XII
Ветеринар остановил свое ландо перед семьей Опоре и вымолвил опечаленным голосом:
— Филибер Меслон умер. Мы только что узнали об этом.
Оноре не проронил ни слова, но от негодования, что старик на неделю передвинул срок своей смерти, вскочил на сиденье рядом с Фердинаном, схватил вожжи, кнут, резко развернулся на двух колесах и, ударив кнутовищем вороного, пустил его в галоп. Жюльетта, которая поднялась на подножку поприветствовать тетю Элен, так там и осталась, не в силах ни сойти, ни сесть в коляску.
— Старый подлец! — бушевал Оноре. — Хотел бы я знать, что его доконало.
— Но он был просто-напросто болен…
— Посмотрим, посмотрим.
Скорбные причитания неслись из всех окон и дверей дома Филибера. Двенадцать Меслонов и доброжелательные соседки причитали, что умер лучший житель Клакбю, лучший супруг, лучший сосед, лучший мастер пахать, сеять, жать, разводить скот и вести дела в коммуне. Когда же вдова Филибера раздала платки своим сыновьям, невесткам и внукам, семейная скорбь загудела, как неслаженный духовой оркестр. Во дворе наблюдалось волнение несколько иного рода; там наиболее неистовые клакбюкские клерикалы, примчавшиеся при первом известии о смерти Филибера, уже вели разговоры о судьбах коммуны. Семьи Малоре, Дюр, Россинье, Бонболь и Русселье, взглянув на труп и брызнув на него святой водой, принялись разглагольствовать о муниципальном совете, о мэрии, о генерале Буланже, о счастливых переменах, которые вот-вот должны были произойти. Зеф сообщил, что борода каменного святого Иосифа, стоящего при входе в церковь, выросла за ночь на пять сантиметров, и усмотрел в этом чуде предзнаменование того, что мэрия теперь перейдет в руки сторонников порядка и благопристойности.
Приехав к Меслонам, Оноре услышал отвратительный ропот клерикалов. Не теряя самообладания, он остановил повозку у самого окна, прыгнул с сиденья прямо в кухню, подбежал к шкафу, взял там воронку, которой пользуются при изготовлении кровяной колбасы, и, приставив ее ко рту, дважды крикнул:
— Черт побери и еще раз черт побери весь этот непотребный бордель!
Пораженные клерикалы решили, что слышат громовой глас Республики, и стали праздновать труса. Первым оправился от испуга Зеф Малоре. Собираясь дать отпор, он взобрался на навозную кучу, но Одуэн опередил его и крикнул первый:
— Да здравствует Франция!
— Да здравствует Эльзас-Лотарингия! — парировал Малоре.
Одуэн чуть не рассмеялся.
— Да здравствует армия!
— Да здравствует армия!
— Это я сказал первым!
— Нет, я!
Тогда Одуэн ловко подстроил своему противнику ловушку.
— Да здравствует родина! — выкрикнул он.
— Да здравствует родина! — повторил за ним Малоре.
— Да здравствует наше знамя!
— Да здравствует наше знамя!
— Долой Германию!
— Долой Германию!
— Долой Англию!
— Долой Англию!
— Долой церковников!
— Долой церковников! — повторил Зеф Малоре, увлеченный его порывом.
Хохот в сто пятьдесят глоток сотряс стены дома, с крыши упала черепица и угодила прямо на голову отцу семейства Дюр, отчего у того пошла кровь из носа. Оноре смеялся через свою воронку за десятерых, и тут вдруг из комнаты, где лежал покойник, донесся протяжный крик ужаса:
— Филибер пошевелился! Он моргнул!
Одуэн отшвырнул воронку на середину кухни и с ликующими криками бросился в комнату:
— Я так и предполагал! Я готов был биться об заклад, что он не умер! Я был в этом уверен!
Но он тут же утратил свое только что полученное превосходство над Зефом. Воскресший покойник всегда немного разочаровывает окружающих. Не только клерикалы, но и сами Меслоны отказывались признавать, что старик ожил. Причем имея на это самые веские семейные доводы.
— Он умер, — подтвердил старший из Меслонов, — мой платок весь мокрый.
— Он умер, верно! — закричали остальные Меслоны и все клерикалы.
— Разумеется, он умер, — добавил Малоре, слезая со своего навоза. — Начать с того, что против него большинство.
— Но ведь он моргнул глазом, говорю я вам! Видели, как он моргнул! — ревел Одуэн.
— Мы здесь не для того, чтобы придираться к мелочам, — возразил старший из Меслонов. — Он умер, и все тут.
— Он окончательно умер!
Теперь Оноре не удавалось заставить людей выслушать себя, и он пожалел о том, что бросил воронку. Жюльетта и ее кузен Антуан вылезли из коляски, чтобы кричать вместе с ним, но то были голоса несовершеннолетних, не имевшие веса. К счастью, Алексис и его брат-пехотинец, а также лучшие республиканцы Клакбю, привлеченные звуками воронки, поспешили восстановить утраченное равновесие. Получив поддержку, Оноре пробился к самому изголовью Филибера; но одновременно с ним там оказался и ветеринар, который, пощупав труп, объявил:
— Он холодный, он одеревенел, он мертв. Взгляните-ка: я щекочу у него в носу зубочисткой, а он даже не улыбнется.
По Меслонам прокатилась буря восторга, взвихрилась на кухне и выплеснулась во двор. Оноре, воспользовавшись суматохой, подал знак Бертье, Коранпо и другим стойким республиканцам, сплотившимся вокруг него. После чего он склонился над умершим, взял его за руку и зашептал ему на ухо:
— Вы сыграли со мной злую шутку, Филибер, но не будем об этом. Вместо двадцати пяти су в день я предлагаю вам тридцать пять.
Покойник не шелохнулся.
— Сорок пять, — сказал Одуэн.
Ему почудилось, будто Филибер сжал его руку, но так слабо, что он не решался поверить.
— Пятьдесят пять…
Он ничего не почувствовал и со злостью в голосе сказал:
— В последний раз, Филибер: предлагаю вам три франка пять су. Ни один человек у нас столько не зарабатывает.
Надежные республиканцы заметили, что губы Оноре, продолжавшего теперь уже менее напористо что-то шептать, тронула улыбка.
А во дворе Зеф Малоре держал в напряжении нею коммуну своим рассказом о бороде святого Иосифа, которая — первое чудо — за ночь выросла на пять сантиметров.
— Вчера вечером ее длина была пятнадцать сантиметров, а сегодня утром — уже двадцать. Каждый из нас может сам в этом убедиться. Я сегодня проходил мимо со своей сукой, которая была на шестой неделе, хотя я в общем-то огорчился, когда ее покрыла простая дворняжка. Увидев отросшую бороду, я решил потереть о нее свою суку сами знаете каким местом, и она сразу же ощенилась.
Клерикалы стали бурно восторгаться святым Иосифом, а заодно с ним и Зефом Малоре, говоря, что ему место в мэрии. Нашлись даже республиканцы, заколебавшиеся в своих политических симпатиях, а Оноре, будто оробев, ограничился только замечанием, произнесенным нейтральным тоном, что снятой Иосиф является покровителем рогоносцев. Проходя мимо Жюльетты, он сделал ей знак следовать за ним в сад и там сказал ей:
— Я сейчас отвлеку внимание ветеринара, а ты хватай быстро ландо и мчись догонять на дороге Гюста Бертье. Он знает, что нужно делать.
— Но тетя Элен с Люсьеной все еще сидят в коляске.
— Ну и пускай сидят, поедут с тобой. Высадишь их на кладбище и жди там вместе с ними Бертье.
Жюльетта, чтобы ее не видели выходящей из сада вместе с отцом, задержалась там еще немного и сделала несколько шагов по аллее. Возле грядки с фасолью она услышала приглушенный смех и увидела своего кузена Фредерика, сидящего на груде сена и обнимающего за шею Маргариту Малоре.
— Ну и душка он, твой кузнечик, — сказала дочь Зефа, — у него такая шелковистая кожа.
Жюльетта с горящими глазами и пунцовыми щеками взирала на эту лукаво смеющуюся парочку. Ничего не ответив Маргарите, она схватила Фредерика за руку и заставила его встать, влепила ему две пощечины и толкнула его перед собой. Фредерик стал сопротивляться, попытался вырваться. Но она обхватила Фредерика сзади обеими руками и впилась зубами в его нежный затылок.
— Я свободен, — запротестовал кузен. — И потом, она лучше. тебя.
— Потаскуха, — прошипела Жюльетта, — она мне за это заплатит.
— А сиськи у нее побольше, чем у тебя.
— Что, захотел получить еще пару затрещин?
— К тому же ей только и нужно было…
— Давай топай.
Они вышли во двор, весь гудящий от достоинств святого Иосифа. Жюльетта втолкнула кузена в ландо, села за кучера, и они поехали по дороге.
— Я везу вас на кладбище, — сказала она тете Элен. — Я подумала, что вам, наверное, хочется помолиться на могилах родственников.
Догнав Гюста Бертье, она остановила лошадь, и тот взял вожжи в свои руки; до самого кладбища они вдвоем тихо переговаривались, и там Одуэны вылезли из коляски.
— Я сейчас еду в мэрию, — сказал Гюст Бертье, — на обратном пути я вас заберу.
Пока тетя Элен молилась на могилах свекра и свекрови, кузены мерили бороду святого Иосифа, Жюльетта обошла почивших Малоре, три могилы которых располагались на краю аллеи, в нескольких шагах от Одуэнов.
— Старый боров, — бросила она деду Малоре, — в аду небось сейчас, а? Так вам и надо. Будете знать как своих дочерей бесчестить. Теперь раскаиваетесь; да поздно.
Старику с его шестью футами земли на животе стало неловко. Жюльетта перешла к другой могиле, могиле Тины Малоре, сестры деда Малоре.
— Вы такая же, как дочь Зефа, вот и лежите там. Она кончит так же, как и вы. Да-да, в аду, дорогу туда показали ей именно вы.
— Люди наговорили много такого, чего даже и не было, — вздохнула Тина. — Ты же ведь знаешь, как они любят поболтать…
— Конечно, а разве не правда, что вы сначала жили с вашим отцом, а потом с судебным исполнителем? Так что вы уж не говорите мне!
Оставался еще сын Зефа, умерший на пятом году жизни. Трудно было в чем-то упрекнуть бедного мальчугана. Он лежал в совсем крохотной могилке, псе украшение которой составляли крест да белое эмалевое сердце с надписью: «Он вознесся на небо». Жюльетта просто пробормотала:
— Неужели на небо? Хотела бы я поглядеть.
Затем она попросила Бога так и держать всех покойников Малоре в самом пекле ада. А что касается живых, то о них позаботится она сама.