И вот однажды, когда вечером я, как всегда, играла во дворе и случайно взглянула на наше окно, я оторопела: в окне был свет. Конечно, в этом не было бы ничего удивительного, если бы я не знала, что мама еще засветло ушла на вечернее дежурство, а бабушка отправилась в гости. Я сама посадила ее на трамвай. Что касается Эли, то она должна была играть где-то во дворе, ей еще не доверяли ключи. И тогда я поняла, что это вернулся отец. Сначала я не поверила своей радостной догадке. А потом сразу поверила: кто же еще мог быть? Ведь чужой не войдет.
Я пошла к дому по нашему темному двору, не спуская глаз с окна, натыкаясь на кирпичи, спотыкаясь о консервные банки. Я не смотрела под ноги, потому что боялась: вдруг оторву глаза от окна, потом посмотрю снова, а света и нет. Наверное, я была похожа на лунатика, потому что Ленька, соседский мальчишка, на которого я наткнулась, сказал: «Ты чего, спятила?»
Прежде чем зайти в подъезд, я остановилась. Ведь сейчас, пусть ненадолго, мне предстояло расстаться с окном, и это пугало меня. За моей спиной был двор, в котором я выросла. Большой двор большого коммунального дома, с сараями, с дровами, за которыми мы любили прятаться, с водокачкой, с сырым бельем, развешанным на веревках, с лужами мыльной пены, с тремя тополями, посаженными моим отцом.
Сейчас этот двор был черен и пуст, и я, повернувшись к нему лицом, постояла перед ним, сама не знаю зачем. У меня была странная привычка как-то без слов разговаривать с неодушевленными предметами. Так вот, я постояла перед этим двором, как будто он был моим сообщником и понимал меня. А потом сразу нырнула в подъезд, задыхаясь, пробежала темную переднюю, больно ударившись коленом об угол сундука, и рывком толкнула дверь.
— Ты что это, бежала от кого? — спросила мама.
— Ой, не могу, какая ты смешная, — захихикала Эля, — посмотри на себя в зеркало.
— А меня попросили завтра подменить первую смену, а сегодня отпустили, — сказала мама. — Сейчас чай будем пить. Вприкуску. Я сахар достала. Давайте чистую скатерть постелим, раз уж сегодня такой день.
— Какой день? — спросила я мрачно.
— Ну как какой… — смутилась мама. — Вроде как выходной получился. Неожиданная радость — она вдвойне ценится.
— Мама, — сказала я угрюмо, — а почему у меня нет розового пальто?
— Какого еще пальто? — удивилась мама.
— И качелей, — продолжала я упрямо.
— А я знаю, — радостно закричала Эля. — Это она Лике завидует.
— Ах, Лике, — огорчилась мама. — Это той, у которой качели в комнате? Но ведь это очень вредно для дома, когда в комнате качели. От этого потолочные балки расшатываются. Им, видно, чужого не жалко. Как приехали, так и уедут…
Моя прекрасная дама
Больше всего на свете мы любили собирать стеклышки. В нашем дворе их водилось сколько угодно. Можно было подумать, что в каждой семье за вечерним чаем непременно разбивается сервиз, а утром покупается новый, а вечером снова разбивается, и так без конца.
Мы ходили по двору, опустив головы, как лошадки, щиплющие травку, и глядели в землю. Мы искали стеклышки, как ищут грибы. Удача могла настигнуть в любую минуту, в самом неожиданном месте, но чаще всего на помойке. И потому помойка стала для нас самым заманчивым местом. Утром, наскоро позавтракав под напором бабушек, мы бежали туда. Мы обходили помойку вокруг: присматривались, приглядывались, примеривались. И скок — драгоценный осколок уже прикрыт ладонью, а глаза в это время жадно шарят вокруг в поисках новой находки. А какое наслаждение оттирать стеклышко от грязи, высвобождая рисунок! Не водой, конечно. И не носовым платком — такого у нас и не водилось. А просто поплевать на стеклышко, а потом тереть и соскабливать присохшую грязь.
Рисунки попадались всякие: и цветы, и золотые узоры. Иногда даже маркизы в пышных кринолинах и голубых напудренных кудрях. Правда, большей частью они оказывались или без ног, или даже без головы. Но это было еще заманчивее. Подумать только: маркиза без головы. Это вам не какой-нибудь всадник без головы. Можно неделю ходить и думать: а какое у нее было лицо, а какие локоны, — и сочинять истории, от которых захватывало дух.
Как-то я нашла стеклышко. Из-за него-то все и началось. Это было совсем необыкновенное стеклышко. На нем была изображена почти голая дама. Она лежала в густой траве, лениво и небрежно протянув руку к ветке, усыпанной золотистыми яблоками. Ее тело, чуть прикрытое чем-то белым и легким, было так красиво изогнуто, словно она сама вовсе не дама, а гибкий розовый стебель.
Я была в восторге от своей находки. Но Эля взглянула и процедила сквозь зубы:
— Ерунда!
— Сама ты ерунда! — отпарировала я, уверенная, что Эля просто завидует мне.
Но подошла Люся, посмотрела и фыркнула.
— Где уж нам! Ты одна понятливая, — ехидно заметила Эля.
— Ну где ты такое видела? — добавила Люся. При этом она так презрительно взглянула на мою даму, что та словно как-то съежилась, померкла, и на ее розовом теле проступили мелкие трещинки.
— Я и маркиз не видела, — резонно заметила я.
— Маркизы — это другое дело. Они на самом деле жили, — сказала Эля.
— Ну и она тоже жила, — не сдавалась я, испытывая потребность защитить свою даму.
— Ха-ха-ха! — сказала Эля и ткнула в меня пальцем.
— Ха-ха-ха! — как эхо подхватила Люся и сделала вид, будто не может устоять на ногах от смеха.
Я не выдержала. В глазах у меня потемнело.
— Дуры! — выкрикнула я с бешенством и бросилась бежать.
В конце нашего двора были сложены штабеля дров, целые стены из поленьев, и я спряталась за ними, как в крепости. Здесь стояли козлы и нежно пахло свежими опилками. И я легла животом на эти опилки, теплые от солнца, и положила перед собой свое стеклышко. Розовая дама нежно улыбалась — то ли мне, то ли облаку над головой. И я подумала о том, что этот рисунок — правда. И чем дольше я смотрела на него, тем больше оживала дама. «Да, — думала я, — были такие времена на земле, когда зимы не существовало, и потому люди не носили никакой одежды и только для приличия чуть прикрывались чем-то легким и воздушным, как лепесток жасмина. И дома были не нужны: люди спали на траве, под открытым небом. И керосинок не было, потому что никто не готовил обеда. Зато на каждом дереве росли плоды. Стоит только протянуть руку. И никто не будет тебя за это ругать, потому что всего много и все общее».
Наверное, я первая узнала о том, что существовали такие времена, ведь я нашла это стеклышко. Подумать только, я сделала открытие необычайной важности. Надо скорее бежать в школу и рассказать. А еще я подумала о том, как, должно быть, приятно ходить голышом. Без рубашек, без трусов, без сарафанов. Ничего не жмет, не натирает. Не надо ни стирать, ни гладить. А как хорошо, когда пригревает солнце и обвевает ветер. И я очень пожалела, что не жила тогда.
Но потом я сообразила, что если бы я жила тогда, то, значит, не жила бы теперь. Вот сейчас, в этот момент, меня бы не было, нигде не было, совсем не было, не существовало. Я бы не лежала сейчас на теплых опилках, не болтала ногами, не смотрела на свое стеклышко, не вдыхала такой прекрасный, такой любимый запах дров.
Была бы только пустота. Черная-черная. Я зажмурила глаза — и мурашки побежали по телу. Тогда я скорее открыла глаза, сильно-сильно, прямо-таки вытаращила их, вскочила на ноги и стала трясти головой, чтобы вытрясти из себя эти дурацкие мысли.
Моя дама, розовая на белом стекле, улыбалась нежно и загадочно, как будто она владела какой-то тайной и знала, что будет жить вечно.
Косой луч солнца прошел сквозь просвет среди сложенных поленьев и лег на опилки. Они вспыхнули, как рассыпанные крупицы золотой пыли. И я остро почувствовала, как люблю этот луч, эти дрова, эти опилки, этот двор, и Элю, и Люсю, так люблю, что ни за что никогда не расстанусь с ними. А если?.. — и сердце екнуло, оборвалось… Было тихо, спокойно и… страшно.
— Эй, вы! — закричала я, выбегая из своего укрытия.
Эля и Люся со всех ног мчались ко мне от помойки. Они, наверное, подумали, что я опять что-то нашла.
Я не ошиблась.
— Нашла? — проговорила Люся, задыхаясь от быстрого бега.
— Угу, — промычала я.
— Покажи, — сказала Эля, и глаза ее загорелись.
— Потом, — сказала я небрежно. — Давайте лучше мостик делать. — И я стала валяться по траве, и ходить колесом, и кувыркаться как ошалелая.
А когда пришла домой и сунула руку в карман, то обнаружила, что он пуст. Стеклышко с дамой пропало. Наверное, я обронила его, когда делала стойку.
Но, странно, эта потеря не огорчила меня. Я быстро забыла и свою прекрасную даму, и то, что испытала там, за штабелями дров, и вообще весь этот длинный-длинный день. Потому что впереди были другие дни, яркие, как цветные стеклышки, вспыхивающие на солнце. И дней этих было много-много-много…
Рыбинские, или веселая Эльвира
В конце концов стеклышек накопилось такое количество, что держать их в комнате стало просто невозможно.
Правда, моя бабушка, в отличие от Люсиной мамы, не грозилась ежеминутно выкинуть их обратно на помойку, но все же я сама понимала: это уж слишком. Станешь что-нибудь доставать с гардероба, а оттуда на голову градом сыплются стекла. Сунешь ногу в туфлю и — раз! — напорешься на стекло.
И тогда я собрала свою коллекцию, насыпала в мешок из-под картошки, а мешок поставила на кухне, в угол.
И вдруг однажды, забредя зачем-то на кухню, я тихо охнула: мешка не было. А на его месте стоял новенький желтый веник.
— Бабушка! — завопила я, влетая в комнату. — Ты куда дела мой мешок?
— Не ори, — рассердилась бабушка. — Не брала я никакого мешка.
— Но куда же он мог деться? — чуть не плакала я. Еще бы, целых два лета собирала я эти стеклышки.
— Поищи получше. Сама, наверное, переставила и забыла. Кому нужно такое добро?
— Как это переставила, как это забыла? Что я, сумасшедшая, что ли?