Ни хрена себе «свой», – подумала Эва, вспомнив Сайруса. Но спорить конечно не стала. Только в очередной раз осознала, какая пропасть разделяет их с Гестом – если уж для него между нею и Сайрусом особой разницы нет.
– Я так рад за тебя, – сказал Гест. – Да и мне самому великое облегчение участи. Раньше ты у меня болела. А теперь только счастливо, сладко звенишь.
– Я и сама у себя звеню, – улыбнулась Эва. – Такое отличное было лето, такая теперь у меня счастливая и одновременно абсурдная жизнь! Гуляю между двумя реальностями, дома почти не ночую. С работы уволилась, ну её к лешим. Ты же помнишь, как я за неё держалась? Потому что мистика мистикой, а за квартиру и прочее надо платить. И вдруг оказалось, чтобы заработать втрое больше своей бывшей зарплаты, мне достаточно несколько раз в месяц принести на Эту Сторону пару кошёлок, набитых кофе и сигаретами. Берут, не торгуясь, и считают меня благодетельницей, в смысле, растяпой – могла бы и выше цену задрать! На Этой Стороне сейчас натурально кризис: тамошние контрабандисты перестали к нам ходить за товаром. На них, оказывается, здешний панический страх воздействует, как отрава. Не смертельный, но крайне неприятный яд. Весной все контрабандисты слегли с тяжёлым отравлением и решили – нет уж, это никаких денег не стоит. Летом тут вроде стало получше, но они не идут всё равно. Цены на наш табак и кофе взлетели до заоблачных и продолжают расти. И тут я такая со своими мешками. И представляешь, тамошние деньги можно в любом местном банке поменять на евро. Совершенно обычная операция; местные по этому поводу презрительно кривятся и страшно ругают официальный курс. Поначалу трудно было поверить, что евро из параллельной реальности настоящие, но наши банкоматы отлично их принимают, нет никаких проблем. В итоге я плачу за свою квартиру деньгами, заработанными в другом измерении. Спекуляцией, контрабандой кофе и сигарет! И знаешь, мне очень нравится. Так стало легко! И ощущение, что всё наконец-то правильно. Словно я заняла своё место в мире. Как будто именно для такой жизни и родилась.
– Ну так, получается, именно для этого и родилась, – пожал плечами Гест. – Чтобы изменять пути мёртвых, уменьшать количество боли и страха, а на досуге спекулировать в соседней реальности кофе и табаком. По-моему, отличное сочетание. Тебе оно явно идёт на пользу, да и просто идёт, как удачно сшитый костюм. Справедливость Вселенной совершенно не похожа на то, как люди представляют себе справедливость. Но иногда, выходит, всё же вполне похожа. Я рад, что судьба к тебе не только по высшему счёту, но и по-человечески тоже добра.
– Спасибо, – сказала Эва. – Ужасно жалко, что ты не ешь и не пьёшь. Так угостить тебя чем-нибудь хочется! Не потому, что выпивка сама по себе имеет значение, а потому, что так принято у друзей.
– Да, в этом смысле со мной неудобно, – согласился Гест. – Но угостить меня ты всё-таки можешь. Пригласи меня как-нибудь на концерт – любой, в твоём вкусе. Из всех вещей, которые мне в этой реальности по-настоящему нравятся, музыка к выпивке ближе всего.
Ханна-Лора, Стефан
– Мне не нравится, что тут у вас происходит, – говорит Ханна-Лора.
– Сожалею, – отвечает ей Стефан, пожалуй, несколько чересчур жизнерадостно для человека, который испытывает сожаление.
Но Ханна-Лора особо не удивляется. Всегда знала, что совести у шефа Граничной полиции Другой Стороны ничуть не больше, чем у его дружков, высших духов. То есть, не просто нет, как у всех бессовестных типов, а решительно, напрочь, торжествующе НЕТ.
– Нравиться тебе, – продолжает Стефан, – несомненно одна из целей нашего существования. Но не единственная. И даже не основная. К сожалению, нет. Но поскольку лично я всё-таки очень хочу тебе нравиться, расскажи, что именно тебя не устраивает. Сделаю что смогу. Только не проси меня исправить всё местное человечество разом. Я бы сам давным-давно их исправил без дополнительных просьб, да не умею. Руки коротки у меня. Плюс вообще не моя зона ответственности. Человечество у нас на Другой Стороне – вот такое, за редкими драгоценными исключениями. То ли это зачем-нибудь надо, то ли само нечаянно получилось. В любом случае, на этом поле играет, как ваши жрецы в старину говорили, Большая Судьба. Сама с собой, разумеется, с кем ей ещё играть. Традиционно считается, во что-нибудь дико сложное, но я подозреваю, в «Пьяницу»[15]. Есть такая детская карточная игра.
– Не смешно, – фыркает Ханна-Лора.
– Так мне тоже, – пожимает плечами Стефан. – И не должно быть смешно.
– Ты учитывай, что я в плохом настроении, – вздыхает Ханна-Лора. – Причём в вашем, здешнем, а не в своём. Трудно мне сейчас на Другой Стороне находиться, вот я о чём.
– Что, и тебя скрутило? – удивляется Стефан. – Так вроде бы не должно. Той поганой липкой отравы, от которой всех ваших мутило, тут уже почти не осталось, выдуло ветром, мало ли что было вечность назад, весной. И потом, эй, моя дорогая! Ты же старая, всеми судьбами мира битая жрица, а не какой-нибудь, прости господи, Дедушка Люба с мешком карандашей. Тебе всё должно быть нипочём.
– Нет, не должно, – неохотно говорит Ханна-Лора. – Я как раз очень чувствительная. Мне всегда нелегко на другой Стороне. Просто обычно рядом с тобой это «нелегко» несущественно. А я сюда в основном к тебе на свидания и хожу.
– Ну так вот же он я, – улыбается Стефан. – А в придачу наш сладкий знойный огненный август со льдом в бокале; ладно, заврался, в бокале не август, а апероль.
– Спасибо, дорогой, – вымученно улыбается Ханна-Лора. – Но сегодня вас с августом недостаточно. Очень мне тяжело. Отвыкла. Давно у вас не была. Собственно, с прошлой осени. И… слушай, если это называется «отравы почти не осталось», не представляю, что тут творилось весной.
– С людьми – да, творилось, – кивает Стефан. – Но остальной мир так победительно ликовал, словно только и ждал, чтобы человечество смирно засело дома и не мешало ему расцветать. Лучшая весна на моей памяти, честное слово – если судить по ведущим мелодиям неба, рек и земли. А за ней пришло наше лучшее лето. И оно ещё продолжается, оцени. Просто забей на человеческие сигналы, положи всё внимание на ликующий мир.
– Я так не умею. Именно потому, что старая жрица. Мы всегда работали в равной степени для мира и для людей. Нужно слышать всё сразу, я под это заточена. Не могу игнорировать то, что объективно есть. И кстати, ваш мир для меня тоже звучит не очень. Он-то ликует, ты прав, не вопрос. Но его ликование мне кажется жутковатым. Бесчеловечным, что ли? Не знаю, как точнее сказать. Я, наверное, понимаю, почему тебе нравится. Но тут наши вкусы не сходятся, дорогой.
– Бесчеловечным? – Стефан хмурится и как бы заново оглядывается по сторонам. – Ну, не знаю. Может быть, так оно выглядит для тебя. Просто наша реальность сейчас стоит на Пороге. На том самом Большом Пороге, куда иногда приводит Большая Судьба. Мы не пройдём Порог, я так думаю. С чего бы вдруг. Но миру это по барабану. Пройдём, не пройдём – это в будущем, а будущего, сама знаешь, нет. Мир всегда живёт в текущем мгновении, ему лишь бы быть. Вот прямо сейчас он есть и ликует. И я вместе с ним, извини. Я не нарочно, чтобы ещё больше испортить тебе настроение. Просто довольно хороший шаман.
– Страшные вещи ты говоришь, – Ханна-Лора отставляет в сторону бокал с оранжевым ярким коктейлем, закрывает лицо руками, долго молчит. Наконец едва слышно, но отчётливо произносит: – Порог, и то, как вы его не пройдёте – это ваши дела, дорогой. Но на нас они тоже влияют. Я это ваше новое настроение теперь даже дома ощущаю, а не только здесь и сейчас. А потом, того гляди, и остальные начнут что-то чувствовать. Вопрос времени, причём время работает против нас. Мне это очень не нравится. Надо закрывать ваши Пути, я считаю. Не все, конечно, я не настолько зверь. Но половину, честно, не помешало бы. А лучше три четверти. Открытых Путей у вас тут в последнее время стало слишком много. Перебор.
– Даже не вздумай, девочка, – ласково говорит Стефан и так ослепительно улыбается, что Ханна-Лора понимает без тени сомнения: вот сейчас он меня убьёт.
Потом проходит, конечно. Ханна-Лора сама в шоке, что ей такой бред примерещился. Это же Стефан. Для него драгоценна любая жизнь. Он даже вредоносных низших духов не убивает, а просто велит им исчезнуть с его территории, с глаз долой. А что некоторые поганцы так хорошо исчезают, что потом уже нигде никогда не появятся, так это их проблемы, а не ответственность Стефана. Ну и в любом случае, одно дело опасные хищники, а друзьям Стефан даже смертельно с ними рассорившись, отродясь никуда исчезать не велел.
– Всё-таки очень плохо на меня действует атмосфера Другой Стороны, – говорит она вслух. – Представляешь, мне сейчас показалось, что ты можешь меня убить.
– Да мне тоже так показалось, – беспечно ухмыляется Стефан. – Сам в шоке! Видишь, какой стал нервный. Не стоит при мне заводить разговоры, что якобы надо закрыть Пути. Тем более, что сейчас этого делать точно не следует. В прежние времена я и сам иногда подумывал, что хорошо бы половину наших Путей снова прикрыть, просто чтобы работать поменьше; ты же в курсе, что иногда на наши бедные головы валится из открытых Путей. Но сейчас так нельзя. Пути нам нужны как воздух. Мой город, считай, только ими и жив. Он же тоже чувствительный, вам всем и не снилось, насколько. И населён людьми, большинство которых сама знаешь, в каком настроении. Чистый яд течёт у него по венам с весны. Но город держится, потому что у него есть я и духи-хранители. И много чего ещё. В частности, а может быть даже в первую очередь – десятки прорех, из которых потусторонний ветер доносит безмятежный радостный воздух вашей реальности. Город привык к этим восхитительным сквознякам. К хорошему, сама знаешь, легко привыкаешь. Вот и не надо ему отвыкать.
– Но… – начинает Ханна-Лора.
Стефан решительно её обрывает: