странное.
Въ комнатѣ ясно послышался легкій стукъ дамскихъ туфель. Будто кто-то прошелъ черезъ спальню. И затѣмъ раздался протяжный стонъ:
— О-охъ…
Съ удивленіемъ приподнявшись на кровати, Вольскій оглянулся по сторонамъ, посидѣлъ неподвижно около минуты.
— Ольга права, — грустно подумалъ онъ, снова ложась. — Съ виномъ въ моемъ положеніи шутить опасно.
Онъ взялъ въ руки учебникъ, прочелъ еще нѣсколько строкъ, ничего въ нихъ не понялъ, закрылъ книгу и потушилъ свѣтъ.
— Недаромъ докторъ Бутсъ противъ чтенія въ постели, — вспомнилъ Павелъ Андреевичъ. — Очевидно, къ глазамъ излишній приливъ крови… Къ ушамъ тоже. Вотъ и получилось нѣчто вродѣ галлюцинаціи.
Вольскій пытался ни о чемъ не думать. Повернувшись на правый бокъ, чтобы не стѣснять работы сердца, онъ сталъ прислушиваться къ журчанью ручья. Ручей безусловно баюкалъ. Размѣренный шумъ, безъ перерывовъ, безъ измѣненія тона, можетъ служить своеобразной колыбельной пѣсней.
— О-охъ… — раздался опять въ комнатѣ глухой стонъ. И снова застучали каблуки туфель.
Павелъ Андреевичъ поднялся, зажегъ свѣтъ и началъ снова оглядываться. Въ загробныя силы, которыя могли бы по ночамъ тревожить покой честныхъ людей, особенно дѣловыхъ, онъ не вѣрилъ. Будучи убѣжденнымъ позитивистомъ, онъ понималъ, что въ этомъ мірѣ все вполнѣ объяснимо, развѣ кромѣ самого существованія міра. Но кто все-таки производитъ эти глупые звуки? И какимъ образомъ?
Старикъ накинулъ халатъ, вдѣлъ ноги въ туфли и сталъ бродитъ по спальнѣ, внимательно оглядывая углы и открывая дверцы шкаповъ, чтобы убѣдиться, нѣтъ ли кого-либо внутри. Однако, какъ въ спальнѣ, такъ и въ кабинетѣ, все было въ порядкѣ.
— Николай Ивановичъ, вы спите? — выйдя въ коридоръ и осторожно постучавъ въ дверь секретаря, спросилъ Вольскій.
— Это вы, Павелъ Андреевичъ? — Суриковъ открылъ дверь. — Я еще не раздѣвался.
— Пойдемте ко мнѣ.
— Слушаю.
Они оба вошли въ спальню. Вольскій предложилъ Сурикову кресло, самъ тоже сѣлъ, закурилъ сигару.
— Прежде всего, скажите откровенно, Николай Ивановичъ, — грустно усмѣхнувшись, сказалъ онъ. — Вы можете по чистой совѣсти утверждать, что я за обѣдомъ выпилъ чрезмѣрное количество шампанскаго?
— Нѣтъ… Ни въ коемъ случаѣ, Павелъ Андреевичъ. Два бокала никто въ мірѣ не можетъ считать чрезмѣрнымъ количествомъ.
Положимъ, я выпилъ не два, а три, но число три тоже не такъ велико. Ну, а теперь, дорогой мой, скажите: считаете ли вы меня человѣкомъ годнымъ для соприкосновенія съ потустороннимъ таинственнымъ міромъ?
— Гм… — промычалъ Суриковъ, бросая тревожный взглядъ на шефа. — Конечно, я не вполнѣ понимаю… Но если угодно… Вы, разумѣется, не подходите для этого дѣла.
— Такъ, такъ. Навѣрно, финансовый Лондонъ, который меня знаетъ, отвѣтилъ бы такъ же, какъ вы. Ну, а что вы теперь скажете, дорогой мой, если я сообщу вамъ, что пять минутъ назадъ здѣсь, въ этой комнатѣ, лежа вотъ на этой кровати, я ясно услышалъ возлѣ себя стукъ дамскихъ туфель и нѣсколько вздоховъ, явно принадлежавшихъ женщинѣ?
— Женщинѣ? Странно. Вблизи вашей спальни нѣтъ никакихъ женщинъ. Смѣю увѣрить.
— Вотъ это именно и печально, что нѣтъ, а я слышалъ. Погодите. Кто-то, кажется, ходитъ по коридору. Посмотрите, кто тамъ.
Суриковъ выглянулъ.
— Ольга Петровна идетъ.
— Павелъ, къ тебѣ можно? — стоя у дверей съ зажженной свѣчей въ рукѣ, сердито спросила Горева.
— Пожалуйста. А въ чемъ дѣло? Почему ты со свѣчей?
— Очень просто. Ходить въ потемкахъ, по-моему, совершенно безполезный спортъ. Особенно въ моемъ возрастѣ. А найти на этой ужасной лѣстницѣ выключатель нѣтъ никакой возможности.
Она рѣшительнымъ движеніемъ руки поставила свѣчу на столъ и сухо продолжала:
— Я бы, конечно, не безпокоила ночью тебя, Павелъ, если бы тотъ вопросъ, который меня интересуетъ, можно было рѣшить безъ чужой помощи. Но, во-первыхъ, я совершенно безсильна бороться, а, во-вторыхъ, я слишкомъ цѣню свой покой, чтобы щекотать нервы. Когда ты предлагалъ мнѣ ѣхать сюда, ты отлично обрисовалъ красоты природы, свойство климата и дѣйствіе воздуха. Но ты не сказалъ мнѣ ничего про отрицательныя стороны савойскаго отдыха.
— Я не улавливаю, Ольга, о чемъ ты говоришь. Когда мы хотѣли…
— Ты никогда ничего не уловишь, если будешь меня перебивать. Итакъ, начнемъ съ крысъ. Первое, на что я наткнулась, войдя къ себѣ въ спальню, была отвратительная огромная крыса. Правда, къ своему счастью я этихъ тварей не боюсь. Но я всегда думала, что крысы по крайней мѣрѣ должны испытывать страхъ передъ людьми. Между тѣмъ, что сдѣлала эта савойская крыса? Она при моемъ появленіи не только не смутилась и не побѣжала, но, наоборотъ, повернулась ко мнѣ физіономіей и нагло стала разглядывать, будто комната эта предоставлена ей, а не мнѣ.
— Такъ, такъ… — мелькомъ взглянувъ на Сурикова, проговорилъ Вольскій. — И это… все?
— Нѣтъ, не все. Дальнѣйшее — еще хуже. Вотъ, вы, Николай Ивановичъ, готовили замокъ къ нашему пріѣзду… — зловѣще обернулась Горева къ секретарю, который съ замѣтнымъ испугомъ слегка подался назадъ. — Такъ не объясните ли вы мнѣ, какъ образуются здѣсь звуки, неизвѣстно откуда идущіе и неизвѣстно кому принадлежащіе?
— Звуки? А… какіе именно звуки?
— Я уже легла спать. Потушила свѣтъ. Стала обдумывать, будетъ ли мѣшать моему сну протекающій снизу ручей. И, вдругъ, гдѣ-то вблизи, въ моей же спальнѣ, ясно послышалось… что бы вы думали? Что послышалось?
— Очевидно, шаги. Стукъ дамскихъ туфель, — не глядя на кузину, произнесъ Павелъ Андреевичъ.
— Да? — Она вздрогнула. — А еще что?
— Еще? Вздохи, должно быть. Протяжные женскіе вздохи.
— Въ такомъ случаѣ, я ничего не понимаю… — усиленно моргая пробормотала Ольга Петровна, по-перемѣнно глядя то на кузена, то на Сурикова.
— Въ самомъ дѣлѣ… Сначала были шаги. Затѣмъ вздохи. Откуда ты это знаешь?
— Изъ того же солиднаго источника, изъ какого и ты, дорогая моя. Я тоже слышалъ шаги и вздохи. Только теперь я вижу, что все это гораздо сложнѣе, чѣмъ мнѣ показалось сначала. Твоя спальня находится не только въ другомъ этажѣ, но и въ противоположномъ концѣ замка. Если предположить, что это чья-либо шутка, то какъ мы могли одновременно слышать одно и то же?
— Разрѣшите мнѣ сказать кое-что, Павелъ Андреевичъ, — осторожно проговорилъ Суриковъ, не имѣвшій до сихъ поръ возможности высказаться. — Дѣло въ томъ, что въ этомъ замкѣ раньше…
— Тсс! — Горева испуганно подняла кверху палецъ.
— Чей-то кашель? — спросилъ Вольскій.
— Да… Женскій. Вы слышали? Это невозможно. Я завтра же уѣду обратно!
— Ну, что ты… Успокойся, пожалуйста.
— Нѣтъ, я не успокоюсь! У меня нѣтъ основанія успокаиваться при такихъ обстоятельствахъ!
— Николай Ивановичъ… Вы что-то начали говорить. Продолжайте.
— Это, дѣйствительно, странно, — внимательно оглядывая стѣны и потолокъ, прошепталъ секретарь.
— Продолжать? — обратился онъ къ Вольскому. — Ну, вотъ… Дѣло въ слѣдующемъ. За эти двѣ недѣли, которыя я провелъ здѣсь, мнѣ приходилось бесѣдоватъ кое съ кѣмъ. Между прочимъ, съ поставщикомъ молочныхъ продуктовъ. Какъ утверждаетъ этотъ субъектъ, въ прежніе годы бывали случаи, что гостившіе тутъ знакомые профессора Лунина, внезапно уѣзжали, объясняя свой отъѣздъ странными явленіями, происходившими въ замкѣ. Нашъ сторожъ, старикъ Роберъ, напримѣръ, самъ слышалъ однажды, стоя подъ старымъ каштаномъ возлѣ обрыва, какъ кто-то съ этого дерева ему громко сказалъ: «добрый день». А наверху, между тѣмъ, никого не было. Въ сосѣднемъ городѣ торговцы мнѣ тоже разсказывали, будто замокъ пользуется дурной репутаціей. Будто тутъ однажды исчезла цѣлая группа туристовъ, когда замокъ еще не принадлежалъ Лунину и стоялъ заколоченнымъ. Но я, конечно, не придалъ никакого значенія всей этой болтовнѣ.
— Болтовня болтовней, но я, къ сожалѣнію, всегда придаю значеніе тому, что сама слышу своими ушами, — поднявшись съ мѣста, сурово произнесла Горева. — Поэтому, Николай Ивановичъ, прошу васъ дать мнѣ сегодня же другое помѣщеніе. Разбудите прислугу, заставьте перенести вещи. А Бетси пусть ляжетъ спать въ сосѣдней комнатѣ.
— Слушаю.
— Ну, а что касается меня, — устало проговорилъ Павелъ Андреевичъ, — то я все-таки останусь здѣсь. Лѣнь перебираться. Въ концѣ концовъ, звуки не такъ ужъ сильны. Если прикрыть ухо одѣяломъ, уснуть можно. Спокойной ночи, господа.
На слѣдующій день въ замкѣ много говорили о странномъ ночномъ происшествіи. Перепуганная Бетси, ночевавшая въ комнатѣ по сосѣдству съ Горевой, увѣряла, будто тоже слышала кое-что въ коридорѣ: не то шаги, не то шопотъ — что именно, она точно не разобрала. Шофферъ Джекъ, въ свою очередь, видѣлъ странные свѣтлые круги около своего изголовья: эти круги то внезапно исчезали, то снова появлялись вполнѣ отчетливо.
Собравшись къ завтраку, вся семья продолжала обсуждать событія, причемъ никто не былъ въ такой ажитаціи, какъ Сергѣй и Викторъ. Молодые люди рѣшили немедленно, съ этого же дня, начать детальное ознакомленіе съ замкомъ, увѣряя, что здѣсь безусловно есть какія-нибудь темницы, въ которыхъ замуровывали людей въ доброе старое время.
— Мнѣ, вотъ, напримѣръ, кажется очень подозрительной эта башня, которая находится надъ новой комнатой тети Оли, — убѣжденно замѣтилъ Сергѣй. — Въ первую половину ходъ есть, а дальше неизвѣстно, какъ взобраться наверхъ.
— Какъ? Опять надо мной? — Ольга Петровна нахмурилась. — Этого еще недоставало.
— Ну, что вы, тетя! — успокоительно обратился къ Горевой Сергѣй. — Вѣдь, это такъ интересно. Въ каждомъ старинномъ замкѣ всегда должно происходить что-либо необъяснимое. Иначе какая цѣна замкамъ вообще?
— Это вѣрно, — солидно кашлянувъ, поддержалъ пріятеля Викторъ. — По-моему, археологія только тогда и сдѣлается настоящей наукой, когда она, это самое… будетъ основываться не на свидѣтельствѣ мертвыхъ камней, а на показаніи живыхъ привидѣній, такъ сказать.
— Разрѣшите доложить, Павелъ Андреевичъ, — почтительно обратился къ Вольскому Суриковъ, когда послѣ словъ Шорина за столомъ воцарилась минута неловкаго молчанія. — Передъ завтракомъ мы вмѣстѣ съ Джекомъ тщательно осмотрѣли вашу комнату, выстукали всѣ стѣны, надѣясь найти въ 'нихъ какія-либо пустоты, но въ результатѣ никакихъ скрытыхъ дверей или потайныхъ ходовъ не обнаружили. Однако, если разрѣшите, я приготовлю вамъ спальню въ верхнемъ этажѣ, около лѣстницы. Ручаюсь, что тамъ будетъ спокойнѣе.