— Право, не знаю. Положеніе такое, что не представляю, какъ поступить… Думаю поѣхать самъ… Мсье Рато говоритъ…
— А кто такой мсье Рато? Какое отношеніе имѣетъ этотъ господинъ къ нашимъ семейнымъ дѣламъ?
— Да… Конечно… Но онъ… Во всякомъ случаѣ, вотъ что. Подождемъ, пока пріѣдетъ вашъ сынъ. Тогда рѣшимъ окончательно.
— Какъ хотите. А теперь еще одинъ вопросъ. По-моему, на ночь нужно кого-нибудь попросить остаться здѣсь, возлѣ гроба.
— Вы думаете?
— Я считаю, что это будетъ приличнѣе по отношенію къ покойному. Мы и такъ не имѣемъ здѣсь никого изъ духовныхъ лицъ. Завтра я обязательно пошлю телеграмму въ Парижъ священнику.
— Да, да, вы правы. — Суриковъ смутился, чувствуя, что Горева проявила больше чутья, нежели онъ. — Нужно кого-нибудь попросить. Если хотите, я самъ буду дежурить.
— Нѣтъ, зачѣмъ вы…
— Я тоже могу, — предложилъ стоявшій вблизи Викторъ. — Я считаю, что было бы лучше…
Онъ покраснѣлъ и смолкъ. Суриковъ демонстративно отвернулся отъ него, давая понять, что не желаетъ съ нимъ разговаривать.
— Нѣтъ, — недружелюбно взглянувъ на Шорина, произнесла Ольга Петровна. — Постороннему человѣку провести ночь съ покойникомъ гораздо легче, чѣмъ намъ. Я бы совѣтовала попроситъ кого-нибудь изъ прислуги. Бетси, конечно, исключается. Она слишкомъ болѣзненно переноситъ это несчастье. Кромѣ того, ей завтра днемъ будетъ достаточно хлопотъ. Вотъ, развѣ, Томъ? Или еще лучше Роберъ. За все время онъ въ первый разъ соблаговолилъ проявить къ намъ интересъ.
Когда Суриковъ, обратился къ Роберу съ просьбой продежурить ночь возлѣ гроба, старикъ не сразу понялъ, что отъ него требуется. Но затѣмъ, догадавшись, радостно закивалъ головой и отвѣтилъ, что охотно сдѣлаетъ это. Единственно, что онъ попросилъ, это разрѣшить ему принести сюда свою подушку, чтобы подложить подъ голову, если сонъ одолѣетъ.
Около одиннадцати часовъ замокъ погрузился, наконецъ, въ тишину. Ночь наступила темная, душная. Небо было обложено тучами. За горами играли зарницы.
Горева уже спала, Суриковъ тоже. Прислуга разошлась по своимъ комнатамъ. Шоринъ ушелъ послѣднимъ, дружески пожавъ на прощанье руку Роберу, который сѣлъ въ углу комнаты на коверъ и заложилъ за спину свою грязную сѣрую подушку.
Около полуночи Викторъ окончилъ писать письма друзьямъ въ Лондонъ съ извѣщеніемъ о смерти Сергѣя, подошелъ къ кровати, снялъ костюмъ, надѣлъ пижаму, но затѣмъ раздумалъ ложиться, потушилъ свѣтъ и въ уныніи сѣлъ около открытаго окна.
Изъ-за горъ, съ той стороны долины, надвигалась гроза. Яркія молніи, внезапно разгонявшія тьму, точно изъ небытія создавали знакомыя глазу окрестности. Внезапно появлялась долина, рѣзкія очертанія вершинъ, зубцы сверкающихъ скалъ. Все казалось въ этотъ мигъ фантастическимъ, призрачнымъ — и деревья, и строенія, и безцвѣтные густые лѣса, покрывавшіе склоны. А затѣмъ — гаснулъ ослѣпительный свѣтъ, исчезали видѣнія, била въ глаза черная зіяющая пустота. И только спустя нѣкоторое время, до новой вспышки на небѣ, глазъ начиналъ улавливать мутную даль, легкое зарево за холмомъ, скрывавшимъ Женеву, лучи автомобильныхъ фаръ, нащупывавшихъ путь въ извивахъ горныхъ дорогъ.
Вотъ заворчалъ первый громъ. Вслѣдъ за участившимися разрядами свѣта, сталъ настойчивѣе, увѣреннѣе… Покатился, наконецъ, надъ долиной, торжествующій, грозный, требуя покорнаго отклика отъ каждаго притаившагося во тьмѣ утеса. А затѣмъ, сопровождаемый гуломъ далекаго лѣса, свалился съ горъ яростный вѣтеръ. Застонали деревья, безпомощно отмахиваясь отъ него густыми вѣтвями; жалобно зашумѣла листва; дождь сбросилъ наудачу нѣсколько капель, застучалъ, перешелъ въ ливень, спустивъ внизъ густую рѣшетку, по которой вѣтеръ гналъ облака водяной пыли. И все перемѣшалось вокругъ — земля, небо, свѣтъ, мракъ, взрывы грома, причитанія воды.
Викторъ закрылъ окно, зажегъ свѣтъ, въ хмуромъ раздумьи остановился посреди комнаты. Ему представлялось, какъ тамъ, внизу, лежитъ Сергѣй. Хорошо-ли оставлять у гроба посторонняго человѣка вмѣсто того, чтобы отдать послѣднюю дань другу и пробыть возлѣ него ночь? Вотъ этотъ ужасъ въ природѣ, грохотъ, бѣшеный свѣтъ, — не являются ли они протестомъ противъ подобной измѣны? Пожалуй, лучше пойти туда, отпустить старика, а самому остаться…
Онъ вздохнулъ. Сталъ одѣваться.
Было около часа ночи, когда въ дверь комнаты Сурикова раздался тревожный стукъ.
— Кто тамъ?
Николай Ивановичъ испуганно поднялся съ постели, зажегъ свѣтъ.
— Отворите… — послышался голосъ Виктора. Суриковъ накинулъ шелковый халатъ, открылъ дверь въ коридоръ.
— Что случилось? Вы еще не спите?
— Николай Ивановичъ… Я ничего не понимаю…. Идемте внизъ.
Голосъ Шорина прерывался. Лицо выражало полную растерянность.
— Что такое?
— Тѣла Сергѣя нѣтъ, понимаете… Гробъ перевернутъ… Старикъ Роберъ мертвъ…
— Какъ? Нѣтъ тѣла?
— Кто-то похитилъ… А старика задушилъ. Идемте, Николай Ивановичъ. Я не осматривалъ… Сейчасъ же побѣжалъ къ вамъ.
Комната, въ которой лежалъ Сергѣй, дѣйствительно, представляла жуткую картину. Свѣчи въ канделябрахъ но прежнему торжественно мерцали. Воздухъ былъ наполненъ ароматомъ цвѣтовъ. Гробъ лежалъ на полу и, очевидно, при паденіи увлекъ за собой столъ, который безпомощно свалился на бокъ и обнажилъ ножки, прикрытыя раньше черной матеріей. Старикъ Роберъ лежалъ тутъ же, подлѣ гроба. Грязная цвѣтная рубаха на тѣлѣ почему-то была растегнута. Рядомъ лежала подушка, въ которую передъ смертью старикъ судорожно вцѣпился рукой.
— Дверь въ садъ была незаперта, когда вы пришли сюда? — растерянно спросилъ Суриковъ.
— Да. Кажется.
Николай Ивановичъ подошелъ ко второй двери, выходившей въ садъ, выглянулъ наружу. Тамъ было совсѣмъ темно. Гроза уже прекратилась, но моросилъ дождь.
— Можетъ быть, дать знать Рато? — нерѣшительно предложилъ Викторъ.
— А что можно предпринять въ такую ночь?
— По-моему, чѣмъ раньше принятъ мѣры, тѣмъ легче обнаружить, кто похитилъ… Можетъ быть, позвонить въ отель «Босежуръ»?
— Нѣтъ, я положительно теряю голову… Недоставало смерти, а тутъ еще похищеніе… Этотъ старикъ… Господи, за что такое наказаніе!
Суриковъ добивался соединенія съ отелемъ около получаса. Наконецъ, сонная телефонистка, которую но ночамъ рѣдко кто тревожилъ, дала требуемый номеръ. Прошло еще немало времени, пока къ телефону подошелъ швейцаръ и грубо спросилъ, какой дьяволъ вздумалъ по ночамъ развлекаться звонками.
— Послушайте… Разбудите немедленно господина Рато, который сегодня пріѣхалъ къ вамъ. Скажите, что спѣшно просятъ къ телефону.
Спросивъ, откуда звонятъ и узнавъ, что изъ замка, швейцаръ согласился пойти постучать новому жильцу и, не прошло пяти минутъ, какъ Рато уже подошелъ къ телефону.
— Николай Ивановичъ?
— Да. Я. Простите, что безпокою… Но у насъ новое несчастье.
— А что?
Сыщикъ звучно зѣвнулъ въ телефонъ.
— Тѣло Сергѣя похитили. Кромѣ того, дежурившій возлѣ него старикъ Роберъ неожиданно оказался мертвымъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Отлично. Въ такомъ случаѣ, не предпринимайте пока ничего. Заприте двери этой комнаты, чтобы никто не могъ проникнуть въ нее, и ждите меня. Въ пять часовъ утра буду въ замкѣ, обсудимъ.
Еще не было пяти часовъ, когда Рато явился въ замокъ. Увидѣвъ въ окно его ковыляющую фигуру, не спавшій всю ночь Викторъ быстро спустился къ главному входу.
— Суриковъ спить еще?
— Да.
— А Ольга Петровна?
— Навѣрно, тоже.
— Прислугѣ ничего неизвѣстно?
— Ничего. Мы заперли комнату, какъ вы посовѣтовали. Ключъ у меня.
— Прекрасно. Идемте.
Небрежнымъ взглядомъ окинувъ комнату, и къ удивленію Шорина не осмотрѣвъ даже пола, на которомъ могли оказаться какіе-либо слѣды, Рато склонился надъ трупомъ старика. Удостовѣрившись въ томъ, что тотъ дѣйствительно мертвъ, онъ грустно покачалъ головой, затѣмъ осторожно освободилъ изъ застывшихъ пальцевъ Робера подушку и началъ ее разсматривать со всѣхъ сторонъ.
— Вамъ не кажется страннымъ, что онъ такъ вцѣпился въ подушку? — спросилъ Викторъ.
— Сейчасъ все узнаемъ. — Рато поднялся съ пола. — Во всякомъ случаѣ, старикъ дорожилъ ею.
— А что по-вашему… Его задушили?
— Нѣтъ.
— А почему рубашка разстегнута?
— Мало ли отчего. Ага! Кое-что есть. Ну-ка, отпоремъ одинъ край.
Рато досталъ изъ кармана перочинный ножичекъ, сдѣлалъ надрѣзъ въ швѣ подушки и въ образовавшееся отверстіе всунулъ руку.
— Тысяча франковъ, — вытянувъ изнутри бумажку, удовлетворенно проговорилъ онъ. — А вотъ еще… Эге! Цѣлыхъ четыре… Теперь мелочь… Сто… сто… Пятьдесятъ…
— Значитъ… Значитъ, это тѣ самыя! — радостно воскликнулъ Шоринъ. — Очевидно, онъ укралъ!
— Все можетъ быть, — засовывая деньги обратно въ подушку, задумчиво произнесъ Рато. — Хотя въ Савойѣ всѣ богаты, особенно нищіе. Ну, а теперь идите, разбудите Николая Ивановича.
Заперевъ обѣ двери и отдавъ ключи Шорину, Рато вытащилъ на площадку замка сухое кресло, сѣлъ, закурилъ и сталъ ждать, пока секретарь Вольскаго встанетъ.
— Ну, что? Вы уже видѣли? — подойдя къ Рато, тревожно спросилъ Суриковъ. Лицо его отъ плохо проведенной ночи было желтымъ. Многочисленныя морщины выступали особенно четко.
— Да.
— И что же произошло, по-вашему?
— Я бы радъ былъ спадать. Но, къ сожалѣнію, не знаю.
Рато помолчалъ, внимательно посмотрѣлъ въ сторону замка и продолжалъ:
— Во всякомъ случаѣ, господа, для облегченія розыска намъ нужно принять кое-какія мѣры. Прежде всего, никто изъ обитателей дамка не долженъ знать о томъ, что произошло ночью. Я предупрежу, когда можно будетъ объявить о случившемся.
— Насчетъ прислуги это выполнить легко, разумѣется, — пробормоталъ Николай Ивановичъ. — Но какъ относительно Ольги Петровны?
— Простите… Что вы сказали?
— Я говорю: какъ быть съ мадамъ Горевой?
— Съ мадамъ? Нѣтъ. Лучше пока ничего ей не говорить.
— А если она захочетъ войти внутрь?
— На этотъ случай вы, Шоринъ, возьмете съ собой ключи и скроетесь съ ними куда-нибудь. Хотя бы въ сторожку у огорода. А мы скажемъ, что вы ушли въ городъ и скоро вернетесь. Когда понадобится, я васъ вызову.