– Чокнуться можно, – повторил Тони Куртейн. И спросил: – Хочешь чаю? Скорей всего, очень горького. Перестоял.
Чай из цветка и правда был горький, но не слишком, а в меру. И слегка сладковатый, как ключевая вода.
– А вторая новость какая? – спросил Тони Куртейн. – Только не говори, что тебе прямо в центре города на голову сел орёл, и тебя объявили царём, как во времена Четвёртой империи, когда правителей выбирали гаданием. Не то чтобы я был против внезапного возрождения монархии, просто работа собачья, поверь историку. И на месте всё время сидеть придётся. Точно не для тебя.
– Не было никакого орла, – утешил его Эдо. – И монархия вроде не возрождается, хотя тут я не на сто процентов уверен, газет давно не читал. Вторая новость заключается в том, что права мне выдали своевременно. С ними можно взять машину в долгосрочную аренду. И я уже взял «Хокнесс» предпоследней модели. На месяц. Такие дела.
– На месяц, – повторил Тони Куртейн. – «Хокнесс», говоришь? Ну всё с тобой ясно. Поедешь искать неприятности. Чтобы скучным быть перестать.
– Да ну их, – помотал головой Эдо. – Не надо мне никаких неприятностей. Не хочу. Просто неторопливо, с присущей мне осторожностью съезжу на Чёрный Север. И максимум через месяц ещё более осторожно, не превышая скорость, вернусь.
– Смешно, – мрачно кивнул Тони Куртейн.
– По-моему, тоже. Но мне сейчас приключений даром не надо. Вот честно. И без них отличная жизнь. Просто среди ночи проснулся от ощущения, что если немедленно туда не поеду, взорвусь. А взрываться мне хочется даже меньше, чем приключений. Поэтому чай сейчас допью и поеду.
– На ночь глядя?
– Ну, во-первых, не то чтобы глядя. До ночи ещё далеко. Во-вторых, я уже в Камионе гостиницу забронировал, не улягусь спать на обочине. И не усну за рулём. А в-третьих, если бы не эти чудотворные права, пришлось бы мне клянчить машину у Зорана. Или вообще ехать стопом, как в студенческие времена.
– А почему не на поезде? Так же проще всего.
– Потому что ближайший поезд аж послезавтра. А до послезавтра я точно взорвусь.
– Ясно, – кивнул Тони Куртейн. И помолчав, спросил: – Это тебя, что ли, так сильно на Чёрный Север зовут?
– Вот именно. Сам дурак, надо было в июне туда доехать… Или не надо? Может, тогда было рано, а сейчас в самый раз? Если быть фаталистом, очень логичная логика. А кем ещё мне, скажи на милость, быть?
– Отпускать тебя одного за рулём мне совершенно не хочется, – признался Тони Куртейн. – Но как фаталист фаталисту скажу тебе честно: что тебе права сегодня внезапно выдали, это, конечно, внятный и очень хороший знак.
– И я так думаю. Поэтому еду. Хотя водить, сам знаешь, не особо люблю. С другой стороны, сколько там ехать. Чуть больше тысячи километров. Вдвое ближе, чем до Элливаля. Не о чем говорить.
– Возьми зарядку для телефона. И сам телефон не продолбай по дороге, – вздохнул Тони Куртейн. – Ай, всё равно продолбаешь, я тебя знаю. Ну, хоть с заправок тогда звони.
– Не продолбаю, – пообещал Эдо. – И вообще всё будет в порядке. Даже не потому, что я так решил; я в курсе, что любовь к жизни редко коррелирует с её продолжительностью. Просто мне кажется, что у судьбы на меня другие планы. Скорей припахать, чем затейливо укокошить. Может, раньше было иначе, но теперь изменилось. Кто в здравом уме станет гробить того, в кого так много вложил?
– Кто ж тебе такую глупость сказал, что у судьбы ум здравый. Тем более, у твоей, – невесело усмехнулся Тони Куртейн. И помолчав, добавил: – Но твоя теория мне всё равно нравится. Пусть ты окажешься прав.
– Да окажусь, конечно. Чтобы я – и вдруг оказался неправ?! Но если что, у меня ещё дополнительный туз в рукаве.
– Что за туз?
– Не поверишь, ты сам. Сайрус однажды мне объяснил, что в начале любого опасного дела следует строить мосты между сегодняшним днём и тем вариантом будущего, в котором ты остаёшься живым. Способов много, но одним из самых надёжных считаются могущественные друзья, которые тебя очень ждут. Сайрус, кстати, уверен, что мне так фантастически повезло в Элливале, потому что я твёрдо пообещал вернуться – не кому-то, а аж самому смотрителю Маяка. И сейчас тебе обещаю: нормально всё будет. Куда я денусь, вернусь.
– Вот эта идея мне нравится. Уж очень шикарный в её основе лежит комплимент.
– Да ну, какой комплимент. Просто констатация факта. Не был бы ты крут, Маяк бы так у тебя не сиял. А то сам не знаешь, как это работает…
– Естественно, я не знаю. И никто не знает. Наш Маяк – дело тёмное. Как из вдохновенной догадки однажды родился, так с тех пор непознанным и стоит.
– Ну так на силе неосознанного стремления смотрителя встретиться со своим двойником. Или осознанного, неважно. Факт, что когда сила смотрителя достаточно велика, Маяк горит. Фишка в том, что этим светом смотритель как бы бессознательно приманивает с Другой Стороны своего двойника, а остальные просто за компанию пользуются возможностью вернуться домой на Маяк…
– Ничего себе теория, – присвистнул Тони Куртейн. – Ничего подобного в жизни не слышал. Ты где это вычитал? Или придумал сам?
– Да куда мне такое придумать. Но я не вычитал. Сайрус так говорит. Но, кстати, почему Маяк продолжает светиться, когда вы с Тони встречаетесь, он пока что не разобрался. Говорит, может, вы оба кого-то другого приманиваете. Или что-то. Например, само невозможное. Это тема, по-моему – невозможное приманить.
– Чокнусь я с тобой.
– Дело хорошее. Главное, без меня не чокнись. Мне будет очень обидно. С самого детства дружили, а в итоге не я, а кто-то другой свёл тебя с ума.
– Можешь не беспокоиться, – заверил его Тони Куртейн. – На этот танец ты у меня в бальной книжечке записан под номером один.
– Где?!
– В бальной книжечке. В такие на балах партнёров по танцам записывали, чтобы не перепутать, какой танец когда и с кем.
– Ты серьёзно? Или на ходу сочиняешь?
– Совершенно серьёзно. Книжек читать надо больше! Были такие когда-то и у нас, и на Другой Стороне.
Я, Нёхиси
Нёхиси появляется передо мной не как обычно из ниоткуда, а просто вылезает из дырки в заборе – красиво жить, как известно, не запретишь.
– Держи! – говорит он, и прежде чем я успеваю опомниться, у меня уже полные руки мелкого чёрного винограда. И во рту тоже целая гроздь.
Виноград такой душистый и сладкий, словно под южным солнцем созрел. Он всегда у нас рос, но на моей памяти в прежние годы даже после очень жаркого лета был гораздо кислей.
– Ты, что ли, – спрашиваю, – спёр в чужом саду виноград?
– Ну да, – подтверждает страшно довольный Нёхиси. – Кто-то должен был о нём позаботиться. Бедняга уже местами в изюм превращается, а его только птицы едят. При том, что есть его человеком гораздо вкуснее, чем птицей, я попробовал и так, и так.
– Я бы, – говорю, – обнял тебя сейчас за такое асоциальное поведение, да руки заняты. В руках твоя воровская добыча. Так что ходи, как наказанный, без объятий, сам виноват.
– Ты лопай давай, – ухмыляется Нёхиси. – Сначала дело, разговоры потом.
Мы идём по ночному осеннему городу, уплетаем ворованный виноград, и сейчас совершенно не имеет значения, кто мы – два человека или два существа неизвестной природы, или не два, или не существа. Мы – глагол, ответ на вопрос «что делает?» – а не «кто?» Сбылись, есть, идём и смеёмся, дышим, слушаем, смотрим, как реальность меняется, отразившись в наших глазах. Каждый наш шаг по этой земле невозможен, тем не менее, мы существуем – такова актуальная, сиюминутная, но и вечная правда про нас.
В этот момент я настолько в согласии с миром и мир так явственно этому рад, что у меня от счастья в глазах темнеет – такой особенной тьмой, которая ярче любого света. Короче, эффект примерно как от нашей настойки на Бездне, только сильнее в тысячу раз. Столько счастья, пожалуй, даже в целый мир не вместилось бы, но меня особо никто не спрашивает: поздно, прокомпостировали, случилось – давай, вмещай.
– С тобой всё в порядке? – спрашивает Нёхиси.
Я не успеваю не то что ответить, а даже толком удивиться тому, что Нёхиси звучит так встревоженно, словно он – человек. Но пока я перевариваю небывалую информацию и открываю рот, чтобы сказать: «Что мне сделается», – Нёхиси окутывает меня тёмным облаком, тяжёлым, влажным, холодным, как зимний туман. Впрочем, внутри мне тепло и очень спокойно, как в детстве под ватным дедовским одеялом, которое весило примерно столько же, сколько я сам.
При этом я, кажется, продолжаю куда-то идти, но это не точно. Возможно, я не иду, а лечу, теку, как река, или звучу позывными далёкого радио в неведомо чьих ушах. Ну или просто сплю, и мне что-то снится, так тоже порой случается, не всё же мне быть чьим-то сном.
Сквозь этот сон, полёт и течение до меня доносятся не то чтобы настоящие голоса, а их невозможные призрачные аналоги, то ли мелодии, то ли потоки воздуха, то ли невидимые лучи. Но мне они сейчас кажутся почти настоящими голосами. Чего только не бывает во сне.
Один из этих не-голосов явно принадлежит Нёхиси, невозможно его не узнать, хотя сейчас он звучит непривычно – строго? сердито? яростно? – не представляю, как эту интонацию можно назвать. Факт, что прежде Нёхиси так никогда при мне не звучал, видно, просто повода не было. Так-то ясно, что кого угодно можно вывести из себя. Слов он, конечно, не произносит, но я всегда без слов его понимал. И теперь отчётливо слышу, вижу, чувствую, знаю, что Нёхиси гонит кого-то прочь от меня. Смысл примерно такой: «С другими делай что хочешь, ты в своём праве, но к нему даже близко не подходи. Это моя добыча. Это я сам практически. Его жизнь больше никого не касается. Считай, что я давным-давно его проглотил».
А второй не-голос если что-то на это и отвечает, то смысла я даже приблизительно не понимаю. Не помещается в меня этот смысл. Ясно только, что он хохочет, что называется, от всей души. Сладкий голос, счастливый смех. Я бы и сам вместе с ним рассмеялся – просто так, за компанию, чтобы быть причастным к происходящему, что-то делать как он, вместе с ним. Но я не смеюсь, потому что Нёхиси, мой защитник, зимний туман и дедово одеяло окружил меня слишком плотной стеной, так что мне не до смеха, я засыпаю всё глубже, или наоборот, пр