– Ну так мир и есть волшебный и сказочный, – невольно улыбается Сайрус. – И наш, и любой другой. Просто когда попадаешь в незнакомое место, это проще заметить и осознать. На первом этапе познания мира помощь неоценимая. Затем, любовь моей жизни, путешествия и нужны.
Говорит, и сам над собой смеётся: всё-таки преподаватель это диагноз. За четыре тысячи лет не избавился от привычки при всяком удобном случае поучать молодёжь. Да и не надо от неё избавляться. Отличный, полезный порок. Потому что когда живые, пластичные, страстные, очень юные люди внимательно тебя слушают всем своим существом и в процессе прямо у тебя на глазах необратимо меняются, встраивая новое знание в свой фундамент, это примерно как в море курить сигару. Неописуемый кайф.
– Надо нам обняться на радостях, – объявляет Сайрус. – А ну-ка иди сюда и попробуй меня обнять.
Мальчишка Макари поспешно вскакивает с места, опрокинув стул. Но по мере приближения к Сайрусу замедляет шаг. Ну, понятно, робеет. Во-первых, Сайрус есть Сайрус. А во-вторых, все знают, что без специального обучения невозможно обнять мертвеца.
Поэтому Сайрус сам делает шаг навстречу мальчишке и заключает его в объятия. Спрашивает:
– Чувствуешь что-нибудь?
– Немножко щекотно! – восторженно отвечает мальчишка. – Как будто по телу бежит вода. Тёплая, но не мокрая… Ой, я даже чувствую, в каком месте твоя ладонь прикоснулась к плечу! Это что, у меня внезапно открылось призвание? Я теперь умею обнимать мёртвых? И даже специальным приёмам учиться не надо? Ну и дела!
– Это всё-таки вряд ли, любовь моей жизни, – смеётся Сайрус и отпускает мальчишку. – Извини, если разочаровал. Это не у тебя, а у меня внезапно открылось призвание. Это я умею живых обнимать.
Стефан
Нынешняя квартира Стефана очень ему по душе, хотя он её не выбирал, в поте лица не околдовывал и даже не обставлял. А может, не «хотя», а как раз поэтому – всякий раз, вернувшись домой, он первым делом с удовольствием вспоминает, как счастливо избежал хлопот.
В марте, когда Стефан остался бездомным, без своего обжитого, уютного давно прошедшего сентября, и ещё сомневался, стоит ли возиться с новым жильём, или забить уже на рудиментарную тягу к оседлости и просто спать, где упал, город сам привёл его в какой-то ветхий кирпичный сарай; у нас в центре таких очень много, чуть ли не в каждом дворе. Те, что покрепче и попросторней, хозяева иногда переделывают в квартиры, но в основном просто хранят в них хлам.
В общем, снаружи сарай сараем, Стефан даже сперва удивился, когда город его аккуратно, но внятно всем телом о хлипкую дверь приложил. Но внутри всё оказалось примерно как было в отменённой квартире, даже с сундуком и картинами, только без привычного бардака. Впрочем, с бардаком Стефан сам справился, в смысле, быстро снова его развёл. Дурное дело нехитрое, главное хотя бы изредка приходить ночевать домой, а всё остальное, как и положено подлинной магии, произойдёт просто от факта твоего бытия, само.
Снаружи сарай, конечно, остался как был – сараем, окружённым кустами сирени, окна забиты фанерой, на пороге многолетний бурьян. А что внутри стоят удобные кресла, тихо гудит холодильник и чайник вот-вот закипит на плите, так это никого не касается. Чужая частная жизнь.
Иногда – всё-таки Стефан есть Стефан – особо везучий случайный прохожий, среди ночи за каким-нибудь чёртом свернувший в этот укромный, спрятанный за жилыми домами, садами и гаражами двор, может увидеть, что ветхий кирпичный сарай сияет ослепительным светом, как упавшая с неба звезда. Но Стефану от этого ни малейшего беспокойства, а прохожему польза, в смысле, сатори. На худой конец, хотя бы кэнсё[21].
Стефан редко бывает дома, хотя ему тут очень нравится, просто времени вечно нет. Но вот прямо сейчас он наконец-то пришёл домой и не сел, а натурально плюхнулся в кресло. Несколько суток носился кометой, работал, гулял, веселился с друзьями, снова гулял, но «гулял» в его случае это и есть «работал», а «работал» и есть «веселился»; короче, Стефан очень долго был Стефаном практически без перерывов на «почти никем» и устал примерно как в те времена, когда ещё из обычной инертной материи, как всем нормальным людям положено, состоял. Теперь он сидит, сладко вытянув ноги, и гадает, заварить ему чай или просто достать из холодильника пиво. Впрочем, задача сугубо теоретическая, всё равно ему лень вставать.
В этой комнате два окна. Снаружи они выглядят заколоченными, а изнутри из них открывается вид на город, причём с такого интересного ракурса, словно смотришь с вершины холма. Это очень красиво, иного смысла в фокусе нет, да и не надо, зачем ещё какие-то смыслы, когда есть красота.
Красота нужна Стефану не только для удовольствия – хотя, конечно, присутствует и оно – но и для поддержания жизненной силы, без неё совершенно не то. Стефан, как и положено высшим духам, питается красотой. Но не вместо нормальной еды, – настоятельно требует он добавить – а в дополнение к ней. Потому что красота красотой, а нема дурных от котлет и бутербродов отказываться. Особенно от тех, которые с колбасой.
Но в такие моменты, как сейчас, когда очень лень вставать и идти к холодильнику, красота это натурально спасение. Сидишь, смотришь в окна, из которых открывается лучший вид на самый прекрасный из человеческих городов, и ходить уже никуда не надо. Тем более, что-то распаковывать, чистить, резать и жарить. И так хорошо.
Поэтому Стефан сидит в своём кресле и смотрит сразу в оба окна. Натурально, не отрываясь, жадно, как воду пьют с бодуна. И очень внимательно, то есть даже внимательней, чем всегда.
Поэтому, и ещё потому, что Стефан сейчас в кои-то веки смотрит на город не из него самого, а как бы немного со стороны, отстранённо, как смотрел бы кино, он явственно видит, как много в последнее время здесь изменилось – не на поверхности, а в самом фундаменте, глубоко. Как дрожат и двоятся линии мира, как из здешних улиц и парков, судеб и событий, смеха и крови, горестей и идей прямо сейчас, у него на глазах, как говорится, в режиме реального времени плетётся новая, небывалая, невозможная тень. То есть пока обещание будущей тени. Но очень твёрдое и уверенное; так обычно обещают дорогие подарки, которые уже приготовили и держат в руках за спиной.
Очарованный, даже почти испуганный, как порой боятся влюблённые, что им сейчас скажут «да», и жизнь необратимо изменится, сбудется несбыточная мечта, Стефан, забыв о том, что ему буквально минуту назад было лень шевелиться, вскакивает, по пояс высовывается в распахнутое окно и громко спрашивает:
– Ты это серьёзно?
Понятия не имею, – смеётся довольный город. – Что такое – «серьёзно»? Но если тебе нравится, то наверное да.
Эдо
– Какой-то я в последнее время стал скучный, – сказал Эдо. – Недостаточно вдохновенный. И почти совсем не мистический. Беда!
– Опустившийся обыватель, – подхватил Тони Куртейн. – Самодовольный бюргер. Невежественный мещанин!
– Да почему сразу «невежественный»? – возмутился Эдо. – Я знаешь, сколько книжек читал! Некоторые были толстые и без картинок. Честное слово. У меня есть свидетели. Могу доказать.
Переглянулись и рассмеялись. Хотя вообще были тренированные. То есть умели подолгу без тени улыбки нести любую абсурдную чушь.
– А в чём это выражается? – наконец спросил Тони Куртейн. – Как я прохлопал такое событие? С какого момента надо было начинать скучать?
– Да с любого практически, – улыбнулся Эдо, который на самом деле был страшно доволен как жизнью в целом, так и лично собой. – Ты помнишь, когда я вернулся из Элливаля?
– Месяцев девять назад. С хвостиком. Или без хвостика?…
– Ровно. День в день. И с тех пор ни разу не влипал в серьёзные неприятности. В несерьёзные, собственно, тоже. Это, наверное, и называется «остепенился»? Или, не приведи господи, «повзрослел»?
– Это называется «слишком много работал», – утешил его Тони Куртейн. – Неприятности просто не втиснулись в твоё расписание. Ничего, наверстаешь ещё.
– Вообще-то, если ты не заметил, я всё лето бездельничал. Выступать раз в неделю да книгу собирать из конспектов – тоже мне грандиозный труд. А я даже никуда толком не съездил. Как подменили меня! В июне шикарно промахнулся мимо Чёрного Севера, в августе смотался в Таллин на Другой Стороне, причём скорее из чувства долга: если их дурные границы снова открылись, надо брать, а не морду кривить. И на этом окончательно успокоился. Достаточно мне. Вообще никуда не тянет. Шляюсь по двум городам, иногда выпиваю с друзьями… с духами неизвестной природы, в мороке, который они же и навели. Но на серьёзные неприятности этот морок не тянет. Точно тебе говорю, это ещё не они! Нелепые духи неизвестной природы мне даже напиться как следует не дают. Чуть что, сразу: «Эй, профессор, вам хватит, вы нам нужны живым».
– О! – обрадовался Тони Куртейн. – Теперь я знаю, кем надо быть, чтобы сказать тебе «хватит» и не огрести по башке.
– Да ладно тебе. Когда я вообще в последний раз дрался? Точно ещё до того, как сгинул на Другой Стороне. И это тоже чудовищно. Говорю же, скучный я стал. А самый ужас в том, что мне это нравится. Я, слушай, как-то пугающе счастлив. И чем дальше, тем хуже. Запущенный случай. Меня, пожалуй, уже не спасти.
– Ну, пропадёшь значит пропадом. Если что, я не против. Вот этим конкретным пропадом – на здоровьечко, пропадай.
– Стрёмно, знаешь, – честно сказал ему Эдо. – И странно. Я не жалуюсь, но и не хвастаюсь. Правду говорю, стрёмно мне. Живу, как будто иду по канату, по которому не умею ходить. Поэтому прежде чем сделать очередной шаг, приходится своей волей, больше-то нечем, превращать канат как минимум в доску, а лучше – в твёрдую землю, а ещё лучше – в широкий пирс, такой длинный, что его конец сливается с горизонтом. А горизонт, как мы знаем из учебников, недостижим.