хахъ о несчастномъ рыцарѣ, которому всю жизнь не везло въ любви. Недурная вещица. А, кстати, мадемуазель… Разрѣшите узнать… Когда у васъ здѣсь, въ Савойѣ, происходитъ преступленіе, кто является первымъ для констатированія убійства? Мэръ или полиція?
— Убійство? — Наташа удивленно взглянула на Шорина. — А какое именно убійство?
— Какъ вамъ сказать… Все равно какое. Напримѣръ. кто-нибудь кого-нибудь застрѣлилъ. Или отравилъ. Или изрѣзалъ на куски и отправилъ по почтѣ. Вотъ, предположимъ, у васъ въ домѣ нашли трупъ при загадочныхъ обстоятельствахъ. Кого приходится звать въ первую очередь?
— Простите, но подобными вопросами я никогда не интересовалась. Вотъ пакетъ. Съ васъ десять франковъ.
— Жаль, очень жаль. Благодарю васъ. — Шоринъ взялъ мѣшочекъ съ ядомъ и уплатилъ деньги. — Между прочимъ… Еще одно порученіе. Послѣднее. Сергѣй просилъ у васъ справиться: сели мы на-дняхъ соберемся на автомобилѣ ѣхать въ Шамони, вы не откажетесь принять участіе въ поѣздкѣ?
— Передайте Сергѣю… Павловичу, что это предложеніе я рада буду выслушать отъ него лично. Досвиданья.
— До-свиданья. Ахъ, какъ вы мнѣ напоминаете Діану!
— Прощайте.
— Прощайте, мадемуазель… Всего хорошаго.
Молодые люди вернулись въ замокъ только къ чаю. Шли по тропинкѣ надъ обрывистымъ берегомъ горной рѣки, часто останавливаясь и любуясь вздувшимся потокомъ, бурлившимъ среди покрытыхъ мхомъ камней и обдававшимъ брызгами мутной воды встрѣчныя скалы.
— Вы гдѣ были? — спросилъ сына Павелъ Андреевичъ. — Въ горахъ?
— Нѣтъ, въ городѣ. Крысиный ядъ покупали.
Сергѣй вдругъ смутился. Онъ почувствовалъ, какъ Викторъ, сидѣвшій за столомъ рядомъ, неодобрительно толкнулъ его ногой.
— Крысиный ядъ? — заинтересовался Вольскій. — А къ чему?
— У насъ наверху много крысъ. Спать не даютъ. Главнымъ образомъ, не у меня, а, вотъ, у Вити.
— Да, вѣрно, — непринужденно подтвердилъ Шоринъ. — До сихъ поръ еще, знаете, терпимо было. Но вчера, представьте, одна крыса взобралась ко мнѣ на кровать и рѣшила прогуляться по моему липу. Воображаю, какая карьера ждала бы меня, если бы я послѣ университета вступилъ въ общественную жизнь безъ носа!
— Съ носомъ или безъ носа, но вы оба, по моему, особенной карьеры не сдѣлаете, — недовольно пробормоталъ Вольскій. — Во всякомъ случаѣ, прошу васъ, господа, осторожно обращаться съ ядомъ.
— О, не безпокойтесь, Павелъ Андреевичъ, ядъ у меня тутъ. — Шоринъ весело похлопалъ себя по карману. — Если нужно, мы даже можемъ подѣлиться съ кѣмъ-нибудь. У насъ цѣлыхъ полфунта, ровно на 1450 крысъ. Николай Ивановичъ, вамъ, кстати, не нужно?
— Что же, я бы взялъ немного. У меня вчера, дѣйствительно, что-то скреблось въ углу.
— А вамъ, Ольга Петровна?
— Да. Дайте. Оставьте, кстати, немного для Бетси и Тома. Они тоже жалуются.
— Съ большимъ удовольствіемъ. Хватитъ на всѣхъ. А вы не хотите посмотрѣть, Николай Ивановичъ? Любопытный порошенъ. Одного грамма достаточно, чтобы отправить человѣка на свиданіе съ его предками.
— Викторъ, спрячьте сейчасъ же въ карманъ! — съ отвращеніемъ глядя на появившійся на столѣ пакетъ, произнесъ Павелъ Андреевичъ. — Не думайте, пожалуйста, что вашъ порошекъ необходимая приправа къ чаю.
— Слушаю-съ.
На слѣдующій день Шоринъ разсыпалъ порошекъ въ отдѣльные пакетики, одинъ далъ Николаю Ивановичу, другой Горевой, третій Бетси, а остатокъ отнесъ въ подземелье. Посыпавъ ядомъ нѣсколько кусочковъ хлѣба, молодые люди разбросали ихъ по разнымъ угламъ комнаты, а оставшійся въ мѣшочкѣ запасъ положили здѣсь же на полку.
— Запомни только, братъ, что это не для удовлетворенія аппетита, — обращаясь къ Сергѣю, наставительно сказалъ Викторъ. И затѣмъ, дѣловито оглядѣвъ комнату, добавилъ:
— Ну, а теперь не будемъ мѣшать крысамъ. Пусть въ послѣдній разъ повеселятся на чужой счетъ. Можетъ быть, поѣдемъ въ гости къ Наташѣ?
— Куда?
— Къ Наташѣ. Я, между прочимъ, забылъ тебѣ вчера сказать, что она приглашала насъ къ себѣ. Сговориться насчетъ поѣздки въ Шамони.
— Глупости. Никуда я не поѣду и никакой Наташи знать не хочу.
— Дѣло твое. Хотя странно, почему ты такъ жестоко относишься къ дѣвушкѣ, которая по уши въ тебя влюблена.
— Она? — Сергѣй неестественно разсмѣялся. — Не говори ерунды. Вѣдь, ты это сейчасъ экстренно выдумалъ.
— Ничуть не бывало. Я, братъ, слава Богу, хорошій психологъ. Ты бы посмотрѣлъ на нее, когда она вчера раэспрашивала про тебя: голосъ у несчастной такъ и дрожалъ.
— Чего не хватало: дрожалъ. Впрочемъ, если хочешь, отправляйся къ ней одинъ и сговаривайся. А у меня важное дѣло. Я сегодня буду имѣть рѣшительный разговоръ съ отцомъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Насчетъ денегъ?
— Да. И вообще. Я ему, въ концѣ концовъ, не мальчишка.
— Это вѣрно. Пора тебѣ сдѣлаться взрослымъ человѣкомъ. А то не успѣешь оглянуться, какъ стукнетъ сначала тридцать лѣтъ, за тридцатью — сорокъ, а тамъ, смотришь — и пятьдесятъ. Знаешь, что? Скажи отцу, что ты сейчасъ пишешь романъ и просишь подъ это произведеніе авансъ. Когда получишь гонораръ, тогда и отдашь.
— Ты находишь? Что-жъ… Можетъ быть… Хотя я предполагалъ говорить о своемъ положеніи вообще. Принципіально.
— И принципіально тоже не плохо. Ну, идемъ. Надѣюсь, съ сегодняшняго дня крысы перестанутъ считать это мѣсто самымъ уютнымъ изъ всѣхъ, которыя встрѣчали въ своей жизни. А когда ты будешь говорить съ отцомъ?
— Послѣ обѣда.
— Разскажешь о результатахъ?
— Обязательно. Встрѣтимся съ тобой на скамьѣ за гаражемъ. Жду тебя тамъ.
— Отлично. Желаю успѣха.
Павелъ Андреевичъ сидѣлъ вечеромъ послѣ обѣда на площадкѣ замка и наблюдалъ, какъ въ долинѣ постепенно загорались огоньки. Вотъ, точно вытянувшись въ нить, задрожали одновременно фонари далекаго городка. Очевидно, вдоль улицы. Выше, по склонамъ, гдѣ ютились одинокія виллы, загорались причудливыя созвѣздія, среди нихъ отдѣльно семь огней — что-то вродѣ Большой Медвѣдицы. А выше — свѣтъ все рѣже и рѣже. Одинъ огонекъ взобрался куда-то высоко, подъ самыя скалы, вглубь каменной складки. Что тамъ? Горный отель? Санаторія? Или живетъ въ хижинѣ какой-нибудь лѣсникъ, сторожъ?
Постепенно изъ синихъ горы сдѣлались неясными, мглистыми. Ночное небо прикрыло вершины темнымъ бархатомъ съ серебрянымъ звѣзднымъ шитьемъ. Вечеръ наступалъ тихій, теплый. Со всѣхъ сторонъ несся торжественно однозвучный звонъ неугомонныхъ цикадъ.
Услышавъ чьи-то приближающіеся шаги, Павелъ Андреевичъ обернулся и увидѣлъ передъ собой фигуру сына.
— Это ты, Сергѣй?
— Я. Папа… Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ тобой…
— Очень буду радъ. А въ чемъ дѣло? Садись.
Сынъ сѣлъ возлѣ отца на плетеный стулъ и смущенно сталъ теребить пуговицы своего пиджака.
— Это очень серьезное дѣло, папа, — послѣ нѣкоторой паузы произнесъ, наконецъ, онъ.
— Тѣмъ лучше, другъ мой. Я люблю наблюдать серьезность въ молодыхъ людяхъ.
— Только я хотѣлъ бы… Я просилъ бы… Чтобы ты все это не обращалъ въ шутку. Обѣщаешь?
Старикъ снисходительно улыбнулся.
— Ну, голубчикъ, послѣ такого предисловія не жди, чтобы я былъ слишкомъ серьезенъ. Во всякомъ случаѣ, мой милый, мнѣ отлично извѣстно, когда шутки умѣстны.
— Да, да, конечно. Я не въ этомъ смыслѣ… Но я хотѣлъ бы, папа, чтобы ты отнесся ко мнѣ какъ къ взрослому человѣку, которому становится невыносимо оставаться на положеніи ребенка. Папа, я долженъ… То-есть не долженъ, а… какъ тебѣ сказать… Ну, словомъ дай мнѣ, пожалуйста, три тысячи франковъ.
— Вотъ оно что! — Вольскій съ любопытствомъ посмотрѣлъ въ сторону сына, который, несмотря на окружающую темноту, отвелъ глаза, чтобы не выдать своего смущенія. — Хорошая идея, сынокъ. Не могу отрицать. А на что тебѣ три тысячи франковъ?
— Я хочу на нѣсколько дней поѣхать въ Парижъ.
Сергѣй сдѣлалъ усиліе, смѣло взглянулъ на отца, лицо котораго ясно освѣщалось огнями изъ замка.
— Такъ. Въ Парижъ. Очень хорошо. Но, все-таки, не понимаю: къ чему тебѣ Парижъ? Лѣтомъ тамъ духота, жара, воздухъ насыщенъ бензиномъ. По-моему, для здоровья послѣ плеврита гораздо лучше эти горы.
— Да. Но у меня тамъ серьезныя дѣла. Если бы это нс было важнымъ вопросомъ, я бы не сталъ тебя безпокоить. Тѣмъ болѣе, что ты мнѣ впередъ заявилъ, чтобы я до октября на тебя не разсчитывалъ.
— Да, да. У тебя отличная память, Сергѣй. И, по-моему, она гораздо лучше твоей логики. Вѣдь, если я тебя предупредилъ, то къ чему весь этотъ разговоръ? Понимаю, у тебя могутъ быть неожиданныя желанія. Это вѣрно. Если бы, напримѣръ, тебѣ понадобился для прогулокъ костюмъ, новый велосипедъ, вообще что-нибудь вродѣ этого, я бы, конечно, не отказалъ. Но для поѣздки въ Парижъ… Охъ, дорогой мой. Я самъ былъ въ свое время молодымъ человѣкомъ и знаю, почему можетъ тебѣ понадобиться такая поѣздка.
— Нѣтъ, ты ничего не знаешь, папа. Ты, вѣдь, не можешь упрекнуть меня въ плохомъ поведеніи.
— Да. Не могу. Ты хорошій мальчикъ, вѣрно. Но почему? Только потому, что я тебя ограничиваю во всемъ. А потакай я тебѣ во всѣхъ твоихъ фантазіяхъ, вышелъ бы изъ тебя такой же субъектъ, какъ всѣ эти экземпляры изъ нынѣшней распущеной молодежи.
— По-моему, было бы хуже, папа, если бы я тебѣ солгалъ и не сказалъ, на что мнѣ эти деньги. Ну, хорошо. Если не хочешь давать просто, я предлагаю комбинацію: одолжи мнѣ три тысячи въ видѣ аванса. Я осенью получу съ одного издательства гонораръ за свою книгу и уплачу тебѣ.
— Вотъ это уже лучше, — усмѣхнувшись, согласился Павелъ Андреевичъ. — Меня радуетъ, что ты, наконецъ, начинаешь самостоятельную жизнь. А гдѣ твоя книга? Ты мнѣ что-то о ней ничего не говорилъ. Она написана?
— Не написана, но будетъ написана. Черезъ мѣсяцъ.
— Ну, вотъ. Не написана. Въ такомъ случаѣ, ты можешь смѣло попросить у меня авансъ и подъ будущее жалованье, которое начнешь получать въ качествѣ профессора Бэмбриджскаго университета. Нѣтъ, брось, Сережа. Оставь глупыя мысли о Парижѣ и сиди тутъ. Вотъ, хочешь, возьмите съ Викторомъ автомобиль, сговоритесь съ Джекомъ и поѣзжайте куда-нибудь. Предложи, напримѣръ, Наташѣ покататься съ вами. Наташа очень приличная дѣвушка. Кстати, я ожидаю на-дняхъ Лунина, можетъ быть, и она пріѣдетъ съ нимъ.