реальность худо-бедно сможет перетерпеть.
– Ответ на этот вопрос мы можем получить только экспериментальным путём, – беспечным дуэтом отвечает Нёхиси и чокается сам с собой. – Но знаешь, вот честно, я бы не рисковал. Всё-таки наш с тобой официальный контракт закончился два с половиной года назад, а значит, гарантий безопасности я вашей реальности дать не могу. Зря я, на самом деле, романтически отказался его продлевать. А всё от недостатка всеведения! Это вообще одно из самых удивительных открытий последнего времени: не всё, что мне нравится, объективно полезно и хорошо. Но ладно, у нас с тобой есть другой путь. Проверенный. Берёшь бубен, идёшь на старое место, вызываешь меня, я подписываю новый контракт, и дальше действую согласно его условиям, в которые заранее предусмотрительно вписано: «Мир не губить». Тебе же спокойнее: можешь быть твёрдо уверен, что в ближайшую сотню лет я буду беспредельно полезный, и мир на кусочки не разнесу.
– Сотню? – недоверчиво переспрашивает Стефан. – Ты готов подписать контракт сразу на сто лет?
– Ну всё проще, чем постоянно продлевать-переписывать, – пожимает плечами Нёхиси. – Ясно же, что мне у вас мёдом намазано. Ты с этим мёдом лично знаком.
Стефан улыбается криво, как человек, который стоически терпит сильную боль; ладно, как может, так улыбается, в некоторых обстоятельствах попытка – это уже зачёт. И говорит, хотя ясно, что это вполне бесполезно, всё-таки Нёхиси по природе своей всеведущий, а значит, всё понимает и без него:
– Знаешь, что мне в этой истории с Порогом не нравится? То есть, мне она вся не нравится, целиком. Но больше всего – что теперь мы в человеческом мире стали тотально, окончательно невозможны. Раньше были просто умеренно недопустимы, а теперь – уже нет. Он нас, понимаешь, не заслужил. Не имеет права на такую невшибенную роскошь. Как наказанный должен без нас сидеть. Это означает, что реальность волей-неволей будет пытаться от нас избавиться. Я её построю, конечно. На своей территории я хозяин, ничего не отдам. Но как бы ты, став для нас окончательно невозможным, в своих неведомых измерениях не затерялся навек.
– Да ладно, не парься, – смеётся Нёхиси одной из своей голов; вторая в это время корчит ужасные скорбные рожи, вращает глазами и, подражая гримасе висельника, высовывает язык. Общеизвестно, что все всемогущие с прибабахом, но Нёхиси даже на фоне своих сородичей – звезда стэндапа. Сверхновая, блин, звезда.
Наконец он становится серьёзным и говорит:
– Ты же учитывай, моя воля превыше так называемой необходимости. Я всегда буду там, где сам пожелаю, рядом с теми, с кем захочу. Заслужить меня невозможно, хоть сто раз пройди все Пороги, меня не сбросят с неба, как приз. Зато меня можно очаровать, и вы уже это сделали, дороги назад просто нет. Так что пусть ваша реальность сама, как знает, выкручивается. Я всё равно вернусь.
Стефан
Стефан открывает калитку и выходит из дома. Несколько секунд он стоит, прислонившись спиной к забору, оглядывается по сторонам, всем собой ощупывает реальность, как слепой при знакомстве изучает чужое лицо. Наконец говорит: «Вот только этого мне сейчас не хватало», – обнаружив, что внезапно остался бездомным, нет больше прохода в зачарованное двадцать первое сентября; с другой стороны, дом и сад понять можно, – думает Стефан. – Да и на время я не в обиде, от моих гостей у кого хочешь нервы сдадут.
Наконец Стефан заставляет себя отойти от забора. Опора – дело хорошее, но шаманскому телу надо уметь обходиться без надёжных опор. Что-то оно у меня не в меру расслабилось, – недовольно думает Стефан. – Тот факт, что ты вывалился из прошлого, где выпивал с всемогущим и обнимался с Последним Стражем Порога, совершенно не повод стоять, вцепившись в забор. Поэтому Стефан собирает в кулак не столько волю, с которой у него и так всё в порядке, сколько всего остального себя и подчёркнуто собранной, стремительной, ровной походкой идёт по улице Даукшос в направлении Врат Зари. Во-первых, после долгого отсутствия войти в Старый Город через Святые Ворота[27] – это просто красиво, а во-вторых, ему всё равно по дороге, потом разберёмся, куда.
Пройдя метров сто, Стефан наконец становится в достаточной степени Стефаном, чтобы сказать таким особым внутренним голосом, который невозможно не слышать, когда он к тебе обращается: «Эй, я вернулся, ты вообще где?»
Город молчит, не откликается, словно его больше нет. Очень долго молчит, секунды три, а может даже четыре. Стефану они кажутся долбаной вечной вечностью, но он не особо сердится, сам понимает, что заслужил. Не объективно, конечно, а с точки зрения города, который без него – сколько? полгода? ладно, сейчас сосчитаем на пальцах – почти целых восемь месяцев тосковал.
Наконец буквально в полуметре от Стефана на землю падает фонарный столб. Стефан умилённо улыбается, страшно довольный тем, что именно столб, а не дерево. Кучу сил в своё время угрохал, чтобы объяснить этому засра… восхитительному существу, что всякая жизнь драгоценность; если очень сердит, так что терпеть нет мочи, ладно, угробь виновника, но нельзя всё живое подряд под горячую руку крушить и ломать.
– Спасибо, что не по башке заехал, – говорит он вслух. – А то, знаешь, обидно бы получилось – выпивать в мире духов на правах новопреставленного почётного гостя, а не живьём с тобой на холме.